Такие же пустые, как и при первой ноте.

Или всегда имело смысл

продолжать без подсказки?

Matins

What is my heart to you

that you must break it over and over

like a plantsman testing

his new species? Practice

on something else: how can I live

in colonies, as you prefer, if you impose

a quarantine of affliction, dividing me

from healthy members of

my own tribe: you do not do this

in the garden, segregate

the sick rose; you let it wave its sociable

infested leaves in

the faces of the other roses, and the tiny aphids

leap from plant to plant, proving yet again

I am the lowest of your creatures, following

the thriving aphid and the trailing rose – Father,

as agent of my solitude, alleviate

at least my guilt; lift

the stigma of isolation, unless

it is your plan to make me

sound forever again, as I was

sound and whole in my mistaken childhood,

or if not then, under the light weight

of my mother’s heart, or if not then,

in dream, first

being that would never die.

Заутреня

Что тебе в сердце моем,

если ты разбиваешь его снова и снова,

как садовод, пробующий

новый сорт? Практикуйся

в чем-то другом: как я могу жить

в твоих излюбленных колониях, если ты вводишь

карантин страданий, отделяя меня

от здоровых членов

моего рода: ты не делаешь так

в саду, отделяя

больную розу, а ты позволяешь ей развеваться

             общительными

пораженными листьями

на виду у других роз, и крошечная тля

прыгает с одной на другую, еще раз доказывая,

что я низшее из созданий,

вслед за процветающей тлей и стелющейся

            розой – Отче,

доверенный моего одиночества, облегчи

хоть мою вину, сними

клеймо одиночества, если

ты не замыслил создать меня вновь

навеки здоровой, целой и невредимой,

как в ошибочном детстве,

ну, или под легким весом материнского

сердца, ну, или во сне – первое существо,

что никогда не умрет.

Song

Like a protected heart,

the blood-red

flower of the wild rose begins

to open on the lowest branch,

supported by the netted

mass of a large shrub:

it blooms against the dark

which is the heart’s constant

backdrop, while flowers

higher up have wilted or rotted;

to survive

adversity merely

deepens its color. But John

objects, he thinks

if this were not a poem but

an actual garden, then

the red rose would be

required to resemble

nothing else, neither

another flower nor

the shadowy heart, at

earth level pulsing

half maroon, half crimson.

Песня

Словно незащищенное сердце,

кроваво-красный

цветок дикой розы

раскрывается на нижней ветке,

что опирается на сетчатую

массу большого кустарника:

он цветет на фоне тьмы —

постоянной

декорации сердца, а верхние

цветы завяли или же сгнили;

пережитые

невзгоды лишь

делают их темней. Но Джон

не согласен, он думает,

будь это не стихи, а

настоящий сад,

красная роза

не должна бы напоминать

больше ничего – ни

другой цветок, ни

затененное сердце,

что пульсирует у земли

полубордовым, полумалиновым.

Field Flowers

What are you saying? That you want

eternal life? Are your thoughts really

as compelling as all that? Certainly

you don’t look at us, don’t listen to us,

on your skin

stain of sun, dust

of yellow buttercups: I’m talking

to you, you staring through

bars of high grass shaking

your little rattle – O

the soul! the soul! Is it enough

only to look inward? Contempt

for humanity is one thing, but why

disdain the expansive

field, your gaze rising over the clear heads

of the wild buttercups into what? Your poor

idea of heaven: absence

of change. Better than earth? How

would you know, who are neither

here nor there, standing in our midst?

Полевые цветы

О чем вы говорите? Что хотите

вечно жить? Вправду ли ваши мысли

так уж назойливы? Конечно,

вы не смотрите на нас, не слушаете нас,

на вашей коже

солнечные зайчики, пыльца

желтых лютиков: я говорю

с вами, а вы смотрите сквозь

прутья высокой травы, потрясая

своей погремушкой —

душа! душа! Достаточно ли

просто заглядывать внутрь? Презрение

к человечеству – это одно, но зачем

презирать огромное

поле, когда ваши взгляды поднимаются

над светлыми головками диких лютиков?

            Ваше жалкое

понятие рая: отсутствие

перемен. Лучше, чем на земле? Откуда

вам знать, если вы не здесь и

не там, а стоите средь нас?

The Red Poppy

The great thing

is not having

a mind. Feelings:

oh, I have those; they

govern me. I have

a lord in heaven

called the sun, and open

for him, showing him

the fire of my own heart, fire

like his presence.

What could such glory be

if not a heart? Oh my brothers and sisters,

were you like me once, long ago,

before you were human? Did you

permit yourselves

to open once, who would never

open again? Because in truth

I am speaking now

the way you do. I speak

because I am shattered.

