Этот зал тоже с ангар для самолёта, на той стороне с десяток столов с яствами и пирующих за ними женщин, все что-то вроде гурий или нимф, но есть и дебелые рубенсовки с широкими бёдрами, толстожопые и массивные, эти возлежат на роскошных ложах и лопают виноград, а тонконогие нефертитьки с весёлым щебетом снуют между столами, хохочут и бросаются виноградинками.

В зал вбежал человек в костюме десантника времен Третьей Мировой, в руках короткоствольный крупнокалиберный пулемёт, присел на корточки и с наслаждением нажал на спусковую скобу.

Его затрясло так, что едва удержался на ногах, я с отвращением смотрел, как он палит из автомата по этим нежным и сочным созданиям, широко шагнул в его сторону.

– Как ты можешь?

Карась оглянулся, охнул:

– Сиявуш?.. А ты откуда?

– Ты же оставил контакт, – напомнил я. – Рад тебя видеть. Что-то хобби у тебе какое-то слишком интеллектуальное… Тебе что, монстров мало?

Он ответил с кривой улыбкой:

– А женщины и есть самые что ни есть они самые!.. Монструозные монстры.

– Ну не совсем уж, – возразил я. – Во всяком случае, не все. Нужно в них видеть иногда и хорошее!

– Будь у Клеопатры другая форма носа, – пояснил он, – мы жили бы в другом мире!.. А ещё мою любимую Трою осадили и разграбили из-за Елены, чтоб её подняло да гэпнуло! Зря Фауст с нею связался… Хорошо хоть, Эней из Трои тогда спасся, он же парубок моторный и хлопец хоч куды козак…

Я сказал с досадой:

– Кончай оправдывать свои бесчинства. Как ни крути, а женщин убиваешь красивых и с вон какими сиськами! Что-то в этом сдвинутое. Чем они тебе так досадили?

– А тебе нет? – спросил он. – Ты просто терпел эти феминизмы, как же иначе, а я вот революционер, корсар, вьётся по ветру Весёлый Роджер, я не терплю!.. Хорошо, что размножаться теперь можно и без самок!.. А им без нас.

– И много ты наразмножался?

– А зачем?.. Чтоб было кому наследство оставить? Нет уж, теперь всё моё – моё!

Я покрутил головой, интеллигент же вроде, я помнил его заботливым и чутким, не склонным к насилию, а тут то ли выход тёмной стороны натуры, то ли мстит всем женщинам за какие-то обиды, или что живут, а его Одарка нет, но это к психиатру, а я председатель общества Фёдорова, пусть хоть всех поубивает в своем мире, мне нужно, чтобы сами фёдоровцы не прыгали в кусты от благородного дела воскрешательства.

– Понял, – ответил он покорно. – Говоришь, началось?.. Это же здорово! Я буду.

– Точно? – спросил я.

– Клянусь, – ответил он и посмотрел честными глазами.

Я преодолел соблазн пройти через стену или сразу терепортнуться во Дворец Воскрешений, человек должен хоть малость трудиться, Гавгамел раньше всех и острее всех ощутил, лупает скалы, совсем одурел, а я степенно поднялся с постели, растопырил руки, чтобы одежда налипла без морщин и складок, пошёл к выходу из спальни.

Удобные башмаки появились на втором шаге, не люблю нагибаться и зашнуровывать, хотя пуза нет, ничто не мешает, но когда можно без, все мы выбираем варианты полегче, хотя и вроде бы понимаем необходимости хоть какого-то труда.

На выходе из дома ступеньки попытались понести меня на площадь, но я одёрнул, сам сбежал весело и бодро, солнцу и ветру навстречу, расправив упрямую грудь, жизнь хороша, и жить хорошо…

Массивные ворота Дворца, углядев мое приближение и рассчитав скорость, раздвинулись медленно и торжественно, как и подобает для такого почти собора.

