Мозли такая реакция удивила. Отвечать он пытался в том смысле, что, по сути, картина, которую они видят на древних сайтах Перу, не сильно теории Чайлда и противоречит. Чтобы перейти к строительству цивилизации, человек и, правда, должен решить вопрос с продовольствием. Но так ли уж важно, каким именно путем продовольствие будет получено?

Где-то под боком у людей оказалась плодородная почва, и там строители первых городов питались хлебными лепешками, да кашами, сваренными из злаков. В других местах почвы не оказалось, зато был кишащий рыбой океан, и там строители первых городов жарили себе на обед вкусную макрель.

Древние китобои Чукотки и Камчатки убивали гигантских морских животных, каждое из которых на несколько месяцев обеспечивает мясом целую деревню. Подданные индейских княжеств Канады били идущего на нерест лосося: тонны вкусного белка сами каждый год набивались в реки, по берегам которых жили эти люди. В обоих случаях перед нами оседлые и вовсе не бедствующие коллективы. Их члены возводили величественные святилища и крепости, владели рабами, истребляли отправленные против них европейские армии и создавали яркие произведения искусства. И все это без каких бы то ни было следов земледелия.

Важно, чтобы источник пищи был надежным, никогда не иссякающим. А что конкретно это будет за пища – здесь (считал Мозли) возможны варианты. Урожай ведь может замерзнуть или засохнуть… его может побить град или сожрать саранча… а тот же лосось никуда не денется: каждый год в одно и то же время рыба обязательно придет на нерест в одну и ту же реку. Тащи ее на берег, и добро пожаловать к столу.

4

И до, и после Мозли специалисты пытались опровергнуть точку зрения Чайлда, или хоть как-то ее подправить. Однако, серьезных успехов не добились. Концепция «Неолитической революции» какое десятилетие подряд преподается в университетах и считается почти общепризнанным объяснением того, как именно возникли первые цивилизации планеты.

При этом, факты, добытые археологами, порой с трудом вписываются в слишком уж стройную схему Чайлда. Исследователи, занимающиеся первыми культурами планеты, отмечали, что, вообще-то говоря, переход от охоты к земледелию не облегчал жизнь людей, а здорово ее осложнял.

Чтобы добыть то же количество пищи, первым земледельцам приходилось тратить больше усилий, чем охотникам, получая при этом продукт, куда худшего качества. Этнографические данные свидетельствуют: охотник тратит на убийство животного от силы десять процентов своего активного времени, и в результате сразу получает годный к употреблению животный белок. А земледелец добывает то же количество белка, затратив восемьдесят процентов времени, причем полученный им продукт нужно еще как-то приготовить.

Чайлд разрабатывал свою теорию на материалах Европы и Ближнего Востока, где основными сельскохозяйственными культурами были пшеница и рожь. Он считал, что первые земледельцы просто бросили семена в землю, быстро получили урожай, и сразу убедились, что так жить проще, нежели с помощью охоты. Возможно, на Ближнем Востоке все так и обстояло. Однако в других регионах мира люди выращивали иные культуры: в Новом свете кукурузу, а в Юго-Восточной Азии просо и рис. И то, что видят исследователи здесь, в схему Чайлда вписывается опять-таки с трудом.

Например, рис дает приличные урожаи только при соблюдении множества сложных условий (так называемая «технология заливного рисоводства»). Сперва рассаду надо высадить на особых грядках. Потом пересадить на специально подготовленную почву террас. Потом террасы заливают водой, причем ее уровень должен быть не ниже и не выше определенной отметки, а в самом конце воду нужно еще и спустить. Нормальный урожай высаженный рис даст только при соблюдении всех перечисленных условий, – а если условия не соблюдать, то можете считать, что просто выкинули семена. Спрашивается: зачем вообще древние земледельцы занимались рисоводством, если до того, как эта система была разработана и отточена, нормального урожая получить они все равно не могли?

