– Нет, – отвечала она. – Ты лучше их. Погляди-ка в лицо нашей с тобой дочери Холсан. Скажи, похожа ли она на меня?

Тиодольф усмехнулся.

– Конечно, но она всего лишь просто прекрасна, не более. Однако горько слышать, что родные – чужаки мне, я этого не замечал. Почему ты прежде не говорила таких слов?

– В них не было нужды: прежде наш день восходил к полудню, ныне же он пошел на ущерб. Еще раз прошу, чтобы ты выслушал меня и исполнил мою просьбу, сколь бы трудной она ни показалась тебе.

Он ответил:

– Сделаю, что могу; только я хочу, чтобы ведала ты: я люблю жизнь и не страшусь смерти.

Тут заговорила она, и вновь слова ее вылились в песню:

Сорок сражений ты видел, в четырех лишь осилил враг,
И радость владела мною, и был счастливым наш брак.
С тобой была Солнце Лесное, Избирательница Мертвецов,
Но ныне с обозом и ратью ты вновь оставляешь кров.
Против врага иного, рядом с ним каждый мал.
Как бы на поле боя ты в этот раз не пал…

Тут Тиодольф прервал ее:

– В этом нет стыда… нет позора тому, кто побежден сильнейшим. Пусть этот могучий народ и отрубит сук с древа моей славы, оно может пустить новые ветви.

Но Вудсан пропела:

Сорок сражений ты видел, но я была рядом с тобой.
Трепетали в небе знамена, стрелы неслись надо мной.
Но на эту битву не выйду: волит Вирд, и глаголет рок:
И сердце мое пророчит: будет исход жесток.
Ныне останусь я дома, по полям ночами ступать,
Тебе же вести по лесу к врагам неведомым рать.
Знай же: в битву ведет их могучий и мудрый Бог.
Люд этот хлынул из градов, неудержим его ток.
Живут они в тесных лачугах, что преисподней мрачней,
Мрамором белым сверкают чертоги их Королей.
А среди них – не богаче – просто на другой лад
Сложенные из камня, предков дворцы стоят,
Тайны свои скрывая за плотной чащей колонн,
Пряча Богов истуканы от начала времен,
Когда не родились грады, спали еще Короли.
Словом, от первого времени, от начала земли.
Жаркое злато блещет под сводами их палат,
Грозны боевые машины, страшно сияние лат.
Я видела их во славе, хранящих еще покой.
И вот ты теперь уходишь, и мы расстаемся с тобой.
Воля Вирд запрещает ступить вновь на бранный путь:
Горе мне, ибо битвы Вольфингов без меня разыграется жуть.
И напрасно погибнет сильный, и отважный напрасно падет,
Горе мне, ибо войско Вольфингов без меня на сечу уйдет.

Тут он ответил, поглядев на свое Солнце Лесное ласковыми глазами:

За любовь спасибо, подруга, и за верное слово твое,
Но может ли не скреститься Марки людей копье
С копьем их великого Бога? Вольны не мы, а Судьба,
Вирд правит над нами, от вождя до раба.

Тут радость вновь вернулась на лицо Вудсан, и она сказала:

– Кому ведома воля Вирд, до того как совершится его собственный вирд? Мой состоит в том, чтобы любить тебя, и по возможности помогать в делах… и я не отрекусь от него.

Она запела:

Пусть остры мечи городские, чужеземцев крепко копье,
Лишь кольчуга в битве, любимый, защищает сердце твое.
Шлем и панцирь тебе привычны, и как трэл в наготе своей,
Ты не выйдешь на поле боя – а в обличии Королей.

Он вздрогнул и, чуть покраснев, ответил:

Знаешь ты, Солнце Лесное, битвы обычный путь,
И поначалу панцирь защитит мою грудь
От копья бегущего труса, от стрелы, что летит наугад, —
Так нам велит поле боя: смерти глупой никто не рад,
Но прежде конца сражения, едва только дрогнул враг,
Вождь виден не по доспеху – по крови, алой как мак.
Ран не получит столько кметь, подневольный трэл.
Вождь, выходя из битвы, никогда не бывает цел.

