Тогда мы взяли простыню с кровати Освальда, сняли ботинки и чулки и проверили, нельзя ли сделать так, чтобы простыня волочилась по дну рва (в том месте он был неглубоким). Но простыня пузырилась на поверхности воды, а когда мы попытались привязать к одному ее концу камни, она зацепилась за что-то на дне. Мы все-таки сумели ее вытащить и увидели, что она вся порвалась. На нее было страшно смотреть, и мы очень сожалели о случившемся, но девочки сказали, что наверняка сумеют ее постирать в тазике в своей комнате. И мы решили: раз уж простыня порвалась, можно пользоваться ею и дальше, ведь стирка никуда не уйдет.

– Никто не ведает даже о половине сокровищ, сокрытых в глубинах этого темного озера, – сказал Ноэль.

Мы договорились пошарить еще немного с этого конца рва, а потом двинуться к месту под окном, у которого поставили молочный бидон. Мы не могли как следует разглядеть ту часть рва, потому что на склоне над ним между трещинами камней разрослись густые кусты. С другой стороны ко рву спускался какой-то амбар. Прямо как на картинках с изображением Венеции!

Нам никак не удавалось подобраться к месту под окном молочной. Мы завязали веревкой дыру в простыне, снова ее утопили, и Освальд сказал:

– А теперь, милые, тянем разом, изо всех сил – раз, два, три!

И вдруг Дора с пронзительным криком уронила свой угол простыни.

– Ай, на дне кишат черви! – завопила она. – Я чувствую, как они извиваются!

Продолжая кричать, она выскочила на берег, и остальные девчонки последовали за ней. Они так поспешно бросили простыню, что мы не успели приготовиться, и один из нас упал, а остальные, качнувшись, промокли до пояса. Упал всего-навсего Эйч-Оу, но Дора подняла из-за этого страшный шум и сказала, что мы во всем виноваты. Мы высказали ей все, что думаем, и девочки повели Эйч-Оу в дом переодеться.

В ожидании их возвращения мы съели еще немного крыжовника.

Уходя, Дора ужасно дулась, но вернулась подобревшей. Увидев, что она уже не злится, мы спросили:

– Ну, что теперь будем делать?

– По-моему, хватит обшаривать ров, – сказала Элис. – В нем полно червей. Не только Дора почувствовала, как они извиваются, я тоже. Кроме того, молочный бидон не полностью затонул – я увидела его верх в окошко молочной.

– А не получится ли выудить его с помощью рыболовных крючков? – спросил Ноэль.

Но Элис объяснила, что молочная теперь заперта и ключ забрали.

Тогда Освальд сказал:

– Значит, так: сделаем плот. Все равно когда-нибудь пришлось бы его сделать, так почему не сейчас? В угловой конюшне, которой никто не пользуется – ну той, где рубят дрова, – я видел старую дверь.

И мы приволокли эту дверь ко рву.

Раньше никто из нас не сколачивал плотов, но в книгах отлично описано, как их мастерить, поэтому мы знали, что делать.

Мы нашли несколько симпатичных маленьких деревянных горшков, торчащих на садовой изгороди; похоже, сейчас они были никому не нужны, поэтому мы их взяли. Денни привез с собой ящик с инструментами, подаренными ему на прошлый день рождения. Инструменты были плохонькими, но бурав работал прекрасно, и нам удалось просверлить отверстия в краях горшков и закрепить их веревкой под четырьмя углами старой двери. На это ушло много времени.

За обедом дядя Альберта спросил, во что мы играли, а мы ответили, что это секрет и что мы не делали ничего плохого. Понимаете, мы хотели исправить ошибку Дикки, прежде чем рассказать о случившемся. В доме нет окон, выходящих в сад, поэтому дядя Альберта ни о чем не подозревал.

Лучи послеполуденного солнца озарили садовую траву, когда мы наконец-то спустили плот на воду. Последний толчок – и он уплыл за пределы досягаемости. Но Освальд прошлепал к нему вброд и притащил обратно; Освальд червей не боится. Знай он, что таится на дне рва кроме червяков, он не снял бы ботинки. И остальные тоже не сняли бы, особенно Дора – скоро поймете, почему.

И вот доблестное судно поплыло по волнам. Мы залезли на него, хотя и не все разом, ведь если на плоту оказывалось больше четырех человек, вода подступала слишком близко к нашим коленям. Мы боялись, что судно затонет, если слишком его нагрузить.

