Стоило ли удивляться, что через несколько лет, когда Эванс принял сформулированное самим Донатти отнюдь не лестное предложение института Гастингса, Донатти не слишком обрадовался? Во-первых, Эванс его не узнал – какое хамство. Во-вторых, Эванс, похоже, сохранил прекрасную физическую форму – вот досада. В-третьих, Эванс заявил журналу «Кемистри тудей», что принял эту должность не из-за кристально безупречной репутации Гастингса, а исключительно по причине здешнего климата, который, мать-перемать, его устраивает. Что тут скажешь – дебилоид. Утешаться оставалось одной мыслью. Он, Донатти, возглавляет сектор химии, причем не только потому, что папа его играет в гольф с генеральным директором, не только потому, что генеральный, на минуточку, приходится ему крестным отцом, и, уж конечно, не потому, что женат он на дочери этого достойного человека. Короче: теперь великий Эванс поступил к нему в подчинение.

Чтобы сразу показать, кто тут главный, он вызвал этого мудозвона к себе на совещание, а сам намеренно пришел в переговорную на двадцать минут позже. Но к сожалению, оказался в гордом одиночестве, потому как Эванс вообще не соизволил явиться.

– Пардон, Дино, – обратился к нему позже Эванс. – Штаны просиживать – это не мое.

– Я бы попросил: Донатти.

И что теперь? Элизабет Зотт. Не нравится ему эта Зотт. Наглая, башковитая, упрямая. И что еще хуже, ни черта не смыслит в мужчинах. Впрочем, сам он, в отличие от многих, отнюдь не считает Зотт привлекательной. Взгляд его упал на семейную фотографию в серебряной рамке: трое лопоухих мальцов, поставленных, будто в скобки, между ним и остроносой Эдит. Они с Эдит, как и полагается супружеским парам, образовали команду не за счет общих интересов типа гребли – боже упаси, – а за счет установленного природой и обществом разделения мужского и женского начал. Она рожает, он снабжает. Нормальный брак, плодовитый, совершенный на небесах. Случались ли у него интрижки на стороне? Что за вопрос. Как у всех, правда же?

– …в основе которого лежит моя гипотеза… – говорила Зотт.

Какая, к черту, гипотеза? У Зотт было еще одно ненавистное ему свойство: она перла напролом. Жестко. Не видя берегов. Если вдуматься – типичные гребцовские качества. Сам-то он давно не сидел в лодке. Интересно, есть ли в городе хоть одна женская команда? В самом деле, не могут же они с Эвансом составить пару. Гребец такого уровня, как Эванс, нипочем не сядет в лодку с неумехой, даже если он с ней спит. Вернее, так: особенно если он с ней спит. Предположительно, Эванс записал ее в какую-нибудь команду начинающих, а Зотт согласилась, желая, по обыкновению, утереть нос всем и каждому. От одной мысли о кучке этих амбициозных девиц, которые машут веслом, как непослушной лопатой, его передернуло.

– …и менять курс я не намерена, доктор Донатти… – провозгласила Зотт.

Ну да, ну да. Любимая женская фраза: «Я не намерена».

Зато он намерен. Не далее как вчера вечером у него созрел новый план, как разобраться с этой Зотт. Надо увести ее у Эванса. Чтобы сбить с мужика спесь, лучше способа не придумаешь, точно? А устроив для романа Эванс – Зотт крушение со смертельным исходом, немедленно ее бросить и преспокойно вернуться к своей вечно беременной жене-домохозяйке и невыносимо горластым отпрыскам, вот и все дела.

Его новый план был несложен: вначале подорвать самомнение Зотт. Женщину раздавить ничего не стоит.

– Я ведь уже говорил, – с нажимом сказал Донатти, поднялся со стула и, втянув живот, указал ей на дверь. – Такая работа тебе не по уму.

Элизабет брела по коридору, и кафельный пол под ее каблучками отзывался грозным стаккато. Чтобы успокоиться, она старалась дышать глубже, но дыхание ураганом вылетало обратно. Сделав резкую остановку, она грохнула кулаком по стене и немного помедлила, чтобы перебрать доступные варианты действий.

Выступить с повторной презентацией.

Уволиться.

Поджечь институт.

