– А ведь еще и мормышку!

– Мормышку?

– Ну да. Как ты думаешь, Виктор, что значит клоп и мормышка?

Я не знал. Мормышку я не подбрасывал. Неужели действительно Маргарита?

– Не знаю, – сказал я.

Клопа в шутку. Вернее, чтобы проверить… Будит ли воображение. Похоже, что будит.

– А по-моему, тут все прозрачно – она выпьет из меня кровь, как клоп, и возьмет за жабры, как мормышка.

Красиво.

Мормышку мог забыть рыбак, подумал я. Приехал сюда стучать ельцов, потерял или оставил на возвращение, в честь выдающегося клева.

– А ты у себя под матрасом ничего не находил?

– Нет пока, – ответил я.

– Проверь. Знаешь, эти провинциальные культисты могут… – Хазин замер. – Чего только они не могут.

Хазин поскучнел и закончил фотографировать.

– Посмотрю, что получилось?

И, не дожидаясь разрешения, подключил фотоаппарат к моему ноутбуку, загрузил снимки и вывел на экран.

– Классная у тебя машина, – Хазин постучал пальцем по компьютеру. – Как раз для графики, не то что у меня был… Слушай, зачем тебе такой, продай мне, а?

– Посмотрим.

Хазин, определенно, видок, получилось макро-макро, подоконник состоял из двух досок, между которыми протягивалась широкая и глубокая щель. В щели скорбно хранились мертвые комары, мертвые мелкие жуки, прочие засохшие насекомые, я отметил, что щель похожа на технологический желоб по экватору Звезды Смерти, а некоторые дохлые звери напоминают поверженные имперские файтеры.

– Неплохо, – заметил я.

– Это меня больше всего и настораживает, – сказал Хазин. – Некая, что ли, предначертанность. В любой вшивой гостинице любого вшивого городка можно легко найти вмурованного в стену Прометея. Достаточно отодрать обои. Не странно ли?

– Это лишь доказывает, что мировая культура делится на массовую и элитарную совершенно необоснованно, – заметил я.

– Что-то ты сегодня чересчур афористичен… Впрочем, согласен. Хоть утро отцвело, но день прошел не зря. – Хазин спрятал фотоаппарат. – Пойдем, Витя, я покажу тебе мормышку. Оценишь. Слушай, может, мне пожаловаться старшему менеджеру? Скажу, ваша бесстыжая Маргарита подкинула мормышку и клопа… Клоп, мормышка, Че Гевара. Когда-нибудь я напишу книгу с таким названием, вот увидишь.

– Мне кажется, здесь нет менеджера, – заметил я.

И мы отправились в номер Хазина.

Хазин жил в конце коридора, и в его номере было два окна.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь насчет Маргариты Николаевны, – говорил я, пока Хазин открывал замок. – Она просто тщательно делает свою работу.

– Слушай, Вить, давай поменяемся на ночь комнатами, – предложил Хазин. – И тогда ты почувствуешь, кто тщательно работает свою работу. Она бродит по коридору, а потом стоит под дверью с вытянутым лицом…

Хазин толкнул дверь, и мы вошли в номер.

– Я же говорил, – указал Хазин.

На кровати лежал человек. Конечно, это была не Маргарита Николаевна, а какой-то парень лет двадцати с небольшим, впрочем, немного он на Маргариту Николаевну походил – сутулой спиной. Из-под кровати торчала большая спортивная сумка, рядом валялись сапоги. Сафьян, вспомнил я. Из тонкой гладкой и блестящей кожи. Всмятку. Раньше я полагал, что это лишь выражение, но теперь убедился в его точности – сапоги лежали действительно всмятку, слишком мягкие, чтобы держать форму.

А на подоконнике гармонь.

При виде гармони я едва не рассмеялся, но быстро понял, что не очень смешно.

– Это что у него, сабля? – указал Хазин.

– Шашка, – поправил я. – Кажется…

Посторонний человек лежал на кровати в обнимку с шашкой.

– Что он у меня делает в номере? – нервно спросил Хазин. – Кто это?

Хороший вопрос.

Я подошел к кровати и пнул ножку. Человек не проснулся.

– Осторожнее, – посоветовал Хазин. – Может и чикануть…

Я пнул ножку еще раз. Человек вздрогнул и проснулся.

– Ты кто? – спросил Хазин.

