– Может быть, завтра, – сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. – А может, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.

Монотонные дни, однообразные, безнадежные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я все меньше верю врачам и их обещаниям, все больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моем деле. Меня раздражает смех медсестер, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадега, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днем.

– Вы опять грустите? – Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.

Она будто специально дождалась, когда Федора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой черт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!

– Наверно, очень страшно остаться одному, – стреляет она глазками, заметив на соседней тумбочке связку апельсинов.

– Тридцать шесть и шесть. – Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.

– Может, вы хотите чего-нибудь? – Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.

– Нет! – недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.

– Я могу помочь. – Не понимая намеков, девица присаживается на край моей кровати.

– Не надо!

– Не скромничайте! – Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. – Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, еще чего. Вы только скажите.

– Я хочу тишины! – Грубо отдергиваю руку.

– Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.

– Оставьте меня в покое!

– Как хотите! – Медсестра ведет плечиками и с оскорбленным выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счету? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!

Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это все не то! Не мое! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!

Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о ее окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.

– Вон! – ору, не поднимая головы.

Мне надоели назойливые лица медсестер и однообразные вопросы участкового, надоели все эти чужие люди, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.

– Привет! – Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.

Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.

В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой челкой. Белый халат небрежно накинут на хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты в надежде хоть что-то вспомнить, но снова все мимо.

– Время посещений прошло, – цежу с горечью в голосе. – Закрой дверь с той стороны!

Глава 5. Перевернутое имя

Аня

– Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! – поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.

Приемные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на «Скорой» доставили того парня из леса. Отделение токсикологии – моя последняя надежда.

– Да как же нет? – Тереблю болтающийся на груди самодельный бейджик с собственным именем. – Мне врачи со «Скорой» сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, все еще у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семенович, восемнадцать лет.

– Нет у меня такого в списках! – Чувствую, нервы женщины на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.

– Высокий, симпатичный, белокурый, – пытаюсь описать парня, но понимаю: все не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. – Подождите, сейчас фотографию достану.

– Девушка, вы издеваетесь?! – В голосе женщины проскальзывают визгливые нотки. – По-вашему, я каждого больного должна в лицо знать?!

– Да такого раз увидишь – не забудешь, – бубню себе под нос и достаю небольшой фотоснимок, сделанный Соколовым для студенческого билета.

– Все, девушка! Не задерживайте нормальных посетителей! – отмахивается женщина и недовольно качает головой.

– Погоди, Ален! – спешит на подмогу моей взволнованной собеседнице молоденькая санитарка. Стащив с хрупких ладоней огромные резиновые перчатки, она подходит ближе и по-свойски присоединяется к разговору. – А как же тот красавчик безымянный, которому память отшибло? Выписали уже? Может, девушка его ищет?

– Когда, вы сказали, он должен был поступить? – сияет линзами медсестра и, словно вспомнив о чем-то, с важным видом тянется к журналу на краю стола.

– Утром, двадцать пятого, – с готовностью сообщаю я и все же протягиваю фотографию Соколова. – Вот, взгляните!

– Он? – подозрительно кривится та и вопросительно смотрит на санитарку.

– Похож, вроде… – неуверенно соглашается девчонка. – Фото, правда, какое-то неудачное либо сделано сто лет назад.

– А может, молодой человек просто не фотогеничен, как мой первый муж, – развалившись на деревянном стуле, начинает рассуждать та, что старше. – Того тоже как перед камерой ни ставь, все одно: не фото, а разочарование. Впрочем, он и сам был сплошное недоразумение.

– Не важно! – бесцеремонно прерываю я чужие воспоминания. – Можно мне к Соколову?

– К этому только через главврача, – пожимает плечами медсестра и продолжает пересказывать истории из своей бурной молодости.

– Тогда зовите врача! Я должна поговорить с Ильей, – требую отчаянно и, схватив в руки бейджик, машу им для важности. – У меня задание от университета!

* * *

– Так, милочка, рассказывайте, – степенно кивает доктор Шестаков и смачно отхлебывает из здоровенной чашки чай. – Только шустренько, а то у меня еще обход.

Поудобнее устраиваюсь на стуле через стол от врача и, набрав в легкие побольше кислорода, приступаю к докладу, вкратце, но не упуская ни малейшей детали, повествуя о событиях двухнедельной давности.

– Так-так! Интересненько! – Устав сидеть на одном месте, Шестаков поднимается и, подбоченившись, начинает важно вышагивать по своему скромному кабинету.

– Вот, в принципе, и все! – ставлю точку и напоследок протягиваю доктору дело Соколова с той самой миниатюрной фотографией.

– Странноватенько, – чешет подбородок Шестаков, внимательно изучая биографию парня. – Я бы даже сказал, неожиданно!

