Для ночлега Довбуш выделил работникам сеновал. Реслав долго ворочался, бормотал, шлёпал комаров. Окна хаты давно уже погасли. Где-то далеко стонала ночная пичуга.

– Жуга, – позвал Реслав. – Эй, Жуга! Или спишь?

– Мм… Чего?

– Я всё спросить хотел – если у тебя в мешке одна дребедень, что ж ты на того задиру так осерчал?

– Травы у меня там, – сонно ответил Жуга, – колено лечить, да и вообще. Я и забоялся: ну как этот дундук со злости всё повыбрасывает, денег не нашедши… Можно, конечно, ещё насобирать, но ведь год на это уйдёт… А зачем ты два «ре» в наговор поставил?

Реслав смущённо заворочался.

– Это когда «Северерес»? Ну, эт-та… навроде эха, значит. Эх, забыл, как по-научному. Ранез… Ноза… Чтобы сильнее было, в общем. Ах, леший! – Он сел, с шорохом разметав сено. – Так вот отчего светляков не остановить было!

Жуга помолчал.

– Мудрёно, – наконец сказал он. – А цвет?

– Жёлтый… Как глина.

– Мудрёно, – задумчиво повторил Жуга.

Реслав захихикал, толкнул приятеля локтем.

– Слышь, Жуга, а как ты битюга этого заставил… ну, это… в штаны, а? Как, а?

– Не заставлял я, – засопел травник. – Сам он… – И тоже засмеялся. Смех его был тихим, словно шуршащим, но искренним. Отсмеявшись, оба зарылись поглубже в сено и погрузились в сон.

В раскрытых дверях сарая показался неясный сгорбленный силуэт, постоял секунду-другую, прислушиваясь к доносящемуся сверху сопению, и исчез бесшумно, будто не был вовсе, только ветерком повеяло. Где-то в деревне – еле слышно было отсюда – забрехал пёс, и всё стихло.

Ночь вступила в свои права.

* * *

Реслав проснулся поздно и некоторое время лежал неподвижно, полузакрыв глаза. Вставать не хотелось. Под высокой шатровой крышей плясали в солнечных лучах пылинки – кровля была худой. «Уж не её ли мы чинить подрядились?» – мелькнула беспокойная мысль, мелькнула и пропала, но намётанный глаз деревенского паренька уже высматривал прорехи – вот тут закрыть нужно, и тут, и вот тут… А здесь и вовсе перестилать…

Потревоженный раздумьями, сон ушёл окончательно. Реслав сел, разбрасывая сено, потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам.

Жуга исчез. Примятое сено ещё хранило форму тела, но и только. «Ранняя пташка!» – одобрил Реслав, подобрал полы своей свитки, подполз к краю сеновала и потянул к себе лестницу.

Жуга отыскался во дворе. Длинный, поджарый, одетый в одни лишь выцветшие штаны, он только вытянул из колодца ведро воды и теперь умывался до пояса, шумно фыркая и тряся головой. Брызги летели во все стороны. Взгляд Реслава скользнул по его спине, невольно задержавшись на чудовищном шраме – такой же белёсый и рваный, как остальные, он косо спускался от шеи через лопатку и исчезал, немного не доходя до правого бока. Мышцы здесь срослись неровно, и спина казалась искривлённой. «Эва как приложило! – ошеломлённо подумал Реслав. – Может, и рёбра поломало… Чем это?»

Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе – он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся.

– А, Реслав! – Рыжие его волосы топорщились, словно пакля. – Долго спишь, скажу я тебе.

– И тебе доброе утро. Куда спешить-то? – Реслав тем не менее почувствовал себя уязвлённым. Вдобавок собственная одежда после ночёвки в сене показалась ему мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и подвинул к себе ведро.

– И то верно, – согласился Жуга и огляделся. – Какая крыша-то? Эта, что ли?

– А? – Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была хуже некуда. Рядом под навесом лежала большая копна свежей соломы на перестилку. – Может, и она… Фс-с!..

Вода оказалась уж очень холодной. На миг у Реслава захватило дух, но вскоре он вошёл во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно её встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.

Жуга, отставив ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На его груди, на волосяной верёвочке висел крестик из прозрачного жёлтого камня, похожий на букву «Т» с ушком на верхушке. Реслав видел такой впервые, но камень признал сразу – электрон^[2]. Он приблизился и вновь не удержался – покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватил его взгляд.

– Кто это тебя так? – неловко спросил Реслав. – Звери?

– Люди, – угрюмо буркнул травник и, подумав, добавил непонятно: – И земля.

– А-а… – протянул Реслав.

– Эй, работнички! – послышалось за воротами. Оба обернулись.

Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привёз новый ворох соломы, остановил колымагу посреди двора, скомандовал:

– Сгружайте, я сейчас! – и направился в дом.

«Ганка! Хэй, Ганка!» – послышалось затем. «Оу!» – отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» – «Несу!»

Реслав сбросил под навес очередную охапку, поднял руку утереть пот, да так и замер.

– Эй, ты чего… – начал было Жуга и тоже смолк.

Перед ними с глиняной миской в руках стояла Ганна.

Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Чёрная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было всё очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось: ещё год-полтора – и не будет краше её никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьётся сердце, и подумал, что ещё миг – и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих…

– Ну, что уставились? – рассмеялась та, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и вернулась с ложками, краюхой хлеба и большим арбузом. – Ешьте, работяги! – сверкнула белозубой улыбкой и исчезла окончательно.

– Дочь его? – спросил Жуга, глядя ей вослед.

– Н-да… – вздохнул Реслав. – «Хороша Маша, да не наша…» Слыхал я про Довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!

– А что так? Что она?

– Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…

– Да… – Жуга кивнул, улыбнулся невесело. – А хороша!

– Истинный бог, хороша! – согласился Реслав.

В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили её, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул – Довбуш оказался щедрым на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.

– Закончили трапезничать? – осведомился тот.

– Воды горячей не найдётся ли? – спросил Жуга.

– А сколь тебе?

– Кружку… нет, две.

Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.

– На. Да не мешкайте – солнце уж высоко.

– Уж постараемся, – заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.

Жуга развязал свой мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный Реслав подошёл. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, борец… Чуть в стороне лежали пижма, бедренец-камнеломка, карагана, кора с дерева и ещё много трав и корешков, названия которых Реслав не знал. Жуга налил кипятку в миску, бросил трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то тёмно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На всё про всё ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.

– Ну, пошли, что ли.

Реслав приставил лестницу и полез на крышу.

* * *

За день сделали четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал где надо стропила, укладывал новые вязки – тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая её в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши, его хромота была особенно заметна.

Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и полезли спать на сеновал.

Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро и вечер запаривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, поспевая по хозяйству, и исчезала по вечерам: то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела хозяйство – кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму – попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошёл. Был Жуга молчалив и мрачен и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и грустно улыбался.

Третий день выдался таким же погожим и ясным, как и прежние. С утра пораньше взялись за крышу, а к полудню в гости наведался сосед – долговязый усатый Янош-закорючка, местный сплетник.

– Здорово, Довбуш! – с порога начал он. – Новости слыхал?

– А что?

– Пёс у Юраша сдох.

– Ну, сдох и сдох, мне-то что? – беспечно бросил Довбуш и вдруг насторожился. – Погоди-ка, погоди… У какого Юраша? С околицы?

– У него, у него, – закивал Янош, присел на лавочку, вынул трубку и закурил. – Совсем ещё молодой пёс был – двух лет не исполнилось.

Заинтригованный, Жуга отложил недовязанную охапку соломы и прислушался. Янош покосился на него, понизил голос.

– Отравили, может? – предположил Довбуш. – Злодий какой повадился?

– Может, и отравили, – согласился Янош. – А может, и нет. А скажи-ка ты мне, друг Довбуш, работнички твои не озоруют? А то, гляди, мало ли что…

– Бог с тобой! – Довбуш оглянулся на Жугу с Реславом. – Добрые хлопцы и работают споро… Не они это.

– Как знаешь. А только сказывают, не травил пса никто. Слышал, как выл он последние ночи? Леший балуется, люди говорят, как есть лешак! Не они ли накликали?

– Ты, эта… думай, что говоришь! – Довбуш перекрестился. – Тьфу на тебя. Не зря тебя, Янош, закорючкой прозвали. Как череда – уцепишься, не выдернешь. Ну, сдох пёс, эка невидаль! А ты сразу – леший…

– Ну сам посуди – все повадки его! Собаки с цепей рвутся, молоко киснет у коров. Крынки на заборах кто-то бьёт, стреху дерёт, грядки топчет…

Теперь уже и Реслав перестал работать. Заметив это, Янош засуетился, поспешил сменить тему и вскоре, сославшись на дела, ушёл.

– Н-да, – заметил Реслав, – неладное творится. Что скажешь, Жуга?

– Не знаю, – нахмурился тот, поскрёб босую пятку. – Что до собаки, так ведь и вправду выла. А только… Только не было Хозяина в деревне.

– А ты почём знаешь?

– Знаю – и всё, – отрезал он. – Не Хозяин то был.

– А кто ж?

Жуга промолчал, скрутил очередную связку, забросил на крышу.

– Не к добру всё это, – пробормотал он. – Не к добру.

Неожиданная мысль пришла Реславу в голову.

– Жуга! – окликнул он. – Слышь, Жуга, а отчего тебе не сделать так, чтобы вязки наверх… ну, это… чтобы сами летали, а?

– Тебе надо, ты и пробуй.

– Да ты не обижайся! Я ж сурьёзно. Сложный наговор, боюсь, не рассчитаю.

Теперь уже Жуга заинтересовался. Свернув новую связку, он положил её на землю и отошёл в сторонку. Похромал вокруг, нахмурившись, вытянул руки и пошевелил пальцами.

– Велото-велото, – начал он, – энто-распа!

Вязанка пошевелилась слабо, будто в ней кто сидел – хомяк, там, или крыса, но с места не двинулась. Реслав с любопытством наблюдал сверху за его действиями.

– Не то… – пробормотал Жуга, походил вокруг и снова произнёс что-то не менее заковыристое.

Реслав почувствовал, как в воздухе разлилось напряжение, но вязанке, видимо, и этого было мало.