Эта находка побудила меня сделать звонок, а телефонный разговор вылился в поездку в эту унылую английскую деревушку и поедание рыбы с картошкой в номере небольшой гостиницы, где местные именовали меня «леди».

Пищи для размышлений оказалось предостаточно, и переварить все это было непросто.

Поэтому я сделала то, что делала с детства: попыталась все «заесть». Не в смысле – предаться обжорству. А просто перестать витать в облаках своих сбивчивых мыслей и опуститься на землю, сосредоточиться на пище и насладиться ее вкусом, сидя перед газовым камином.

Рыба оказалась свежей, корочка из панировочных сухарей аппетитно хрустела, толстые ломтики картофеля были мастерски посолены, а эль оттенка грецкого ореха имел свой подлинный и несравненный привкус, сбалансированный пивоварами на протяжении веков. Соль приятно щекотала нёбо, и мне вспомнилось эссе, которое М. Ф. К. Фишер написала о еде, отведанной в Париже в ожидании поезда. Ощущение приобщенности ко всему миру затмило горечь одиночества. Я почувствовала себя космополиткой; и впервые со дня маминой смерти испытала нечто сродни умиротворению. «А не написать ли об этом?» – подумалось мне. «Ну, если только поутру…», – одернула себя я. Пока же мне хотелось забыть обо всех жизненных невзгодах и на сытый желудок насладиться спокойствием, разливавшимся по телу.

Но мой мозг частенько проявлял упрямство. И когда я постаралась заснуть, он фанатично попытался сочинить шуточный стих на тему рыбы с чипсами. Для моего неадекватного состояния стишок получился на удивление славным. И я пообещала себе вспомнить и записать его утром.

Но поутру я этого не сделала. Возможно, к лучшему…

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Прошу меня извинить, – прозвучал на следующее утро в телефоне хорошо модулированный голос поверенного, Джонатана Хавера. – Со мной все в порядке, только я действительно тут застрял.

Вздохнув, я постаралась сохранить тон спокойным:

– Понятно… Когда вы думаете вернуться?

– Боюсь, не раньше, чем через пару дней. Дороги от дождей сильно размыло. Мне ужасно жаль, что так вышло.

Я выглянула в окно; утро выдалось пасмурным.

– Всякое бывает. Вчера, по пути в гостиницу, я попросила водителя отвезти меня к усадьбе. Хотелось составить о ней представление.

– Понимаю. А я боялся, что столь долгое путешествие вас утомило.

– Да, я устала, мистер Хавер. Но мне не терпится все побыстрей урегулировать. Я еще не решила вопрос с продажей маминого дома в Калифорнии. И слишком долго отсутствовала на работе. Мне нужно вернуться, как можно скорее. Как мы поступим?

– Ну… – замялся Хавер. – Вы же видели, в каком состоянии дом.

– Там, откуда я приехала, никого не смущает наличие построек на земельном участке.

– Ох, моя дорогая! Боюсь, что ансамбль Розмер входит в список зданий исключительной архитектурной и исторической ценности. А это значит, что усадебный дом не только не подлежит сносу, но его также запрещено перестраивать и ремонтировать без согласия надзорной комиссии.

– С виду не похоже, что его можно отремонтировать.

– Все можно сделать, были бы время и деньги.

– Но вы же не думаете, что оно того стоит.

– Честно говоря, нет. Розмер пребывал в запустении сорок лет, и даже если укрепить стены и привести усадьбу в порядок, содержать ее будет чрезвычайно сложно и накладно. В доме более тридцати пяти комнат. Тридцать семь, если быть точным. Вообразите, сколько средств понадобится на их отопление. Одна крыша сожрет уйму денег. А еще придется бороться с сыростью, плесенью и…

– Так что вы предлагаете? Что можно сделать?

– Рано или поздно усадьба попросту обрушится…

Стоило мне только представить, как золотистые стены превращаются в руины, и сердце почему-то кольнула острая боль.

– Как долго жили в ней мамины предки?

– Думаю, лет триста-четыреста.

