– Ладно! – досадливо махнул рукой Иван Савелович. – Проехали!

Раздавался нарастающий рев мотора, из-за угла дома выскочила блестящая коробка внедорожника «Range Rover», с ревом проскочила мимо подъезда, резанув взгляд отсутствием ставшей привычной нашлепки газогенератора. За тонированным окном мелькнуло безразличное лицо хозяина жизни.

– С-ссмотри, идрена мать! – задохнулся от возмущения сосед, провожая взглядом машину. Кулаки поднялись к небу. – Для работяг солярки нет, а для него находится! Мать его поперек жопы ети. Вот почему м-моя машина должна стоять в гараже, потому что э-эк-кономим, а эти рассекают по городу? З-знаешь, чья это машина?

– Нет, – покачал головой Иван Савелович.

На лице собеседника полыхала смесь недоумения и озлобленности.

– Романова! – словно выплюнул фамилию пенсионер, матерно выругался сквозь зубы, заговорил веско и зло, – король жизни, идрена мать, а еще м-миллионер и депутат, магазин Россия, – махнул рукой в сторону центра города, – его и еще куча магазинов. Это т-только у работяг плохо, а у таких всегда все прекрасно!

Иван Савелович досадливо поморщился и запоздало подумал, что зря остановился, пунктик у соседа по отношению к начальству – конкретный.

– Ну а что ты предлагаешь? – насупился, неторопливо затянулся стараясь не обломить длинный столбик пепла. Добился своего, пепел не упал, – Может, сбежать к кочевникам?

– Да н-нет, – сосед изменился в лице, пятерня почесала небритую щеку, – Я че, дурак? К-короче с ж-женой смотрели по телеку про попавших в рабство, д-да не приведи господь.

– Тогда куда, на Русь?

Сосед отрицательно замотал головой. Пару дней тому назад весь вечер по телевизору показывали историков. Они рассказывали о жизни на Руси в эпоху Петра 1. Картина вырисовывалась далеко не радостная. Попаданцы в необычных одеждах, на русском семнадцатого века не говорят, привычных для той эпохи документов, оружия и денег нет, православных молитв не знают. Значит примут даже не за бродяг или беглых холопов, а за заграничных шпионов или колдунов. Сожгут посланцев диавола или запытают, пока не признаешься в чем угодно. Средневековье только что закончилось, ничего не поделаешь, темен народ.... Зато порадовали рассказы о геологии родного края. Урал несказанно богат неизвестными в семнадцатом веке месторождениями, одна Магнитка даст городу высококачественной железной руды в избытке, есть цветные и полиметаллические – всем богаты родные места, даже алмазы и драгоценные металлы лежат в уральской земле.

Разговор стал неприятным. Не любил Иван Савелович пустую болтовню за глаза о начальстве, предпочитая, если уж припрет, высказать претензии в глаза. За что в свое время пришлось уйти по горячей сетке на пенсию, хотя силы и желание работать еще оставались. Длинными вечерами он часто жалел, что в городе нет работы по специальности.

Старик торопливо попрощался, подхватил немудренные рыбацкие принадлежности и направился к речке. Прошел мимо деревянных контейнеров с надписями: металл, бумага, тряпье, стекло, мусор, распугав устроивших весенний концерт котов. Распоряжением администрации города сортировка мусора стала обязательна. Баловник-ветер гонял по асфальту грязные бумажки, листья и пыль. Кирпичные коробки многоэтажек закончились, показалась мутно-голубая лента реки. На противоположном берегу ослепительно блестели луковица купола и тонкий крест над ним – Храм Живоначальной Троицы.

Иван Савелович повернул за угол дореволюционной постройки одноэтажного (в нем еще при царях призывали на службу) здания городского военкомата. По проезжей части текла пестрая толпа, преобладали черноглазые цыгане всех возрастов, в кричаще аляповатой одежде, и безучастные физиономии вчерашних бомжей. По бокам колонны, неторопливо шли вооруженные полицейские. Он остановился. Картина так похожа на сцену из старого фильма, где немцы гнали пленных, что старик вздрогнул. Новая – старая власть не обращала внимания на заморочки с толерантностью и правами человека. Все это осталось в прошлой жизни, в недоступном двадцать первом веке.