Красный мак

Здóрово

ни о чем

не думать. Чувства —

они-то есть и

управляют мной. У меня

Господь на небесах,

зовется солнцем, и я открываю

ему огонь моего сердца,

подобный его присутствию.

Что может еще так сиять,

как не сердце? О братья и сестры,

вы были такими, как я, когда-то давно,

прежде, чем стали людьми?

Позволяли ль себе

открыться хоть раз, чтобы больше

не открываться? Ведь, по правде,

я говорю сейчас

так же, как вы. Я говорю,

потому что сломлен.

Clover

What is dispersed

among us, which you call

the sign of blessedness

although it is, like us,

a weed, a thing

to be rooted out —

by what logic

do you hoard

a single tendril

of something you want

dead?

If there is any presence among us

so powerful, should it not

multiply, in service

of the adored garden?

You should be asking

these questions yourself,

not leaving them

to your victims. You should know

that when you swagger among us

I hear two voices speaking,

one your spirit, one

the acts of your hands.

Клевер

Рассеянное

средь нас ты называешь

признаком благословения,

хотя это, как и мы,

сорняк,

и его нужно выкорчевать —

по какой такой логике

ты хранишь

каждый усик

того, кого хочешь

убить?

Если есть среди нас что-то

настолько могучее, не должно ли оно

умножиться ради

обожаемого тобою сада?

Ты должен задавать

эти вопросы сам,

а не оставлять их

своим жертвам. Ты должен знать,

что, когда ты расхаживаешь средь нас,

я слышу два голоса:

один – твоего духа, другой —

деяний рук твоих.

Matins

Not the sun merely but the earth

itself shines, white fire

leaping from the showy mountains

and the flat road

shimmering in early morning: is this

for us only, to induce

response, or are you

stirred also, helpless

to control yourself

in earth’s presence – I am ashamed

at what I thought you were,

distant from us, regarding us

as an experiment: it is

a bitter thing to be

the disposable animal,

a bitter thing. Dear friend,

dear trembling partner, what

surprises you most in what you feel,

earth’s radiance or your own delight?

For me, always

the delight is the surprise.

Заутреня

Не только солнце, но и сама

земля сияет, белый огонь

спрыгивает с заснеженных гор,

а ровная дорога

мерцает ранним утром: разве это

только для нас, чтобы вызвать

реакцию, или ты

тоже взволнован, не способен

взять себя в руки в присутствии

земли – мне стыдно,

что я думала, ты

где-то далеко, считаешь

нас экспериментом:

как же горестно-прегорестно

быть одноразовым

животным. Дорогой друг,

дорогой трепетный партнер,

какие чувства тебя больше удивляют —

сияние земли или собственный восторг?

Меня всегда

удивляет восторг.

Heaven and Earth

Where one finishes, the other begins.

On top, a band of blue; underneath,

a band of green and gold, green and deep rose.

John stands at the horizon: he wants

both at once, he wants

everything at once.

The extremes are easy. Only

the middle is a puzzle. Midsummer —

everything is possible.

Meaning: never again will life end.

How can I leave my husband

standing in the garden

dreaming this sort of thing, holding

his rake, triumphantly

preparing to announce this discovery

as the fire of the summer sun

truly does stall

being entirely contained by

the burning maples

at the garden’s border.

Небо и земля

Где один заканчивает, другой начинает.

Синяя полоса вверху, а внизу —

золотисто-зеленая и зеленовато-розовая.

Джон стоит на горизонте: он хочет

и того и другого, хочет

всего сразу.

Крайности – это легко. Лишь

середина загадочна. Середина лета —

возможно все.

Значит, жизнь не кончится никогда.

Как я могу оставить мужа

в саду

мечтать о подобном, держать

грабли, торжествующе

готовясь объявить об этом открытии,

пока огонь летнего солнца

и впрямь замирает,

полностью сдерживаемый

горящими кленами

на окраине сада.

The Doorway

I wanted to stay as I was,

still as the world is never still,

not in midsummer but the moment before

the first flower forms, the moment

nothing is as yet past —

not midsummer, the intoxicant,

but late spring, the grass not yet

high at the edge of the garden, the early tulips

beginning to open —

like a child hovering in a doorway, watching the others,

the ones who go first,

a tense cluster of limbs, alert to

the failures of others, the public falterings

with a child’s fierce confidence of imminent power

preparing to defeat

these weaknesses, to succumb

to nothing, the time directly

prior to flowering, the epoch of mastery

before the appearance of the gift,

before possession.

Дверной проем

Я хотела б остаться такой, как была,

неподвижной, каким мир не бывает,

не в середине лета, а за миг до того,

как появится первый цветок, за миг до того,

как что-то уже пройдет —

не пьянящая середина лета,

а поздняя весна: трава

на краю сада еще невысока, ранние тюльпаны

лишь начинают распускаться —

словно ребенок, застывший в дверях,

наблюдающий за другими,