Несколько веков! Отсвет минувших времен заиграл бликами перед глазами; на несколько секунд я лишилась даже дара речи. И прежде чем нашлась, что сказать, в трубке снова забормотал мужской голос:

– Послушайте. Я введу вас подробно в курс дела при личной встрече. А пока я направлю к вам свою добрую знакомую. В собственности Ребекки Пул и ее супруга земельный участок, граничащий с Розмером. Она сможет ответить на часть ваших вопросов.

До звонка мистера Хавера я успела позавтракать – яичницей с фасолью и помидорами. Небо за окном грозилось дождем, но это не отбило у меня желания прогуляться. Мне нужно было размяться, снять напряжение с ног.

Ночную дежурную уже сменила другая работница – миловидная девушка с ярко-голубыми глазами на лице Белоснежки. Едва я подошла к стойке, ее губы расплылись в приветливой улыбке:

– Доброе утро, леди Шоу! Меня зовут Сара. Хорошо ли вам у нас спалось?

Заморгав в неловком смущении, я махнула рукой:

– Пожалуйста, не обращайтесь ко мне так официально. Можно просто по имени – Оливия.

Улыбка Сары искривилась от недоумения:

– А мисс Шоу подойдет?

– Вполне.

– Я могу вам чем-либо помочь?

– Я собираюсь прогуляться, но поверенный обещал прислать для разговора со мной свою знакомую. Если она появится, попросите ее меня подождать. Я отлучусь ненадолго. Хорошо?

– Конечно. Не торопитесь! Правда… – Сара покосилась через плечо на окно со средником, – дождь грозит испортить вам прогулку. У вас есть зонтик?

В ответ я подняла привезенный с собой длинный и прочный зонт. Англию и Сан-Франциско сближало одно – приверженность дождливой погоде.

– Я под защитой! – заверила я Сару.

И вышла на улицу. Людей на пешеходной дорожке можно было перечесть по пальцам. Мужчина в свитере и кепке рыбака выгуливал маленькую собачонку в вязаном комбинезоне; ее короткие ножки быстро семенили за хозяином. Две женщины средних лет в непромокаемых дождевиках поспешно обегали магазины.

Как и всегда, свежий воздух приподнял мне настроение. Я всю жизнь предпочитала ходить пешком, привыкнув к подобному способу передвижения с детства – благодаря маме. Она проходила по несколько миль в день, а я частенько сопровождала ее, вприпрыжку шагая сбоку. И, повзрослев, осталась «скороходом». (До той поры, пока не повредила ногу.)

В насыщенном влагой воздухе витал приятный, землистый аромат. Совсем недалеко, за «елизаветинскими» постройками, волнообразно дыбились живописные холмы. А сами дома выглядели так, словно могли в любую минуту «сложиться» под крытыми соломой крышами. Соломенные кровли меня удивили: я читала статью о дороговизне и горючести этого материала. К тому же, на вид они мне показались довольно тяжелыми.

Короткая узкая дорожка вывела меня на площадь – открытое, обсаженное деревьями пространство с «масляным крестом» в центре. Окружавшие ее по периметру узкие улицы были вымощены брусчаткой, ставшей со временем гладкой, скользкой и поблекшей до грязно-серого цвета. Машин на их проезжей части оказалось довольно много, особенно с одной стороны. Вдоль улиц тянулись магазины и лавки, перемежавшиеся с ресторанами, аптекой и ателье, в окне которого просматривались запыленные швейные машинки. На одном углу угнездился книжный магазин; выставленные в его витрине тома с разноцветными обложками, естественно, побудили меня подойти ближе. Магазин еще не открылся, но я пообещала себе вернуться позднее и покопаться на его полках. И еще больше воспряла духом.

А потом мой взгляд привлекла средневековая церковь, венчавшая пригорок на противоположной оконечности площади. И я направилась к ней, рассматривая по пути витрины. Вездесущая лавка с шерстяной пряжей, судя по виду, была открыта в тридцатые годы; магазинчик кухонной утвари заманивал покупателей ярко-бирюзовой посудой и мелкогабаритными бытовыми приборами; из булочной-кофейни разносился соблазнительный аромат, а пока еще закрытый индийский ресторанчик со столами, застеленными белыми скатертями, внезапно пробудил во мне тоску по любимым районам Сан-Франциско.

