– Брат, – сказал Пророк, – царский отряд надо сиротами пополнять, не старше семи лет. Можно рабами. Природных ассирийцев там остаться не должно.

Глава третья, где Малх осуществляет давнюю мечту

Ашдод. Девятая сатрапия Империи. Год 5 от основания. Месяц Нисану.

Улицы Ашдода кишели толпами людей. После окончания войны в город хлынул поток купеческих караванов из Иерусалима и Самарии. Иудейское царство, где после смерти отца правил двадцатилетний Манассия, давно уже жило в мире с Империей и, по сути, являлось ее вассалом. Даже хазарапат Иудеи был назначен из самой Ниневии. Первосвященник Натан, который возмутился было, сам претендуя на главенство, внезапно умер, съев что-то несвежее. Климат такой, еда быстро портится. Следующий жрец был более покладист, и в дела государства не лез. Видно, подозревал, что климат лучше не станет, и еда будет портиться и дальше. К нему зачастили эмиссары от самого великого Нибиру-Унташа, который недвусмысленно потребовал приведения религиозных обрядов к общеимперским. Жрецы в Иерусалиме попытались сопротивляться, после чего хазарапат намекнул, что Царский отряд жив, здоров и по-прежнему жаждет личной встречи. Жрецы задумались и со скрипом начали постепенно переходить на книги, присланные из столицы. Тем более, что устойчивых религиозных традиций тогда еще не сложилось, а единобожие было очень слабо. В нашей реальности Манассия стал ревностным поклонником Баала и Иштар, а собственного дедушку, пророка Исайю, за приверженность единому богу велел перепилить пополам. Согласия достигли быстро, тем более, что торговый люд хотел согласия всеми фибрами души.

Финикийские и филистимлянские города были собраны в девятую сатрапию, которую посетили сам хазарапат Хидалу и сиятельный Хутран. Они лично побеседовали с каждым местным князем, царем и бывшим ассирийским наместником. Евнух Тайта тоже удостоился беседы, на которой безмерно удивился тому объему информации, которым владели высшие лица государства. После того разговора Тайта был удостоен звания Азата и получил третий класс в имперской иерархии. Повесив заветную цепь на шею, он был приведен к присяге новому царю. Хотя, лично для него, Тайты, ничего не поменялось. Как была империя, так и осталась. Ну царь новый, так это случается, все мы смертны. Но вот фраза самого сиятельного Хутрана, что вызывал ужас у знавших его людей, удивила его до глубины души.

– Я тебе советую, Азат, почаще беседовать со святыми людьми, служащими единому богу и священному огню. Тогда ты поймешь, что и как должно требовать от своих людей. Не нужны запутанные законы там, где люди искренне верят в бога и следуют его заветам. Делай добро, поступай по совести и никогда не лги. И тогда ты будешь чист перед законом.

Сказать, что Тайта был удивлен, это не сказать ничего. Все боги того времени были подобны людям, и лишь Ахурамазда выделялся из их ряда. Он не пил, не скандалил, не предавал родственников и не насиловал малолеток. Он вообще был скорее символом, недоступным для понимания, чем привычным божеством. И жертвы ему были не нужны, потому что он был беспредельно могущественной и мудрой сущностью. Ну какие там могут быть зарезанные бараны или быки, это же просто смешно. Жертвой ему была праведная жизнь и ежедневные правильные поступки. Ложь в его глазах была грехом, и никакие приношения в храм не могли этого исправить. Ведь бог не лавочник, чтобы торговать прощением. И Тайта это принял, причем принял искренне. Имя ум холодный и рациональный, он попробовал поступать по совести и увидел, что получается как-то даже более эффективно. Пороть провинившихся он стал реже, а порядка стало куда больше. Особенно, когда бритоголовый сотрудник сиятельного Хутрана начал работать, очистив город от криминальных элементов. Население притихло в испуге, а потом даже обрадовалось. Грабежи практически прекратились, и горожане уверенно связывали это с появлением свежих могил за городской стеной.