Ей не хотелось этого признавать, но слова Донатти подлили масла в полыхающий огонь ее неуверенности в себе. В плане образования и опыта она уступала своим коллегам. Тем было что предъявить: послужные списки, публикации, отзывы сокурсников, источники финансирования, награды. И все же она знала – она знала, – что создана для чего-то высокого. Некоторым на роду написано выделиться из общего ряда; она была именно из таких. Элизабет прижала ко лбу ладонь, словно опасаясь, что голова ее взорвется.

– Мисс Зотт? Прошу прощения. Мисс Зотт?

Голос доносился ниоткуда.

– Мисс Зотт!

Из-за ближайшего угла выглядывал жидковолосый парень со стопкой каких-то бумаг. Это был доктор Боривиц, который, как и многие другие сотрудники лаборатории, нередко обращался за помощью к Элизабет, стараясь при этом держаться вдали от посторонних глаз.

– Не могли бы вы просмотреть вот это, – сказал он вполголоса, жестом подзывая ее к себе и встревоженно морща лоб. – Мои последние экспериментальные данные. – Он сунул ей в руку какой-то лист бумаги. – Мне думается, это прорыв, а вы как считаете? – У него тряслись руки. – Есть тут новизна?

На его лице застыло вечно испуганное выражение. Для всех было загадкой, как доктор Боривиц умудрился защитить диссертацию по химии, а тем более – получить место в Гастингсе. Порой, судя по его виду, он и сам этому дивился.

– Быть может, ваш молодой человек заинтересуется? – продолжал Боривиц. – Вас не затруднит ему это показать? Вы ведь туда сейчас направляетесь? К нему в лабораторию? Разрешите, я с вами. – Он протянул руку и уцепился за ее предплечье, как за спасательный круг, чтобы продержаться на плаву до сближения с большим спасательным судном в образе Кальвина Эванса.

Элизабет осторожно высвободила листы из его стиснутых пальцев. Несмотря на убогий вид Боривица, она симпатизировала этому человеку. Вежливый, настоящий профессионал. Кое-что их роднило: оба оказались здесь не ко времени и не к месту, но по совершенно разным причинам.

– Доктор Боривиц, дело в том, – Элизабет, изучая его выкладки, постаралась отрешиться от собственных неприятностей, – что здесь у вас макромолекула из повторяющихся элементов, соединенных пептидными связями.

– Верно, верно.

– Иными словами – это полиамид.

– Поли… – У него вытянулось лицо. Даже он знал, что с полиамидами работают давным-давно. – Быть может, вы ошиблись, – сказал он. – Взгляните еще разок.

– Результат неплохой, – мягко сказала она. – Просто эти доказательства уже получены.

Он обреченно покачал головой:

– Значит, идти с этим к Донатти нет смысла.

– По большому счету вы заново открыли нейлон.

– И в самом деле, – выговорил он, разглядывая свои записи. – Вот дьявольщина.

Он втянул голову в плечи. Последовало неловкое молчание. Затем он посмотрел на часы, будто они могли подсказать ответ.

– А это что у вас? – в конце концов заговорил он, указывая на ее перебинтованные пальцы.

– Да так, ничего. Я занимаюсь греблей. Пытаюсь.

– И как, получается?

– Нет.

– Тогда зачем вам это?

– Точно сказать не могу.

Он покачал головой:

– Как же я вас понимаю.

– Как подвигается твой проект? – спросил Кальвин пару недель спустя, когда они с Элизабет обедали в институтской столовой.

Надкусив сэндвич с индейкой, он принялся энергично жевать, дабы не выболтать, что ответ ему известен. Ответ был известен всем.

– Прекрасно, – ответила она.

– Сложностей не возникает?

– Никаких. – Она отпила чуть-чуть воды.

– Если потребуется моя помощь, ты всегда можешь рассчитывать…

– Твоя помощь не требуется.

Кальвин огорченно вздохнул. В ней говорит какая-то наивность, подумалось ему, если она считает, что на жизненном пути человеку нужна только твердость. Разумеется, твердость – важнейшая черта характера, но к ней должна прилагаться удача, а если удача не идет в руки, то помощь. Без которой никак. Вероятно, помощь ей никогда не предлагали, вот она и привыкла считать, что это лишнее. Сколько же раз она повторяла, что терпенье и труд все перетрут? Он уже сбился со счета. И это притом, что жизнь убедительно доказывала обратное. Особенно в Гастингсе.

Полностью разделавшись с домашним обедом (Элизабет, считай, не прикоснулась к своей порции), он пообещал себе никогда за нее не просить. Надо уважать ее желания. Хочет она действовать самостоятельно? Да он палец о палец не ударит.