При виде старика цыгане остановились, загомонили. Многоголосые женские голоса, с характерным акцентом, запросили, затребовали пожертвовать денежку малую на пропитание.

Напротив Ивана Савеловича остановился поджарый полицейский с холодным, злым взглядом. На плече, как влитой, короткий автомат, резиновая палка качалась на запястье.

– Проходите, гражданин, – мрачно сказал и махнул палкой остановившимся цыганам, дескать, вперед! – Кто выполняет норму, те не голодуют (южноуральский диалект русского языка).

Морок как появился, так и исчез. Перед ним были не несчастные заключенные, а бездельники и тунеядцы, попавшие под постановление властей: «О социальных иждивенцах». Старик всю жизнь трудился и живших на криминальные доходы паразитов, презирал. Не хотели работать? Так пусть добывают на свалке макулатуру, тряпки для переработки в бумагу, пластик для вторичного литья, металлы и другое вторсырье. А тех, кто хотел начать новую жизнь и заняться общественно-полезным трудом, освобождали под надзор полиции, конечно, за исключением пленных кочевников.

Цыгане с ворчанием, дескать обижаешь, начальник, пошли дальше.

– А что, есть и такие, кто не работал? – вежливо сказал Иван Савелович.

– Ухарей хватало, – полицейский неопределенно махнул палкой, – но когда поняли, что кто не работает, тот не ест, а отобрать еду у слабых не позволят, то перестали валять дурака.

Полицейский направился дальше. В строю заключенных начали преобладать гордые кавказские профили, а в конце с покорным видом шагали несколько оборванцев в потрепанных халатах– явно хроноаборигены. Старик отвернулся.

Последние ряды колонны свернули за угол, оставив после себя затхлый запах потных тел и растоптанный сандаль, одиноко валявшийся посредине проезжей части.

Мимо полосы пожухшей осоки, окрашивавшей берег в унылый, желто-бурый цвет, старик вышел к искрящейся под солнечными лучами Вельке. С воды тянуло свежим ветерком, ветер нес резкие запахи гниющих водорослей, тины и рыбы. Выше по течению, на месте недостроенного в советское время завода круглосуточно строили станцию низкого пиролиза древесины. Над бетонными плитами торчал густой частокол труб большого диаметра, двигалась стрела автомобильного крана, грохотали двигатели и стучали молотки. По телевизору говорили, что постройка станции обеспечит город дешевым метаном, а значит оживет городская газовая система и начнется продажа баллонного газа селянам. А заодно город будет с ацетоном, скипидаром, смолой и пригодным для металлургии древесным углем.

Напротив стройки, в нескольких метрах от кромки воды, застыл грузовой ЗИЛ. Парни в одинаковой зеленой форме без погон – трудармейцы, подбадривая себя дружными криками, с видимым трудом тянули сеть. Мобилизованных парней, кому не хватило места в армии, привлекли к решению продовольственного вопроса. В сочетании с гражданской обувью, военной не хватило на всех призванных, они выглядели потешно.

У главного входа храма Живоначальной Троицы стояли, ожидая, когда церковь откроют, темнела женскими платками в окружении мужчин небольшая толпа. После Переноса ни один из храмов города не пустовал, множество горожан посчитали, что произошедшее – промысел божий, но далеко не все, не все…

С икон в живых вглядывались смиренные глаза, цвета неба. В воздухе стояла та странная смесь сладкого аромата ладана, елея и горящего воска, по которой безошибочно угадывалась церковь. Струившийся сквозь цветные витражи свет бросал красные, фиолетовые, золотые блики по всему: по густой толпе прихожан, по иконам, алтарю с горящими перед ним крохотными искорками свечей, по вдохновенно-бледному лику отца Лазаря, с редкой бороденкой, совсем молоденького, сразу после семинарии.

– Вонмем. Святая святым! – ломким баском возгласил батюшка, глаза кротко блеснули.

