«Один из ученых занимался проектом извлечения из огурцов солнечных лучей, которые предполагал заключить в герметически закупоренные склянки, чтобы затем пользоваться ими для согревания воздуха в случае холодного и дождливого лета; другой – превращением человеческих экскрементов в те питательные вещества, из которых они образовались, путем отделения от них некоторых составных частей, удаления окраски, сообщаемой им желчью, выпаривания зловония и выделения слюны; третий – пережиганием льда в порох. Одни сгущали воздух в вещество сухое и осязаемое, извлекая из него селитру и процеживая водянистые и текучие его частицы; другие размягчали мрамор для подушек и подушечек для булавок; третьи приводили в окаменелое состояние копыта живой лошади, чтобы предохранить их от изнашивания».

Если назвать темы диссертаций, написанных и защищенных в ИПУ в 70–80-е, получится нечто похожее – квазинаучная жвачка, не имеющая отношения к науке и практике управления чем-либо. Управлением чем-то конкретным занимались – причем достаточно успешно, – но совсем в других ведомствах.

Думаю, уместно напомнить об особой машине лапутян, показанной Гулливеру, – станке, подбирающем случайные сочетания слов, написанных на деревянных дощечках. Благодаря этому изобретению самый невежественный человек, считали лапутяне, может писать книги при полном отсутствии эрудиции и таланта. Неважно о чем – книги по философии, поэзии, политике, праву, математике, богословию и т. д.

Как это похоже на маразм некоторых советских научных учреждений восьмидесятых… Не всех и не всегда – возразите вы и будете правы. Но об этом позже.

* * *

Писать книги при полном отсутствии эрудиции и таланта…

Звучит куда как заманчиво! Молодой специалист сразу понял, что его всегда тянуло к чему-то подобному Тонкой, увлекающейся натуре юного БАБа претила работа практическая, приземленная работа от сих до сих. Потому-то он и бежал из этих ужасных почтовых ящиков. То ли дело чистая наука – можно бесконечно дискутировать, спорить, воображая себя попеременно то Фурье, то фон Нейманом, в крайнем случае – Леонидом Канторовичем, придумавшим линейное программирование.

Вот что об этом периоде своей жизни писал сам Борис: «Мне нравилась жизнь ученого в Советском Союзе. Нерегламентированный рабочий день. Не нужно было к восьми часам, продираясь через толпу, лезть в метро. Я мог поспать, но зато мог и посидеть до четырех утра и подумать над проблемами, которые были интересны. Я вел жизнь советского художника. Это не жизнь советского рабочего. От звонка до звонка у станка. А с рассвета до заката наедине с собой, со своими мыслями и с компанией, которую ты выбираешь».

А вот мнение Ю. Дубова, сослуживца и будущего компаньона Березовского: «У нас был невероятно высокий уровень инфантилизма. Это были такие замечательные элои, как у Уэллса. Сел, написал диссертацию. Вскочил, получил зарплату, сбегал за колбасой. Мой шеф говорил: „Ты пришел в замечательное место, в Академию наук. Тебе здесь всю жизнь будут платить зарплату, и тебя никто никогда не тронет“….Березовский, – продолжает Дубов, – придумывал новые задачи с какой-то невероятной скоростью. Были задачи, на которые уже есть ответы, он про это просто не знал. Было какое-то количество задач, наверное, интересных, но непонятно кому нужных. Он был ребенок-непоседа. Он этих идей рожал штук по пять в неделю и бросал».

Нет, БАБ не создан для безмятежной жизни в раю, радостей мнимых научных открытий, накрученных на генераторе идей лапутян (или другим весьма прагматичным способом – бартером автозапчастей), ему явно недостаточно. Его энергия бьет ключом. «Я – образец классического советского карьериста. Я – общественное животное. Я – активный человек, был в пионерии, комсомоле, партии».

Березовский с головой погружается в общественную жизнь института: член комитета комсомола ИПУ, активист совета молодых ученых, потом – председатель совета. Одной наукой карьеры не сделать.