За последние десятилетия несколько исследователей, независимо друг от друга высказывали парадоксальную мысль: возможно, все было не так, как описывал Чайлд, а ровно наоборот. Не земледелие породило государственную власть, а как раз сильная и безжалостная власть заставила подданных практиковать земледелие, которое на первых порах не давало никаких ощутимых выгод. Чайлд предполагал, будто земледелие облегчало жизнь тех, кто начинал им заниматься, открывало перед ними радужные перспективы. А эти ученые считали, что жизнь первых земледельцев напоминала сущий ад, и вряд ли кто-нибудь стал бы по собственной воле заниматься столь каторжным трудом, да только выбора у людей не было: им приходилось сеять и жать, потому что на них оказывалось жесткое давление.

Кто тут прав, и можно ли вообще рассматривать эти взгляды всерьез, сказать сложно. Другое дело, что концепцию «неолитической революции» даже и сам Чайлд никогда не считал догмой. Возражения он предвидел, и заранее предупреждал:

– Описанная модель, – чистая абстракция. Предлагаемая схема [неолитической революции] скомбинирована из нескольких черт, которые этнографы видели у современных «дикарей», плюс из материалов некоторых ископаемых поселений. Ответить на вопрос, была ли эта схема хоть где-то реализована в том виде, как она мною описана, смогут лишь полевые исследования, посвященные конкретным культурам.

Именно поэтому здесь, в этом месте, я предлагаю прерваться и перейти непосредственно к текстам. Мы начнем с произведений, созданных индейскими историками региона Великих озер.

Глава вторая. Джон Хьюитт. «Космогония ирокезов» (1903)

В 1880-м американка Эрмин Смит познакомилась с молодым метисом, которого звали Джон Наполеон-Бринтон Хьюитт. Тот произвел на даму приятное впечатление, и некоторое время спустя Смит договорилась, трудоустроить нового знакомого в Бюро этнографии Смитсоновского института.

Смит на тот момент было уже за сорок. Это была яркая женщина: деятельница феминистского движения, учредительница литературного салона, приятельница Оскара Уайльда… А Хьюитту едва исполнился двадцать один год и ничем (кроме владения индейскими языками) похвастаться он пока что не мог.

Мама Хьюитта считалась индеанкой (хотя и не чистокровной, а с примесью французской крови), отец был шотландцем. То есть индейцем его можно назвать с большой натяжкой. В семье говорили по-английски, и до того, как поступить в школу, никаким иным языком Джон не владел. Язык индейцев тускарора он освоил подростком, общаясь с одноклассниками. Это, однако, не мешало ему всю жизнь представляться самым, что ни на есть индейцем, да и окружающие воспринимали его тоже именно так.

Среди множества проектов, за которые бралась Эрмин Смит (и к большинству из которых быстро остывала) была и идея составить словарь какого-нибудь из стремительно исчезающих индейских наречий. В этом смысле новый знакомый мог оказаться полезен. Европейски-образованный и при этом имеющий связи в индейской среде, Хьюитт должен был провести для нее большую часть работы, а Смит в свою очередь гарантировала ему какую-никакую оплату труда. Такие условия устраивали обе стороны.

За работу Хьюитт взялся, засучив рукава. Следующие несколько лет он честно выполнял свою часть договоренностей: ездил по резервациям, составлял списки слов, записывал поговорки, сказки, мифы и вообще все, что удавалось, – и тут Смит скоропостижно умерла. На некоторое время проект повис в воздухе.

Впрочем, для Хьюитта все обернулось неплохо. В Бюро американской этнографии, сотрудником которого он числился, сумели оценить молодого, но толкового специалиста. Хьюитту было позволено продолжить работу на прежних условиях.

Индейской этнографией он увлеченно занимался еще несколько десятилетий подряд, став за это время ведущим специалистом по духовному миру коренных американцев. Хьюитт был удостоен множества наград и ученых званий, а когда в 1937 он умер, его архив с записями фольклора тускарора составлял аж 12.000 страниц.