И все же, улыбнувшись, она сказала в ответ:

Внемли мне, о Волчий Пастырь; скажи, коли жизнь в бою
Окончишь, неужто Волки смерть не оплачут твою?
Тот, кто хочет согреться и разводит костер,
Не станет к стволу яблони прикладывать свой топор.
Или должна я в могилу от горя навечно сойти,
Лишь потому что в битве – ты словно вихрь на пути.
Так что внемли моей просьбе, и на твоих плечах
Кольчуга пусть будет и если забудут все о мечах.
Тогда придешь невредимым с южных ратных полей,
Сядешь со мной среди буков и будешь живого живей.

И она поцеловала мужа, и прижалась крепко, и положила руку на грудь ему; он же, радуясь, ответил со смехом:

Мудрость твоя известна, долго дано тебе жить,
Но люди часто горюют о том, что лишь может быть.
Ты сердцем ныне как дева, нежная словно цвет,
Что расстается с любимым на самой заре своих лет.
Ты знаешь секиры тяжесть и остроту меча,
Знаешь как под ударом, широким замахом сплеча,
Рушатся и железо, и силы с опытом власть.
Однако жива будет слава, а вирд воина – пасть.
Чем может лихое железо, металл, что ковали рабы,
Устрашить Короля народа, сына своей судьбы?

В свой черед засмеялась она… громко, но так нежно, что сладость голоса ее сплелась с первой песней только что пробудившегося на ветке рябины дрозда:

Хоть и Божия дочь я, но все же неведомо мне
Откуда сия кольчуга, в каком ковалась огне.
Но ты будешь в ней на поле, покуда играет меч,
Хоберк сей не раскроишь, мечом его не рассечь —
Жизнь твою сохранит он, примет любой удар.
И клянись, что не снимешь Божьего племени дар.

Тут она протянула руку и, немного пошарив в росистой траве, извлекла из нее темно-серую, ниспадающую мягкими складками кольчугу. Вновь распрямившись, она опустила железную рубаху на колени Тиодольфа. Тот взял ее в руки, принялся крутить, рассматривать и думать. А после спросил:

Какое лежит проклятье на этой стене мечей,
Крепости моего тела, сокровище для очей?
Ибо не добрые люди сплетали кольца в прочную сеть,
А гномы: их радость и горе нам равно беда и смерть.

Она попыталась утешить его объятием рук и отвечала голосом более нежным, чем у любого земного создания:

Нет в кольчуге проклятья ни для меня, ни тебя.
С заботой ее искала, дарила ее любя.
В дарованной мною жизни должны мы идти вдвоем.
И не для нас разлука и горе с его острием.
Если ее наденешь и выедешь в поле на рать:
Не плакать мне на кургане, не плакать и не рыдать.
Слез моих не увидит охотник, мимо пройдет пастух,
Ночные мои слезы ничей не встревожат слух.
Ветер жалоб моих не подхватит, ему нечего будет мчать,
И мне на твоей могиле в бессилии не лежать.
Жены Вольфингов не услышат стенаний моих,
Прясть – вот их дело, дом хранить – обязанность их.
Так что выполни мою просьбу, выполни, племени Князь,
И не падешь убитым в кровавую битвы грязь.

Она так и никла к нему, а он все не говорил ни да, ни нет, но наконец все же покорился ее объятиям, и кованная гномами кольчуга упала с его колен на траву.

Так пребывали они на лужайке посреди леса, пока не рассеялся утренний сумрак и солнце не поднялось повыше. И когда Тиодольф вышел из темных буковых зарослей на освещенный солнцем простор, тени листьев орешин, которые ласково перебирал утренний ветерок, ложились на укрывавшую его от шеи до колен кольчугу – серую, блестящую, сработанную в древние времена гномами.

