Протесты BLM начались и в Англии. Например, в Бристоле активисты сбросили в воду статую Эдварда Кольстона (1636–1721) – купца и одного из администраторов Королевской африканской компании, которая имела монополию на торговлю африканскими рабами (памятник был установлен, чтобы отметить его роль филантропа и щедрые траты на благотворительность). А в Лондоне демонтировали памятник Роберту Миллигану (1746–1809) – шотландскому купцу, совладельцу сахарных плантаций на Ямайке, где трудились африканские рабы, и одному из инициаторов строительства Вест-Индских доков. В одних случаях протестующие стихийно атаковали, покрывали граффити, обезглавливали и сбрасывали статуи с пьедесталов. Так, в Бристоле несколько манифестантов придавили шею металлического Кольстона так же, как в Миннеаполисе полицейский душил (фиксировал на земле) Флойда. В других случаях местные власти, откликаясь на требования BLM или стремясь избежать эскалации, сами демонтировали спорные монументы^[51].

Атакам подвергались статуи, установленные в публичном пространстве. В них видели прославление изображенных, а значит, легитимацию наследия колониализма и рабовладения, которое нуждается в пересмотре. В ходе дискуссий, развернувшихся вокруг BLM и новой волны «иконоборчества», периодически звучали призывы убрать спорные изображения с площадей, улиц или фасадов общественных зданий в музеи – нейтральное пространство, которое их «обезвредит» и снабдит историческим комментарием.

В отличие от всех всплесков и волн политического иконоборчества, которые поднимались на постсоветском пространстве, в Европе и Америке в последние десятилетия, исламисты в Сирии и Ираке политизировали, а потому уничтожали не только современные монументы, установленные на улицах городов, но и музейные древности.

Очень часто визуальные образы атакуют, поскольку они воплощают нечто тебе враждебное и ненавистное, оскорбляют то, что для тебя самого значимо. Американский теоретик искусства и визуальной коммуникации Уильям Митчелл в книге «Чего хотят изображения?» напомнил о том, сколь по-разному они уязвляют и возмущают. «Одни оскорбляют зрителя, другие – объект, который на них показан. Одни оскорбляют тем, что принижают что-то ценное или оскверняют нечто священное; другие – тем, что прославляют нечто гнусное и презренное. Некоторые из них нарушают моральные табу и нормы приличия; другие оказываются политически неприемлемы, покушаются на национальную честь или без спроса напоминают о постыдном прошлом»^[52]. Чтобы уязвить, оскорбить, высмеять или обесчестить недруга, можно атаковать его портреты или образы, которые ему дороги, а можно создать новый образ, на котором он предстанет в смешном, нелепом или позорном обличье^[53].

Сегодня никого не удивляет, когда полемика кристаллизуется вокруг военных мемориалов, памятников вождям и других монументов, воздвигнутых режимами, которые еще правят или рухнули совсем недавно. Однако порой случается, что источником напряжения становятся образы, созданные сотни лет назад в совершенно ином религиозном и политическом контексте.

Первый пример – фреска Страшного суда, которую можно увидеть в болонском соборе Сан-Петронио. Она была написана около 1410 г. художником Джованни да Модена. Вслед за «Божественной комедией» Данте (Ад, XXVIII, 49–62) он поместил в преисподнюю и основателя ислама Мухаммеда^[54]. Сверху от гигантского Сатаны, восседающего посреди своего инфернального царства, звероподобный демон тащит мусульманского пророка куда-то вниз. Он полностью обнажен, а вокруг его шеи обвивается змея (рис. 28). По другую сторону от Сатаны бес истязает фигуру, подписанную: «Вероотступник Николай»^[55].

Рис. 28. Джованни да Модена. Страшный суд. Собор Сан-Петронио в Болонье, ок. 1410 г.

Преисподняя Джованни да Модена с Мухаммедом и Николаем вторит изображению узников ада на знаменитой фреске с пизанского кладбища Кампо-Санто, созданной почти за век до того. Там среди виновных в грехе гордыни мы видим человека в тюрбане, который идентифицируется подписью как Мухаммед ([M]acometto). Бес волочит его в звериную пасть, которая олицетворяет преисподнюю. За ним лежит Антихрист в высоком головном уборе, напоминающем папскую тиару или корону императора Священной Римской империи. Бесы сдирают с него кожу. Выше демоны отрубают и пожирают руки человека с выбритой на голове тонзурой. Она указывает на то, что он клирик. Рядом сохранилась надпись, которую исследователи читают как Questi ama cetro Machometto («Этот любит Магомета») или Questi ammaestró Machometto («Этот обучил Магомета»). И стоит то же имя: Niccolò или Niccolao.

По одной версии, это персонаж католических легенд об истоках ислама – христианский клирик-отступник по имени Николай, который, не сумев получить сан патриарха Александрии, Иерусалима или папский престол, стал наставником Мухаммеда и способствовал расколу христианства. Как некогда он помог отторгнуть часть верующих от Церкви, так теперь в преисподней бесы раздирают его на куски. Важно помнить о том, что на средневековом Западе ислам часто описывали как одну из христианских ересей^[56].

По другой версии, это антипапа Николай V (1328–1330). Он был поставлен императором Людовиком Баварским (1328–1347), который враждовал с папой Иоанном XXII (1316–1334). Антипапская идеология императора в значительной степени опиралась на учение аверроистов Марсилия Падуанского и Иоанна Яндунского. Поскольку андалузский философ Аверроэс (Ибн Рушд), живший в XII в., был мусульманином, обличители антипапы Николая V выставили и того вероотступником. И вместе с Мухаммедом поместили среди раскольников и еретиков, покусившихся на единство истинной веры^[57]. Как предполагает историк-медиевист Светлана Лучицкая, создатели пизанской фрески могли намеренно сблизить двух Николаев. Изобразив в аду отступника, ставшего учителем Мухаммеда, они одновременно изобличали его тезку-антипапу^[58].