Подойдя к церкви, я постояла, восхищаясь потемневшими надгробиями с полустертыми надписями. Потом завернула за угол и поднялась на небольшую смотровую площадку. И оттуда увидела Розмер, словно выраставший из леса. Расстояние скрывало все трещины и бреши, и от его великолепия у меня перехватило дух. Ровные ряды окон, величественные башни, окрестные просторы, словно затканные лоскутами зелени… Все это завораживало и волновало. А дом! Тридцать семь комнат! В самом большом доме, где мне прежде доводилось жить, их было всего восемь. Что можно делать на такой огромной площади?

Начал накрапывать мелкий дождик, и я открыла зонт – не в силах сдвинуться с места и оторвать глаза от Розмера. Даже не имей я к усадьбе никакого отношения, я все равно подпала бы под ее очарование. Разум силился осознать: это дом моих предков. Древний. Подернутый патиной времени. Прекрасный. И хранящий мамины тайны…

Когда я подходила к гостинице, дождь уже разошелся вовсю. Штанины моих джинсов по низу промокли насквозь.

Зайдя в холл, я стряхнула воду с зонтика. И в этот миг краем глаза заметила тень. Она стремительно неслась ко мне. Но – слава Богу! – я вовремя спохватилась. Развернувшись, я увидела перед собой огромного пса. Процарапав когтями пол, он внезапно прирос к нему лапами.

– Бернард! – вскричала женщина, кинувшаяся вдогонку за пушистым ухоженным сенбернаром.

– Все в порядке. Он уже остановился.

Хозяйка сенбернара выглядела не менее ухоженной, чем ее питомец – стройная блондинка в толстой шерстяной тунике и леггинсах, засунутых в резиновые сапоги с причудливым цветочным узором.

– Добрый день! – обратилась она ко мне. – Вы, должно быть, Оливия? Джонатан – мой друг, он попросил меня вам помочь. Ему очень неловко из-за вашей сорвавшейся встречи. Меня зовут Ребекка Пул.

Я пожала протянутую мне руку; пальцы Ребекки оказались холодными.

– Здравствуйте!

– О, Господи, у вас молния!

– Молния? – полу-застенчиво, полу-смущенно прикоснулась я к правому глазу. Его голубую радужную оболочку прорезал по диагонали желтый зигзаг – знак, отметина, которую я истово ненавидела в детстве.

– Ваше семейство славится такими метками. Это не обязательно молния. Иногда бывает солнце вокруг зрачка, иногда еще что-нибудь. У многих сельчан тоже имеются отметины, – демонстрируя свою осведомленность, улыбнулась уголком рта Ребекка. – Метки богов… Разве вы не знаете?

– Это наша семейная черта? Наследственная? – моргнула растерянно я.

– Ну, да! Неужели матушка вам не рассказывала об этом?

– Вы не будете возражать, если мы присядем? А то нога… – вздохнула я.

Ребекка, наконец, заметила мою трость, и ее руки взмыли в воздух:

– О, простите! Разумеется! Правда, я запланировала с вами пообедать. Мне хотелось показать вам окрестности. Вы не против?

– Конечно, нет. Это было бы чудесно, благодарю вас, – подняла я палец: – Дайте только мне одну минутку…

– Да-да, пожалуйста.

Опустившись в кресло в крошечном холле, я потерла уплотнение чуть ниже коленки:

– Мне еще нужно захватить сумку и телефон.

– Пусть за ними сходит Сара, хорошо?

Пока я терла колено, пес уселся рядом и вперил в меня глаза цвета виски. С надеждой во взгляде, он обнюхал мое запястье – очень вежливо и не пуская слюнок, как делают многие сенбернары.

– Хороший мальчик, хороший, да? – шерсть пса на ощупь оказалась шелковистой; я погладила его за ухом, почесала под подбородком и нашла волшебную точку на грудке. Довольно заурчав, пес прильнул ко мне еще ближе.

– Бернард – очень хороший пес, – проворковала Ребекка. – Ему всего два года. Мне приходится водить его повсюду с собой, потому что щенком он вел себя крайне несдержанно. Но позволять такой крупной собаке сбивать людей с ног недопустимо. А вы собачница?