Глава IV
Племя выступает в поход

Когда Тиодольф вернулся назад к родичам, весь дом уже шевелился: свободные женщины и трэлы обоих полов сновали между хижинами, кузнями и чертогом с последними доспехами и воинским снаряжением. Почти все ратники находились возле Мужской Двери, сидели в чертоге, наблюдали за женщинами и трэлами, суетившимися в центре просторной поляны, находившейся посреди веси, где находились повозки. В основном все они уже были загружены, и на лугах за наделами уже собралось целое стадо – говяда в пищу и кони для воинства – окруженное трэлами. Некоторые из лошадей были уже взнузданы, других как раз седлали.

Сами же повозки людей Рубежа были сделаны из крепкого ясеня, а по бокам обшиты осиновыми досками, покоились они на широких колесах, дабы ехать и по неровной земле, и по гладкой. Их укрывали высокие навесы, устроенные на вогнутых ивовых прутьях и покрытые находящими друг на друга – как дранка – квадратами черных шкур; на эту нужду шли самые грубые руна, ибо у людей Рубежа было много овец. Повозки эти при необходимости служили родовичам домом в походах; там хранили они свой припас – и съестной, и битвенный. Ну а после сражений туда грузили раненых – тех, у кого не хватало силы усидеть в седле. Не следует умалчивать и о том, что воины рассчитывали привезти из похода и сокровища Юга. Кроме того, терпя поражение в битве, народ сей, не обращаясь в бегство, часто отступал за ограду, составленную из этих возков, которые охраняли немногие трэлы, и там ожидали нового натиска противника, сумевшего заставить их отступить с поля. Такую ограду именовали Колесным Бургом.

Вот и тогда три подобных фургона, запоздавших со сборами, стояли невдалеке от чертога, подъяремные животные лежали возле них, еще свободные от упряжи. В самой же середине находился возок, непохожий на все остальные; не такой длинный, он был повыше и имел форму квадрата. Сделан он был полегче, но и покрепче – так воин сильнее и рослого кметя, и блюдолиза, трущегося в чертоге. В середине же сего возка была укреплена длинная жердь, на которую пошла высокая и прямая ель. На ней возносилось Знамя Вольфингов, украшенное изображением волка – на красном поле, потому что родовичи шли на войну, – и открытая пасть зверя щерилась на врагов. Другие повозки влекли за собой простые волы, не подобранные по цвету, эту же, со знаменем, тянули десять черных быков, самых крепких в стаде, с длинными подгрудками и курчавыми лбами. Упряжь их – как и сам возок – украшало золото; доски же его были раскрашены красной киноварью. Так Знамя Вольфингов дожидалось выступления воинов в поход.

Тиодольф же стоял на пригорке возле того холма, на котором вчера вечером вострубил в Боевой Рог Вольфингов; холм тот звался Холмом Говорения. Притенив глаза ладонью, он огляделся, и кмети сразу же принялись запрягать животных в запоздавшие повозки, а воины начали собираться вместе, покидая собеседников, оставляя кров через Мужскую Дверь. Лица же всех обратились к Холму Говорения.

Тут Тиодольф понял, что все уже готово, но до отбытия еще оставался час; посему, повернувшись, он отправился в чертог и там отыскал свой щит и копье, висевшие над отведенным ему для сна местом возле привычной в бою кольчуги; задумавшись, оглядел он оставшийся праздным хоберк и свое тело, укрытое переплетеньем колец гномьей работы. А после – не изменившись лицом – взял щит и копье и направился далее к возвышению, на котором в самой середине сидела его приемная дочь (так полагали люди), облаченная теперь в наряд из тонкой белой шерсти, и на груди платья вышиты были золотом два зверя, подпирающие лапами Алтарь с горящим огнем. Подол и юбку украшали другие узоры: волки преследовали оленя, и охотники стреляли из лука. Уже облачение это казалось пришедшим из древности сокровищем, однако же тело девушки было препоясано широким поясом из золота и самоцветов, а руки и шею украшали золотые кольца тонкой работы. К этому времени вместе с Холсан под кровом оставались немногие – самые старые из старух, древнейшие из стариков, а еще болящие, не годные к далекому пути. А перед ней на поперечном столе лежал Великий Походный Рог, дожидаясь, чтобы Тиодольф дал сигнал к выступлению в поход.