В любом случае важно помнить, что средневековые изображения преисподней, на которых среди прочих грешников демоны истязали Мухаммеда, были адресованы не мусульманам, а христианам. В современной Италии, где живет довольно крупная мусульманская община, многие церкви привлекают больше туристов, чем верующих, а любые изображения легко разлетаются по миру благодаря печатному станку и интернету, предсказуемо встал вопрос о том, что они оскорбляют ислам. В 2001 г. о болонской фреске заговорил Адель Смит (1960–2014) – радикальный мусульманский лидер, известный требованием убрать из школ распятия и запретить преподавание Данте в школах с большим процентом учащихся-иммигрантов. Он обратился к папе Иоанну Павлу II и архиепископу Болоньи Джакомо Биффи с призывом уничтожить или убрать фреску. В 2002 г. итальянская полиция арестовала пять исламистов, которые, как было объявлено, собирались атаковать базилику^[59].

И для несостоявшихся террористов, и, вероятно, для некоторых мусульман, никак не связанных с радикалами, появление их пророка в когтях у демонов выглядело как богохульство и выпад в их адрес^[60]. Образ, созданный в XV в., оказался на новой линии напряжения внутри самих европейских обществ. Его причины – в болезненном притирании между «старой Европой», с ее христианским наследием и светскими принципами, и все более многочисленными мусульманскими общинами. Несколько лет спустя вопрос об изображениях Мухаммеда (уже не средневековых, а новых) приобрел на Западе беспрецедентную остроту. В 2005 г. датская газета Jyllands-Posten выпустила материал о самоцензуре. Поводом для него стала ситуация, когда ни один иллюстратор из опасений за свою безопасность не согласился под своим именем иллюстрировать детскую книгу о Мухаммеде. Статья сопровождалась серией карикатур на пророка. Эта публикация спровоцировала возмущение многих мусульман Дании, массовые протесты в мусульманских странах, давление со стороны их правительств, волну угроз в адрес журналистов, акции солидарности со стороны других изданий, перепечатку этих рисунков и новых карикатур в ряде европейских газет, серию терактов и ожесточенную полемику о границах свободы слова и месте ислама и религии в целом в светском государстве.

Второй пример переносит нас из Италии в Германию. Там не так давно встал вопрос о том, что делать с изображениями Judensau («еврейской свиноматки»). Речь идет о небольших статуях, рельефах или росписях, которые известны в германских землях с XIII в. Они представляют иудеев, сосущих молоко у огромной свиньи – животного, которое для них воплощало нечистоту. На некоторых из подобных сцен они поднимали ей хвост, пожирали ее экскременты или прикладывали к ее заду свои печати. В позднее Средневековье и раннее Новое время такие фигуры устанавливали или писали красками на внешних стенах церквей и светских сооружений (частных домов, таверн, мостов), а также тиражировали с помощью гравюры на дереве. Изображения Judensau высмеивали и демонизировали иудеев, говорили: «Им здесь не место»^[61]. Часть таких образов до сих пор сохраняется в городах Германии. Как на них смотреть и что с ними делать после холокоста?

В 2018 г. Михаэль Дюльманн, член берлинской еврейской общины, подал иск с требованием убрать Judensau со стены церкви Девы Марии в Виттенберге (рис. 29), поскольку такое изображение все еще является оскорбительным. Этот рельеф был выполнен на рубеже XIII – XIV вв. А сама церковь, на которую он помещен, сыграла важную роль в немецкой истории. В ней неоднократно проповедовал Мартин Лютер, именно там он венчался и крестил шестерых детей. В 1570 г. над фигурами была добавлена издевательская надпись: Rabini Shem hamphoras. Так назывался антииудейский памфлет – «Шем Хамфорас и происхождение Христа», – опубликованный Лютером в 1543 г. Эти слова – искаженный вариант древнееврейского выражения Shem ha-Mephorash («Шемхамфораш») – «явное имя». Поскольку в иудейской традиции произнесение имени Бога запрещено, его принято называть с помощью разных эпитетов или аббревиатур, созданных на основе текста Торы. В 1988 г., в пятидесятую годовщину Хрустальной ночи, под этим юдофобским рельефом была установлена мемориальная табличка c напоминанием о шести миллионах жертв холокоста^[62].

Рис. 29. Judensau на стене церкви Девы Марии в Виттенберге, рубеж XIII – XIV вв.

Все судебные инстанции, которые рассматривали иск Дюльманна, отклонили его ходатайство. Их позиция состояла в том, что антисемитский посыл этого изображения нейтрализован контекстом, в который оно сейчас помещено. Табличка, напоминающая о шести миллионах убитых, ясно говорит, что этот средневековый образ – свидетельство юдофобии, которая в XX в. привела к геноциду. Однако, на взгляд Дюльманна, этот контекст слишком метафоричен, а потому недостаточен. Необходимо разъяснить, как изображение Judensau, остающееся на стене церкви, где проповедовал Лютер, связано с историей немецкого антисемитизма. А для этого его нужно демонтировать и перенести в музей. Иск, поданный Дюльманном, стал катализатором общественной дискуссии и публичных акций с требованиями убрать образы ненависти. Одни ратуют за музеефикацию таких изображений, другие – за то, чтобы их не трогать, потому что они давно утратили оскорбительный заряд, превратились в исторические монументы, а их присутствие в публичном пространстве не сеет ненависть, а напоминает о трагичных страницах прошлого^[63].