К качеству научных работ Хьюитт был очень требователен, и результаты исследований публиковал нечасто. Наиболее заметной из его книг стала «Ирокезская космогония», перевод которой мы и предлагаем вашему вниманию.

Больше десяти лет (с 1889 по 1900) Хьюитт разыскивал среди стариков-ирокезов наиболее авторитетных хранителей преданий и, нужно сказать, ему удалось зафиксировать традицию еще в том виде, в котором вскоре она просто перестала существовать. Для своего времени это была важная работа, хотя, если говорить откровенно, то по сегодняшним меркам ее научная ценность не то, чтобы очень уж и велика.

Хьюитт, похоже, верил, что в древности народ ирокезов представлял собой одно, не очень большое племя, члены которого на протяжении веков (а может быть и тысячелетий) обитали на том самом месте, где застали их первые белые путешественники. Лишь много позже единый народ распался на несколько племен, а его священная традиция (этакая устная индейская Библия) дошла до нас в обрывках и фрагментах. Поэтому Хьюитт запросто объединял варианты, записанные от разных информаторов, редактировал их и подправлял, добиваясь стройности и внутренней непротиворечивости.

Трудно сказать, каким именно было древнейшее прошлое ирокезов, – но почти наверняка не таким, как представлял себе Хьюитт. Первые европейцы попытались всерьез закрепиться на побережье Северной Америки в начале XVII века. К тому времени регион был поделен между огромным количеством мелких и очень мелких индейских кланов.

Люди, обитавшие в лесах, охотились и собирали ягоды. Те, кто жил по берегам Великих озер, питались собственноручно пойманной рыбой. Ресурсы, которыми они располагали, были одни и те же у каждого коллектива: все местные селения, все местные племена были одинаково бедны. А раз так, то и шансов возвыситься над соседями, подчинить их своей власти, сплотить племена в единую державу никто из них не имел.

До прибытия белых это были очень небольшие, очень небогатые, живущие далеко в стороне от развитых центров Нового света коллективы. Ни мощных политических объединений, ни централизованной власти, ни крупных поселений, ни яркого искусства мы здесь не встретим. Какая-то часть местных жителей говорила на ирокезских языках, – однако вряд ли сами эти люди считали себя членами единого «народа ирокезов». На территории нынешнего штата Нью-Йорк жили несколько враждующих между собой кланов, которые лишь позже создали знаменитую ирокезскую Державу (именно среди их потомков Хьюитт и записывал древние мифы). Западнее, на территории канадской провинции Онтарио, жили так же говорящие по-ирокезски эри, «нейтральные» индейцы и гуроны. На равнинах юга обитали тускарора и сусквеханноки. Скорее всего, в древности ирокезских народов здесь было и еще больше, однако данных о ранних этапах их истории у специалистов почти нет.

Племена без конца переселялись на новые территории, смешивались с соседями, или, наоборот отделялись от них и уходили на незанятые земли. Когда племя оказывалось разбито врагами, его выжившие члены входили в состав племени-победителя, и после этого меняли название, место жительства, а иногда и язык. Разобраться в подробностях местной истории – для непрофессионалов задача почти непосильная: каждые поколение-два карта региона изменялась до неузнаваемости. Так что идиллическая картинка, которую, собирая ирокезские предания, представлял себе Хьюитт (единый народ, издавна обитающий на унаследованной от предков земле) вряд ли соответствует действительности.

Это, впрочем, не мешает «Ирокезской космогонии» оставаться классикой индейских исследований. Как бы то ни было, перед нами все-таки текст, составленный самым первым антропологом-индейцем по рассказам действительно авторитетных хранителей традиции. Из трех, опубликованных Хьюиттом вариантов мифа, мы приводим лишь один: версию народа Мохавков.^[1]