На пике своего успеха – а он придет в недалеком будущем – Березовский без устали станет всем напоминать, с каким увлечением он занимался наукой, каким был талантливым и успешным: «В двадцать семь лет защитил кандидатскую диссертацию, в тридцать семь стал доктором технических наук, в сорок пять был избран членом-корреспондентом РАН. Двадцать пять лет я занимался наукой, тоже в режиме восемнадцать – двадцать часов в сутки».

Борис Абрамович вылепит в СМИ собственный образ нищего подвижника науки, живущего математикой, забывающего пообедать аскета в мятом костюме, мыслителя не от мира сего, сутками бьющегося над решением мировых проблем.

Вся озвученная в СМИ биография нашего героя составлена из мистификаций и тщательно придуманных мифов.

Первый фантом: БАБ – большой ученый.

В советском смысле – да, был вполне успешным; большим, видным – не уверен…

По мнению Авена, «он был очень посредственным ученым. В проблемах, которыми занимался, разбирался поверхностно. Но зато был хорошим организатором. Как только Березовский занял в ИПУ мало-мальски значимый пост, он мгновенно добился права набирать к себе в подчинение евреев. За это они вынуждены были работать на него, выполнять функции научных негров. Вот эти-то ребята и были действительно гениальными. Например, Юлий Барышников, живущий сейчас в Германии. Березовский же попросту их эксплуатировал, пользуясь их бесправием».

Друживший с ним в студенческие годы Михаил Денисов: «Ничем особо выдающимся Борис не выделялся. Средний ученый; верхний слой среднего уровня. Но у него всегда была очень развита организаторская жилка… Это не то, что мы – теоретики; сидели на кухне, писали диссертации. Он всегда входил в темы через предприятия, через производство».

В конце концов, это тоже очень важно – заниматься именно тем, что нужно промышленности, обеспечивать внедрение. Социолог а. Ослон, некогда работавший в ИПУ, считает, что Березовский был довольно слабым администратором: «Работники лаборатории постоянно были увлечены чем-то. Постоянно находились на гребне творческой активности. Березовский был слишком занят, чтобы отвлекаться на повседневные дела».

А вот мнение еще одного сослуживца, приведенное в книге А. Хинштейна: «Березовский буквально фонтанировал различными идеями, но реализовать что-то до конца было выше его сил. Своих подчиненных он просто утомлял противоречивыми, а то и взаимоисключающими заданиями».

В общем, все, даже близкие друзья, уверенно подтверждают: слабак – а как тогда появились диссеры, научные работы?

Многие считают, будто диссертации Березовский готовил не сам: его кандидатскую писал Михаил Денисов, докторскую – другой приятель, сослуживец по ИПУ, впоследствии партнер, Александр Красненкер. Есть мнение, что активное участие в подготовке принимал и Ю. Барышников.

А вот что говорит об этом первый заместитель Березовского по ЛогоВАЗу Самат Жабоев: «Красненкер сам рассказывал мне, что делал для Бориса докторскую. Ему принесли написанные Березовским наброски, тот посмотрел. „Полная фигня (он, правда, выразился крепче)“, – говорит. Но его настоятельно попросили помочь».

Я привел высказывания разных людей – как было на самом деле, мы выяснить уже не сможем, оставим это на совести очевидцев. Или, перефразируя Александра Сергеевича, «ну что же, мненья очевидцев я вам старательно читал – иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал».

Фантом второй: БАБ – блестящий коммерсант.

Мне рассказывали о запуске на конвейер диссертаций на заказ. Якобы писал их Красненкер со товарищи, Борис Абрамович же, как и положено председателю совета молодых ученых, осуществлял общее руководство и занимался реализацией наукоемкого товара. Цена докторской под ключ – нескольких тысяч рублей (сравним с типовой зарплатой тех времен – от ста до двухсот рублей).

В «Большой пайке» Дубов посвящает немало страниц этому увлекательному промыслу.

«Действительно, они писали диссертации за других», – свидетельствует бизнесмен В. Хроленко, познакомившийся с Березовским еще в конце 1970-х.