– Роман, – ответил человек. – А вы?

– Я Хазин и здесь живу.

Роман сел и огляделся. Шашку положил на сумку.

– Мне этот номер дали, – сказал он, зевая. – Я не знал, что здесь живут…

– Здесь я живут. То есть живу.

– Да ладно, ладно. – Роман выбрался из койки и стал вяло одеваться в свое. – Я же не сам, мне ключи на вахте дали…

– Это происки Маргариты, – шепнул Хазин. – Это она! Я тут две недели живу, а она ко мне подселяет и подселяет…

– Да-да…

Роман оделся, натянул сапоги, щелкнул пятками.

– Я сейчас уйду… Сегодня что, пятница?

Роман зевнул и посмотрел на нас одурело.

– Тут клопы, между прочим, водятся, – сказал Хазин.

– Клопы… Да везде клопы… Вы бы видели, какие клопы в Кинешме…

Роман показал пальцами. Не думал, что такие бывают, размером с мелкую вишню. Возможно, поэтому Роман спал в обнимку с шашкой.

– Они так тогда Валентину искусали, что она вся чесалась, а она в общем-то привычная.

И Роман вкратце рассказал про поражение некоей Валентины в противостоянии с лютыми кинешемскими клопами; я отметил, что это весьма поучительная история.

– Это очень печальная история, – согласился Хазин. – Мои сочувствия Валентине, я-то знаю, что значит крупный клоп…

– Клопы – не самое худшее, – заметил Роман. – Есть еще такие…

Роман сморщился и сделал пальцами движение, словно растер между пальцами комара.

– Есть такие усычки…

Роман замолчал, продолжая добела сжимать пальцы, словно между них билась та самая усычка. Мне даже почудилось, что так оно и есть.

– Ладно, мне пора, – вздохнул Роман. – У нас скоро встреча.

Роман потянулся, на одно плечо повесил сумку, на другое гармонь, шашку сунул под мышку, улыбнулся.

– Эй, ты кто? – спросил Хазин. – В широком смысле? Мы вот писатели-краеведы, пишем историческое. А ты?

– А мы на выступление приехали, – ответил Роман. – Сегодня же концерт.

– Паша Воркутэн?! – удивился Хазин.

В лицо я Воркутэна не знал, но представлял его несколько иначе. Паша наверняка был кругл и плотен, короткошей, узловат треугольными предплечьями, лыс, ухватист, в кроссовках. К тому же этот вроде Роман. Впрочем, Паша Воркутэн мог быть и Романом.

– Нет, я из квартета, – ответил Роман.

– Какого квартета? – спросил я.

– «Курень Большака». – Роман пошевелил подмышкой, шашка колыхнулась.

«Курень Большака». Не слышал.

– Нас пригласили, – пояснил Роман. – У нас народные песни, в основном казачьи. Некоторые русские, разумеется, реконструированные. Сегодня же концерт.

– Я думал, приедет Воркутэн… – сказал Хазин.

Роман был долговяз, кудряв, по-казачьи чубат, с шашкой под мышкой, не исключено, что в его жизни действительно присутствовала некая Валентина; он не ответил про Воркутэна.

– Сколько времени, мужики? – спросил Роман.

– Полвосьмого, – ответил Хазин.

– Полвосьмого… А как город называется?

Кажется, Роман не шутил.

– Мы вроде вчера в Кинешме выступали… Это не Кинешма?

– А где эта Кинешма? – спросил Хазин. – Она вообще есть?

Он знал, что Кинешма есть, и, собственно, есть не так уж и далеко, но с утра любил пооригинальничать с творческим человеком.

– Не знаю, – легкомысленно ответил Роман. – У нас гастроли, все перепуталось… Это какой город-то?

– Чагинск, – ответил я.

– А, да, Чагинск. Здесь электростанция, кажется… Нас на открытие пригласили.

– А Воркутэн? – спросил Хазин.

Роман опять не ответил, вышел из комнаты, зацепив шашкой косяк двери.

– Видал я таких Романов, – хмыкнул Хазин. – Шмуля он сущий, Роман…

– В казачьем ансамбле?

– А что тебя смущает? Ты что, «Тихий Дон» не видел? Хотя… Что-то хочется есть… Слушай, Витя, хочется есть!