Дейзи и Денни не хотели садиться на плот – для таких робких белых мышек это простительно. А поскольку Эйч-Оу сегодня уже промокал, он тоже не очень-то туда рвался. Элис пообещала подарить Ноэлю свою лучшую рисовальную кисточку, если он уступит ее уговорам и не отправится в плавание. Мы хорошо знали: путешествие чревато серьезными опасностями, хотя об опасности, поджидавшей нас под окном молочной, никто и не подозревал.

Итак, мы, четверо старших, очень осторожно забрались на плот. И, хотя нас было всего четверо, все равно при каждом движении вода с плеском заливала плот и наши ноги. А в остальном судно получилось очень даже приличным.

Капитаном стал Дикки, потому что приключение случилось из-за него. Мы плыли, отталкиваясь шестами, которыми подпирают хмель (они нашлись в саду за домом). Девочек мы заставили встать посередине плота и держаться друг за друга, чтобы не упасть.

Потом мы дали нашему доблестному судну имя. Мы назвали его «Ричард» в честь Дикки, а также в честь великолепного адмирала, который умел разгрызать бокалы с вином и умер после битвы «Мести»; о нем рассказывается в поэме Теннисона^[7].

Оставшиеся на берегу помахали нам на прощание влажными носовыми платками (нам пришлось перед обедом вытирать этими платками ноги, чтобы натянуть чулки), и добрый корабль медленно и величаво пустился в путь, покачиваясь на волнах, словно попал в родную морскую стихию.

Мы продолжали гнать плот шестами и с помощью этих же шестов помогали ему сохранять равновесие. Но не всегда удавалось как следует его сохранить и не всегда удавалось держаться по ветру… Я имею в виду – плот не всегда шел туда, куда нам хотелось. Один раз он ударился углом о стену сарая, и всей команде пришлось быстро сесть, чтобы не свалиться за борт, в водяную могилу. Конечно, волны захлестнули палубу, а когда мы снова встали, поняли, что перед чаем придется полностью переодеться.

Но мы неустрашимо продвигались вперед, и наконец дерзкое суденышко вошло в порт под окном молочной. Вот он, бидон, ради которого мы вынесли столько трудностей и лишений – преспокойно торчит из воды с краю рва!

Девочки, вместо того чтобы дождаться приказов капитана, с криком:

– О, вот и он! – обе потянулись за бидоном.

Любой, кто сделал карьеру моряка, поймет, что после такого плот просто не мог не перевернуться. На мгновение я почувствовал себя так, будто стою на коньке крыши, а потом плот поднялся на дыбы и сбросил всю команду в темные воды.

Мы, мальчики, хорошо плаваем. Освальд трижды пересекал на мелководье пруд в Ледивелле, и Дикки плавал немногим хуже. Но в тот миг мы об этом не подумали, хотя, конечно, если бы там было глубоко, мы бы поплыли.

Как только Освальду удалось вытереть с лица мутную воду, он открыл глаза и увидел ужасную картину.

Дикки стоял по плечи в чернильной воде; выровнявшийся плот плавно удалялся в сторону моста; Дора и Элис поднимались из глубин с лицами, облепленными волосами, смахивая на Венеру из латинских стихов, которая родилась из пены морской.

Сперва было слышно только, как плещутся потерпевшие кораблекрушение, потом женский голос над нами прокричал:

– Господи помилуй и спаси, дети!

Это миссис Петтигрю высунулась из окна молочной. Она тут же исчезла, и мы пожалели, что застряли во рву: теперь она доберется до дяди Альберта раньше нас. Потом мы уже не слишком жалели, что до него не добрались.

Не успели мы обсудить наше отчаянное положение, как Дора покачнулась и закричала:

– Ой, нога! Меня схватила акула! Я знаю, что там акула… Или крокодил!

Оставшиеся на берегу услышали ее крики, но толком нас не видели и не понимали, что происходит. Потом Ноэль сказал, что ему никогда не нравилась рисовальная кисточка, которую пообещала ему Элис.

Конечно, мы знали, что во рву не могут плавать акулы, но я подумал о щуках – они ведь большие и очень злые – и схватил Дору. Она кричала без передышки. Я толкнул ее к выступу кирпичной кладки, подсадил, помог на него сесть, и она вытащила ногу из воды, не переставая вопить.