Новая серебряная и золотая монета оживила торговлю, а расчеты медью вызвали просто взрыв на рынке. Великий царь законодательно запретил платежи зерном, и теперь каждый работяга имел выбор, поесть ему сегодня, выпить лишний стаканчик или купить себе новую одежду. И зачастую получалось так, что вместо того, чтобы съесть свою пайку ячменя, какой-нибудь землекоп откладывал фулус за фулулсом, а потом покупал себе новую цветную тунику, удивляя соседей непривычной роскошью. Или жена его новую одежду себе покупала, что, откровенно говоря, случалось куда чаще. В городе мелькали какие-то непривычные лица и слышалось множество наречий. Вместо ассирийцев в гарнизон посадили эламских лучников и полусотню конных персов, чтобы разбойников по пустыне гонять. Солдаты взяли за себя местных вдовушек пофигуристей, благо после иудейских налетов вдов много было, а те нарожали ребятишек, что лопотали на всех языках сразу. Местные дамы за солдат охотно шли. Парни справные, пятый класс, на минуточку, и серебром каждый месяц плата за службу идет. И ходила такая вдова по улице, нос задрав, потому как не всем такое счастье выпадает. Люди, пытаясь договариваться, учили новые слова и незаметно для себя применяли их к месту и не к месту. Жизнь потихоньку менялась.

А еще азат Тайта совершенно точно уяснил для себя одну важную вещь. Единый бог, что был воплощением всего самого лучшего, доброго и светлого, размазней не был. И если справедливость и закон требовали проломить кому-то голову или приколотить к кресту, то никаких возражений от высшей сущности и его служителей не поступало. Напротив, справедливое возмездие тоже считалось крайне благочестивым поступком. И это заложило основы новой морали, которая впоследствии сделала мир сильно отличающимся от привычного нам. А на бытовом уровне не поменялось ничего. Человеческая жизнь по-прежнему ничего не стоила, и это полностью согласовывалось с новыми религиозными постулатами.

* * *

Год пятый от основания. Месяц Симану. Дамаск. Десятая сатрапия.

Пополнение пришло на редкость неудачное. В неровной шеренге стояли парни от пятнадцати до восемнадцати лет, младшие сыновья из воинских семей. Десятник Хадиану брезгливо морщился, в первом же бою половина будет насажена на копья, а вторая сдохнет на марше, таща припасы. И где же такую шваль откопали? И почему всех к нему засунули? В его десятке из тех, кто вместе с ним пришел, всего трое осталось. А когда старый десятник двадцатилетний срок выслужил и на покой ушел, то он самого Ясмах-Адада за Хадиану просил, чтобы, значит, его десятником назначили. Сам ветеран караван-сарай решил построить, благо таким, как он, ссуду давали на двадцать лет, да еще и без процентов. Нестарый еще воин, которому всего-то тридцать пять было, взял себе в жены женщину из местных, и уехал навсегда.

– Держись, парень, я в тебя всегда верил, – сказал он Хадиану, у которого даже слеза навернулась. Десятник тот ему настоящим отцом стал, и жизнь в бою спасал не один раз. Больше он его и не видел никогда. А теперь он сам десятник, вот как.

– Чего скалимся, тупое мясо? – рыкнул десятник Хадиану. – Спины выпрямили, брюхо втянули, отрыжка козлиная! Тебе отдельный приказ нужен?

На десятника вызывающе смотрел крепкий парень богатырского роста. Ага, этот заводила, его первым ломать надо.

– Умный, да? Пять шагов вперед, шест взял! – орал Хадиану. Он сильно изменился за последние годы. Хорошее питание и сумасшедшие нагрузки сделали из тонкошеего мальчишки поджарого, перевитого сухими жилами воина. И сейчас он будет учить очередного умника, который должен своего десятника бояться больше, чем врага. Это и была страшная тайна ассирийского войска, что открыл ему старый ветеран на прощание, да только Хадиану и сам о том давно догадался.

Громила с ухмылкой взял шест. Он готов был проучить горластого жилистого парня, что был ненамного старшего его. А он на своей улице самый сильный был. Он взял шест в руки и встал в позицию.

Десятник, глядя на него, как на кусок дерьма, бросил:

– Вот ведь чучело! Тебя бабушка научила так копье держать?