– Что-то не так?

– Так-то оно все так, но я был уверен, что наш потеряшка чуток постарше, да и по манере общения не похож он на деревенского парня – ценителя русского и могучего.

– Внешность обманчива, – пожимаю плечами, не зная, что еще сказать.

– Возможно, вы правы. – Доктор задумчиво разглядывает фотографию парня, а потом резко сует ее обратно в папку и широко улыбается. – Что ж, милочка, пройдемте к пациенту Соколову. Посмотрим, как наш голубчик отреагирует на информацию о себе. Может, что-то и вспомнит.

В полной боевой готовности вскакиваю со стула и несусь к выходу, но Шестаков нагоняет меня басовитым рыком в спину:

– Куда собралась, егоза?! Без халата не положено! – Он снимает с крючка первый попавшийся халат и накидывает мне на плечи. – Не забудь обратно занести.

– Разумеется. – Достаю зажатые халатом волосы и поправляю бейджик.

– А это у тебя что? – Шестаков щелкает пальцами перед моим носом.

– Бейджик, – спешу с ответом. Неужели непонятно? Хотя, судя по насмешливому взгляду доктора – нет. – Ну, чтобы ясно было, что я лицо официальное – представляю студенческий комитет, а не просто там какая девица с улицы.

– Ну-ну, – откровенно потешается над моей самодеятельностью главврач. – Это все меняет, Аня Румянцева. Бог с ним, идемте! Время, знаете ли, не ждет!

Верным псом плетусь в ногах Шестакова по длинным и мрачным коридорам больницы. Нос неприятно щекочет запах хлорки и лекарств. Навстречу то и дело шаркают пациенты с измученными лицами, беспрерывно снуют медики, и каждый норовит отнять секунду драгоценного времени главврача. Мы постоянно останавливаемся, и Шестаков так увлеченно отвечает на вопросы, что порой забывает обо мне. Я все понимаю: он спасает жизни, но мое время тоже не резиновое. Стою как неприкаянная рядом, переступая с пяток на носки и обратно, и нетерпеливо жду, когда же мы дойдем до палаты потерявшего память Соколова.

– Милочка… – Шестаков озадаченно смотрит на меня. Уже минут пять какой-то молодой худощавый доктор донимает его расспросами, но никак не получит нужного ответа. – Палата триста восемь. Идете прямо и налево. Я подойду сразу, как освобожусь. Пока познакомьтесь с нашим потеряшкой. Ну что глазки выпучили? Не бойтесь, голубушка. Соколов у нас хоть и не в себе, но вроде не кусается.

Шестаков начинает громогласно хохотать, а худосочный доктор ему поддакивать. Дурдом! Гордо задираю нос и, развернувшись на пятках, иду, как указано, прямо и налево.

Триста восьмую палату нахожу без труда. Дверь приоткрыта, вокруг никого. А вот из самой палаты доносятся странные звуки: глухие удары сменяются протяжным и жалобным стоном. Краем глаза заглядываю внутрь и ошарашенно наблюдаю, как тот самый парень, которого я видела грязным и полуживым, что есть мочи пытается разбить стену. По телу пробегает ощутимое волнение, и былая решимость медленно испаряется. Что я здесь делаю? Зачем беру на себя непомерную ответственность? Задание студкома я выполнила: нашла Соколова, а его отсутствие на учебе и в общежитии теперь могу легко объяснить. И все же, отчаянно выдохнув, подхожу вплотную к двери и, не оставляя себе времени на «подумать», стучусь.

– Вон! – надрывно ревет блондин, даже не повернувшись в мою сторону, и с новой силой дубасит кулаками по стене, точно псих. А я уже начинаю сомневаться в заверениях Шестакова, что Соколов не кусается.

– Привет! – Все же переступаю порог и подхожу ближе, ощущая необъяснимую ответственность за состояние парня, который, к слову, живым и на своих двух выглядит сейчас куда лучше. Чистые волосы цвета спелой пшеницы непослушно топорщатся в разные стороны, рельефные мышцы рук при каждом ударе соблазнительно перекатываются, а из-под растянутой футболки виднеется кусочек замысловатой татуировки. Парень больше не кажется немощным и бледным. Напротив, он поражает своей силой и харизмой, а еще небывалой красотой, до которой в лесу мне по понятным причинам не было дела. Зато сейчас, когда, перестав наконец колошматить стену, он тяжело дышит и смотрит на меня в упор, чувствую, как робею, но в то же время не могу перестать поедать жадным взглядом его идеальную фигуру и черты лица, словно высеченные из камня.

– Кажется, тебе лучше, – заливаясь краской, говорю первое, что приходит в голову.