Я был не против поесть, утренний умственный труд вызвал аппетит, к тому же потом поесть вряд ли получится, в двенадцать концерт, народу соберется со всего района, потом по жральням разбегутся, все подметут, а банкет, наверное, ближе к вечеру…

Так что мы покинули гостиницу и отправились в «Чагу».

Но сегодня в «Чаге» было вдруг нехорошо. На наших местах сидели гладкие мужики в хороших костюмах, то ли из НЭКСТРАНа, то ли от врио. Мужики культурно пили наше кологривское пиво, ели неожиданные беляши и равнодушно смотрели на проходящие поезда. Хазин заявил, что пища в отрыве от впечатления для него неприемлема, я согласился, так что мы развернулись в столовую доручастка. Но и там нам не повезло – обеденный зал оказался заполнен рабочими в синих комбинезонах, запахом пельменей, в которые явно переложили лука, и гарью жареной колбасы. На раздаче остались зразы с яйцами и луком, бланшированный толстолобик и капустные салаты, лично мне не хотелось толстолобика в этот день. Не порадовал и «Комфорт», там и вовсе проходил переучет. Хазин связывал это с происками Маргариты и сгоряча предлагал торопиться хоть в «Растебяку», но я подумал, что не стоит ею злоупотреблять.

– Тогда к памятнику, – предложил Хазин. – Неплохо бы его снять. Знаешь, сделаем ретроспективу – до и после, отлично зайдет. В начале верстки поставим, когда памятник недостроен, а в конце – когда его уже откроют. Так сказать, созидательная динамика.

Локфик не терпит новелл, подумал я.

– Хорошо, – сказал я. – Так и сделаем. Это традиционно.

Поехали на Центральную площадь, к памятнику адмиралу Чичагину; с утра голова не работала, город пролетал быстро, припарковались в проулке.

Площадь готовили к концерту. На помосте эстрады обстоятельно монтировали акустическое оборудование: рабочие собирали амфитеатр из трибун, другие рабочие поднимали праздничные флагштоки, третьи тянули наискосок гофрированную черную трубу. Я немного подумал, зачем здесь нужна труба, что по ней собираются перекачивать, Хазин же на всякий случай ее сфотографировал.

Памятник адмиралу Чичагину, разумеется, еще не открыли, он так и стоял в черной пленке. Под полиэтиленом угадывалась могучая фигура адмирала, причем, судя по размерам и росту, конная. Перед самим памятником разместили два чугунных корабельных якоря, а между ними натянули толстую цепь, раньше такого не было.

– Он разве на коне? – спросил Хазин.

– Вероятно…

По первоначальным эскизам, представленным Крыковым, памятник планировался вроде пешим. Все-таки адмирал.

– На коня пойдет в два раза больше бронзы, чем на самого адмирала, – сказал я. – И труда больше. К тому же… Нельсон тоже был адмиралом. А изображается очень часто на коне.

– Логично, – согласился Хазин. – Один адмирал хорошо, вместе с лошадью лучше. Тебе не кажется, что он несколько…

Хазин покрутил кулаками. У памятника были на самом деле слишком круглые и широкие плечи.

– Судя по сохранившимся портретам, Чичагин был вполне себе субтилен, – напомнил Хазин. – Примерно как Суворов.

– Суворов легко ломал подковы.

– Верно, – согласился Хазин. – А Нахимов ходил с подзорной трубой…

Я вгляделся в информационную табличку, прочитал вслух:

– «Открытие памятника адмиралу Антиоху Александровичу Чичагину состоится…»… прочерк. Они до сих пор не знают, когда открытие…

– На День города, скорее всего, – предположил Хазин. – Это через… не помню…

Хазин скривился.

– Все равно придется тут торчать, – напомнил я. – Во всяком, Хазин, случае, тебе. В книге обязательны снимки открытия памятника. И фотолетопись обязательна.

– Снимки… да, сейчас…

Хазин поднял камеру.

– Фотографировать запрещено, – сказал подоспевший милиционер.

– Мы от Александра Федоровича, – высокомерно ответил Хазин.

И сделал еще несколько вызывающих снимков памятника в пленке. Милиционер плюнул и отступил, стал прохаживаться вдоль цепи, пиная ее, словно проверяя на прочность.

– Еще открыть не успели, а уже запрещают… – бурчал Хазин.

В конце площади остановился белый автобус с синими полосами, дверцы открылись, и из салона стали выгружаться омоновцы.