Нога ее и вправду выглядела ужасно. То, что она приняла за акулу, показалось из воды вместе с ее ступней – кошмарная, зазубренная, старая жестяная банка из-под тушенки. Дора наступила прямо на нее. Освальд отцепил банку, и из ранок сразу хлынула кровь: острые края порезали ногу в нескольких местах. На мокрой ноге размытая кровь выглядела необычно светлой.

Дора перестала кричать и позеленела. Я уж думал, она сейчас упадет в обморок, как упала Дейзи в день джунглей.

Освальд, как мог, поддерживал сестру, но то был один из самых мерзких моментов в его жизни. Плот уплыл, Дора не смогла бы вернуться на берег вброд, и мы не знали, какая глубина в других местах рва.

Хорошо, что миссис Петтигрю не стала медлить. Вообще-то экономка не такая уж плохая женщина.

Как раз в тот миг, когда Освальд размышлял, сможет ли он доплыть до плота и отбуксировать его обратно, из-под темной арки под домом показался нос лодки. Под аркой был лодочный сарай, и дядя Альберта взял оттуда плоскодонку. Он отвез нас к арке, а оттуда мы все поднялись по подвальной лестнице – все, кроме Доры, которую пришлось нести.

В тот день с нами почти не разговаривали, нас просто отправили спать. Тех, кого не было на плоту, тоже наказали, потому что они сознались в соучастии, а дядя Альберта – сама справедливость.

Через день наступила суббота, и отец задал нам словесную взбучку… Не только словесную.

Хуже всего было то, что Дора не могла надеть туфлю. Послали за доктором, и он прописал Доре постельный режим на много дней. Вот уж действительно невезуха!

После ухода доктора Элис сказала:

– Доре пришлось нелегко, но она очень довольна. Дейзи объяснила, что теперь все мы должны приходить к больной и делиться с ней маленькими радостями, горестями и тому подобным. Еще она объяснила, что во всем доме ощущается благотворное влияние больного, как в книжке «Что сделала Кити». Дора надеется стать благословением для нас всех, пока лежит в постели.

Освальд ответил, что тоже на это надеется. По правде говоря, он в отличие от Доры вовсе не был доволен, ведь именно такого нравоучительного трепа он и Дикки мечтали избежать.

Больше всего нам влетело за маленькие горшки, снятые с садовой ограды. Оказалось, это были горшки для масла, которые выставили проветриться, «чтобы масло стало слаще». Но, как сказал Денни, даже все благовония мира не сделают пригодными для хранения масла горшки, побывавшие в грязном рву.

В общем, все пошло наперекосяк. Но ведь мы сделали все это не ради собственного удовольствия, а из чувства долга, что ничуть не помешало отцу нас наказать. Что ж, нам и раньше случалось страдать безвинно.

Глава третья. Надгробье Билла

По дороге ехали верховые солдаты, по двое в ряд. Вернее, лошадей в ряду было две, а человек всего один, потому что каждый верховой вел вторую лошадь в поводу. Так они тренировали своих коней. Солдаты ехали из Чатемских казарм.

Мы выстроились в ряд на кладбищенской стене и отсалютовали, когда солдаты проезжали мимо, хотя тогда еще не читали «Льва Подхалима»^[8]. Потом уже прочитали. «Лев» – единственная приличная книга, написанная этим автором. Остальные просто ерундень, но многим они нравятся.

В «Сэре Льве Подхалиме» офицер салютует ребенку.

С солдатами ехал только один офицер, лейтенант, и он мне не отсалютовал, но послал девочкам воздушный поцелуй, как и многие из следовавших за ним солдат. А мы махали всему отряду.

На следующий день мы сшили «Юнион Джек» из своих носовых платков и куска красной фланелевой нижней юбки Белой Мышки (юбка ей разонравилась), а еще из синей ленты, купленной в деревенской лавке.

Потом мы стали высматривать солдат, и спустя три дня они снова проехали мимо, по двое, как и раньше. Зрелище – высший класс!

Мы размахивали своим флагом и вопили. Мы трижды прокричали отряду «ура». Освальд умеет кричать громче всех, поэтому, как только первый человек с нами поравнялся (не авангард, а первый из батареи), Освальд закричал:

– Трижды «ура» королеве и британской армии!