Кровь бросилась в лицо здоровяку, и он с ревом бросился на ненавистного десятника, который с кривой ухмылкой отступил в сторону и сунул ему шест между ног. Парень грохнулся в пыль, вызвав гогот товарищей.

– Чего разлегся, падаль, я еще не начал. Ты и на ногах не держишься. Пьяный, что ли? В позицию!

Громила встал, медленно зверея. Он снова бросился на Хадиану, а тот, словно издеваясь, отошел в сторону и врезал ему шестом по голове. Получилось не только больно, но и обидно. Гогот нарастал. А Хадиану перестал шутить и начал жестоко избивать парня. Через пару минут тот, скуля и размазывая кровь по лицу сидел в пыли и не помышлял о сопротивлении.

– Чего уставились, шакальи выкидыши? Подняли это мясо и поставили в строй. Вам сегодня весело было? Тогда три круга вокруг лагеря. Кто придет последним, еще круг побежит. Я не понял? Чего стоим? Бегом!

Хадиану не видел, что сам полутысячник Асмах-Адад стоял в тридцати шагах и довольно скалился, вспоминая себя в этом мускулистом и злом, как волк, парне. Ох, будет толк из нового десятника, и из парней этих будет толк, если не сдохнут в первом же бою. Он из них людей сделает, если в них воинский дух живет. А если воинского духа нет, то сколько ни учи, толку не будет. Так, до первого боя. А первый бой – он уже вот он. Слухи ходят, великий царь на Египет войска двинет.

Наследник Ассархаддон в какие-то неведомые земли собрался, и триста человек охотников зовет. Говорит, кто с ним новое царство завоюет, знатными людьми там станут. Вот чудно! С тремя сотнями, и царство. Да только серьезно все. В Сидон сам Наварх приехал и какой-то необычный корабль строит. Широкий, пузатый, и огромный на диво. Весь город на него ходит смотреть. Слухи ходят, что за пролив Кальфу поплывут, а это дело неслыханное. Тот пролив выходом из Верхнего моря в Великий океан служит. Туда только за оловом плавают на туманный остров, а больше ничего полезного в тех диких местах и нет.

Чудно как все в последние годы повернулось! Великие цари, как простые воины, в бою сошлись. И великие боги рассудили, что царю Ахемену правителем быть. А царь тот никого пальцем не тронул, даже тех, кто против него бился. Царский отряд, говорят, за него в огонь и в воду готов. Уж больно им такой отважный боец в роли царя нравится. А еще их теперь Бессмертными называют, четвертый класс присвоили и серебряные гривны на шеи надели. Всем, кто в том бою уцелел. А у кого такая гривна на шее, тому любой простолюдин кланяться должен. Потому что самим царем тот воин отмечен за доблесть воинскую. И жизнь какая-то странная началась. Вместе эламиты с ассирийцами служат, что столетиями друг друга резали беспощадно. Да только святые люди говорят, что все они теперь люди Ашшура, который Ахурамаздой зовется. Это ему, Ясмах-Ададу, вполне привычно. Великий царь Саргон второй, когда филистимлян в Аррапху выселил, тоже повелел их ассирийцами называть. Тут как раз не поменялось ничего. А ему-то, солдату, какая разница, какому царю служить? Он Империи служит, и гордится тем.

* * *

В то же время. Сидон. Девятая сатрапия.

Малх-мореход ходил по знакомым улицам, жадно вдыхая родной воздух. Все-таки тут куда лучше, чем в Бандаре, с его одуряющей липкой жарой. На Малха, с толстой витой цепью на шее, означавшей принадлежность к третьему классу, пугливо поглядывали прохожие, почтительно кланяясь издалека. Только у самого азата такая цепь есть, больше никто в городе не удостоен. Ростовщиков в городе не осталось, о чем Малх безумно жалел. Очень он им хотел в глаза посмотреть и поинтересоваться, сколько там еще процентов за годы его отсутствия набежало. Не получилось. Казнили всех в первый же месяц, выковыривая из тех жалких лачуг, где они пытались спрятаться. Тот, кого хотел Малх увидеть, в Карфаген уплыл, вовремя понял, куда все идет. Сволочь хитрозадая!