«За написание одной главы Борис брал триста рублей, – сообщает Петр Авен. – Но писал, разумеется, не он; Березовский лишь организовывал процесс – находил заказчиков, подбирал исполнителей».

Главное – организовать процесс, набрать толковых исполнителей, пусть они придумывают и играют музыку. Всю основную работу сделают статисты, а сливки останутся директору филармонии…

Я не сужу. Так принято было в Советском Союзе делать карьеру ученого. Совок неэффективен во всем. Удивительно, что советская Академия наук все-таки дала нам имена великих физиков, математиков, биологов и кибернетиков – Ландау, Сахаров, Курчатов, Котельников, Королев, десятки имен. Как говорится, не благодаря, а вопреки… Объяснение на поверхности: все, что касалось ВПК, космоса и их обеспечения, было под особым контролем. От прикладных институтов – тем более от шарашек – требовались конкретные результаты, а не диссертации. По опыту моей собственной работы могу сказать, что в министерствах микроэлектроники, судостроения, общего машиностроения были очень сильные прикладные НИИ, но и там выкрутасов и безобразий с внешними регалиями научной работы хватало.

БАБ не был ученым в общечеловеческом смысле этого слова, он был обычным, как все, чиновником от науки – бесцветной, затертой личностью без собственного лица. Говорят, не научился даже ясно излагать свои мысли. По воспоминаниям А. Зибарева, на заседаниях совета директоров ЛогоВАЗа Березовский каждый раз мямлил, не мог толком сделать доклад об итогах работы его компании. Вот он, реальный масштаб человека!

Но у него ведь есть истинные таланты. Как у Азефа, как у Парвуса. Что-то даже от Троцкого. Просто таланты эти лежат в иной плоскости. С ранней юности Борис имел нюх на нужных людей и обладал умением легко с ними сходиться: поистине дар небес в эпоху тотального дефицита! Что вам надо? Билеты на спектакль Театра на Таганке? Продуктовые заказы для ветеранов из Елисеевского магазина? Книги Юлиана Семенова, подписку на библиотеку современной фантастики?

Он получился совершенно замечательным чертиком, типичным жучком советской поры, человеком повышенной бюрократической проходимости – очень, кстати, нужный в то время тип людей.

«Борис был таким активным, что поймать его невозможно, – говорит о нем Александр Ослон. – Он появлялся то здесь, то там, звонил в миллион мест, опаздывал в миллион мест, обещал быть в миллионе мест, но так и не попадал туда».

Одним словом, калягинский персонаж Сан Саныч Любомудров – умел дружить, а его записная книжка была испещрена телефонами нужных людей; при этом на службе он почти не появлялся.

Втереться в доверие, выскочить как черт из табакерки, улучить момент и подсунуть бумажку на подпись, найти подход к нужному человечку, выбить дефицитные фонды – вот его стихия. Зачем он пошел в науку? Из него мог получиться талантливый снабженец-толкач! Это ведь тоже дар. И самое главное – он любил всем этим заниматься.

А вот что говорит о нем Михаил Денисов: «Боря всегда искал контакты с нужными людьми. У него были к тому способности».

Ему вторит сослуживец Березовского Владимир Гродский: «Борис знал, как строить отношения с людьми. Он мог найти общий язык с кем угодно».

Руководство института благоволит к молодому ученому. Ему симпатизирует и помогает во всех делах сам академик Трапезников – личность легендарная, Герой Труда, лауреат мыслимых и немыслимых премий, бессменный директор института со сталинских времен. Скорее всего, не научными талантами объяснялись симпатии институтского начальства к Березовскому. Услуги, услуги и еще раз услуги – очень удобный и полезный сотрудник. И какая пробивная сила – нет, такой завлаб определенно необходим институту!

Березовский уже тогда понял, как важно заранее создавать правильный имидж. В его собственном изложении БАБ предстает перед нами в образе бескорыстного ученого, живущего в аскезе и всего без остатка отдающего себя советской науке. Похоже, это не совсем верно. Его с детских лет тянуло к красивой, роскошной жизни, да вот беда: бодливой корове бог рог не дает – на зарплату научного сотрудника особо не разгуляешься.