Дьякон Петр удовлетворенно кивнул. Батюшка молод, но, достойный священнослужитель, весьма и весьма ревностный в служении.

– Ха, херь какая! – молодой человек в черной косухе громко сказал. Бесцеремонно растолкал прихожан и пробился в первый ряд.

Старушки зашикали, но он отмахнулся и быстрым шагом подошел к изумленно округлившему глаза батюшке.

Петр всплеснул руками. Ну чувствовала душа, чувствовала, что не к добру этот хамовато одетый юноша заявился в церковь! Он даже собирался подойти поближе и сделать замечание, а то и выгнать, но не успел.

Молодой человек остановился перед священником, наотмашь хлестанул ладонью по щеке и ухмыльнулся презрительно:

– А че, поп, сказано ведь: «Ударили по правой щеке, подставь и левую. Подставляй!» – сказал дыша перегаром.

Храм замер.

Бледное лицо отца Лазаря раскраснелось, а глазах уже не было кроткости, молнии сверкнули в них.

Хук слева впечатавший наглеца в стену, был великолепен, достоин мастера спорта по боксу, его отец Лазарь получил до поступления в семинарию.

Наглец упал на пол.

– Сказано также, какой мерой меряете, – ответил батюшка кротко, – такой и вам будет отмерено!

Храм ахнул.

– Что там, что там, – ссохшаяся старушка в черном вдовьем платочке затеребила рукав сутаны диакона Петра. Из-за маленького роста она не видела, что происходит у алтаря.

– Че, че там происходит?

Дьякон с важным видом ответил:

– Батюшка Лазарь Евангелие молодому человеку объясняет…

Десяток энтузиастов с удочками, с азартом вглядывались в мутные, стылые воды реки и, время от времени выбрасывали на берег сверкающие тушки немалых рыбин. Иван Савелович пристроился немного повыше по течению, забросил удочку в речку. Ждал поклевки недолго. Не прошло и часа как в ведре бились два крупных, с пол руки, тайменя. К двадцать первому веку в промышленном, изгаженном стоками регионе, о тайменях давно позабыли. Но после Переноса в Вельку зашла рыба с верховьев и низовьев, так что река кипела от разнообразной рыбы. Рыбалка начала увлекать.

Азартно закричали молодые голоса. Старик повернулся. На берегу распласталась громадным, блестящим и слабо шевелящимся мешком вытащенная трудармейцами сеть. Между тонкими нейлоновыми нитками бились здоровенные, метр и более таймени, щуки, какие-то осетровые и другие рыбы, названия которых старик даже не знал. Рядом мелочь – рыбешки грамм по двести-триста. Спустя час парни перебросали добычу в наполовину заполнившийся кузов грузовика, а Иван Савелович выловил небольшую, с полметра, щучку и десяток здоровых, с ладонь, карасей. Можно и дальше ловить, но зачем? Дай бог эту добычу переработать! Старик собрался и направился домой.

Иван Савелович распотрошил рыбу, потроха отправились в ведро, а готовые тушки доверху забили морозилку холодильника. Через час на кухонной плите, распространяя густой рыбный дух, остывала трехлитровая кастрюля с приготовленным по всем правилам супчиком. Старик предпочел бы настоящую уху, с водочкой, вот только жене ее пока нельзя. Зачерпнул деревянной ложкой варево, осторожно подул. Вроде бы неплохо.

Пронзительный свистнул дверной звонок. Ивана Савеловича удивленно поднял густые, полуседые брови и положил ложку на стол. Собака, захлебываясь в лае, кинулась к двери, хвост яростной дробью застучал по полу.

– Кого это нелегкая принесла? – удивился Иван Савелович. После увольнения с Магнитогорского металлургического комбината, он вернулся в родной город и вел уединенную жизнь. Друзья детства давно уехали из неперспективного города, а иные успели переселиться на погост, так что навещать некому.

Иван Савелович подошел к двери и наклонился над собакой.

– Как не стыдно гавкать на весь подъезд? – укоризненно покачал головой.

Пес, казалось, понял человека, замолчал и виновато отвернулся, только хвост продолжил вышибал по полу нервную дробь.