– У тебя проблемы, Донатти? – взревел он минут через десять, ворвавшись в кабинет к боссу. – Бьешься над происхождением жизни? Сражаешься с давлением Церкви? Абиогенез по большому счету опровергает существование Бога, и ты боишься, что в Канзасе такое не прокатит? По этой причине ты и заворачиваешь работу Зотт? И еще смеешь называть себя ученым.

– Каль… – Донатти непринужденно сцепил руки за головой. – Обожаю с тобой потрепаться, но сейчас я немного занят.

– Другое реальное объяснение вижу только одно, – продолжал Кальвин, засунув руки в карманы широченных брюк цвета хаки. – Ты не способен понять ее работу.

У Донатти глаза вылезли из орбит, а с губ слетело затхлое воздушное облачко. Ну почему люди блестящего ума настолько тупы? Будь у Эванса хоть малая толика мозгов, он бы сообразил, что кто-то подбивает клинья к его аппетитной подружке.

– Если честно, Каль, – Донатти затушил сигарету, – я старался поднять ее работу на новый уровень. Дал ей шанс на сотрудничество непосредственно со мной в рамках очень важного проекта. Чтобы она могла показать себя с другой стороны.

«Ну вот, – подумал Донатти, – показать себя с другой стороны – куда уж яснее?» Но Кальвин знай твердил о результатах ее недавних исследований, как будто этот разговор касался исключительно работы. Непроходимая тупость.

– Мне предложения шлют каждую неделю, – с угрозой в голосе сказал Кальвин. – Работать в лаборатории можно где угодно – на Гастингсе свет клином не сошелся!

Началось. Сколько раз Донатти это слышал? Кто бы сомневался: в мире науки Эванс – лакомый кусок; да, финансирование института в значительной степени зависит от одного лишь его присутствия в штате. Но причина-то в том, что инвесторы ошибочно полагают, будто имя Эванса притягивает и других толковых ученых. Что-то незаметно. Впрочем, как ни крути, расставаться с Эвансом ему сейчас невыгодно; другое дело – если бы тот с треском провалился: слетел с катушек от женской измены, пустился во все тяжкие, напрочь испортил свою репутацию и запорол бы все текущие исследования. Вот тогда – попутный ветер.

– Повторюсь, – размеренным тоном ответил Донатти, – я лишь попытался дать мисс Зотт возможность личного роста… хочется поддержать ее карьеру.

– Она сама в состоянии позаботиться о своей карьере.

Донатти хохотнул:

– В самом деле? Однако же сюда прискакал ты.

Но Донатти умолчал о том, что в бочку меда, которую сулило ему избавление от Зотт, кое-кто плеснул огромный ковш дегтя. Некий спонсор-толстосум.

Как гром среди ясного неба возник два дня назад и порывался вложить неограниченные средства – куда бы вы думали? – в работы по абиогенезу. Донатти вежливо возразил. Поинтересовался: а почему не в исследования липидного обмена? Или митоза? Но благодетель уперся: либо абиогенез, либо до свидания. У Донатти не оставалось выбора – пришлось вернуть Зотт к нелепому делу всей ее жизни, сопоставимому разве что с полетами на Марс.

Но если честно, у него с ней все равно не заладилось. Зотт упрямо пропускала мимо ушей его многократные выпады из серии «вам это не по уму». Ни разу не отреагировала должным образом. Где самобичевание? Где слезы? Она либо гнула свое про абиогенез, но в других, более научных выражениях, либо шипела: «Только попробуйте еще раз ко мне прикоснуться – пожалеете». Что Эванс в ней нашел? Пусть себе оставит. Найдутся другие способы прижать это светило.

– Кальвин! – выпалила немногим позже Элизабет, врываясь к нему в лабораторию. – У меня потрясающая новость! Ты уж прости, я кое-что недоговаривала, но лишь потому, что не хотела тебя втягивать. С месяц назад Донатти завернул мой проект, но я не сдавалась. И сегодня моя борьба увенчалась успехом. Он изменил свое решение: сказал, что досконально изучил проделанную мной работу и нашел ее весьма серьезной и перспективной.

Надеясь, что его изумление выглядит правдоподобно, Кальвин, без малого час назад еще бушевавший в кабинете Донатти, широко улыбнулся.

– Погоди. Ты серьезно? – спросил он, хлопнув ее по спине. – Донатти пытался зарубить абиогенез? Наверняка тут с самого начала возникло какое-то недоразумение.