Распахнулся простор величественного холла, по-старинному помпезного и со статуями в нишах. Я скользнул по ним взглядом, сразу узнавая великих деятелей, внесших вклад в науку. Расширенная память хранит всех-всех, но количество мест в стене ограничено, мысленно сотворил ещё пару ниш и добавил двух из эпохи Аменхотепа, все полагаем, что иерархия составлена не совсем верно, каждый из нас перетасовал бы по-своему.

За холлом главный зал, такой торжественный, несколько рядов кресел, таких роскошных, что все тысячу мест должны занимать не меньше, чем короли эпохи Возрождения, а на сцене, где стол под красной скатертью и двенадцать стульев, – там вообще должны восседать не знаю кто, архангелы, не меньше.

И вообще зал собрания в такой готовности, что вот-вот распахнутся двери, войдут во фраках и смокингах за неимением королей лауреаты нобелевок и тузы промышленности, заполнят все ряды, а поместится здесь точно тысяча человек, а то и больше.

– Прекрасно, – пробормотал я, – даже стол для президиума с пурпурной скатертью!.. Или кумачовой?

За тысячу миль отсюда с постели вскочил Казуальник, взъерошенный, в самом деле спал, растопырил руки, позволяя одежде красиво укрыть его атлетическую фигуру, посмотрел в зеркало, фыркнул, одежда тут же преобразилась из спортивной в подчёркнуто торжественную, словно для приёма у королевы, где ему пожалуют титул рыцаря.

– Чё, – спросил он, – в самом деле?..

– Увидишь, – буркнул я. – Не спи на ходу.

– Все любим традиции, – заявил он знающе, – даже гордимся незыблемостью и непокобелимостью! Мы – настоящие.

– Поторопись, – сказал я. – Кто придёт раньше – того и тапки.

– За стол? – уточнил он.

– Остальных в общий зал, – пояснил я. – Ну разве что Южанина к нам, а то ни в одно кресло не поместится, а ужиматься не восхочет, он Достоевского недолюбливает.

Я ждал первым Казуальника и Гавгамела, но в зале первым появился Явтух, бодрый и весёлый, пошёл между рядами почти танцующей походкой уличного канатоходца, запел красивым баритоном:

– Закурим перед стартом, до старта осталось четырнадцать минут… Это что же за дворец унутри? Тютюн, неужели и ты решил пожить как магараджа?

Я некстати подумал, что в те совсем не такие уж и давние времена нещадно не просто курили, а дымили как паровозы все, как мужчины и женщины, даже дети тайком от родителей, да что там дети, вон космонавты, которым как никому бы беречь лёгкие, и то даже перед стартом, надо же…

Потом как обрезало, стали жозничать, каждую морковку взвешивать на весах из опасения лишних калорий, бросили курить, перестали бросаться под танки, закрывать собой амбразуры, идти на таран, гордо и красиво отвечать на предложение сдаться: «Нам жизнь не дорога́, а вражеской милостью мы гнушаемся!», или «Гвардия не сдается!»

Всё это промелькнуло в доли секунды, я усилием воли приглушил режим турбо, договорились же не пользоваться, сказал наигранно весело:

– Явтух, я тебя сто лет не видел!

Он проворчал:

– Ну да, сто лет. Два месяца тому, а при вечности впереди это меньше секунды, потому и не спешим… Что случилось, почему такое экстренное? И дворец такой зачем вдруг?

Я кивнул на стулья вокруг стола с красной скатертью.

– Садись, остальные уже в пути, сейчас будут.

Он покосился на стол.

– Это же для президиума?

– Кто пришел первым, – пояснил я, – те и президиум. Здесь двенадцать стульев! Остальные в общий зал. Для рядовых.

Он ухмыльнулся, пошёл к столу, убыстряя шаг. Если из рядовых в руководство можно перебраться таким простым способом, нужно пользоваться.

– А чего, – спросил он, не оборачиваясь, – Каратоз исчез?.. Никаких следов!..

– Так он же связь отрубил, – напомнил я.

– Да не связь, – уточнил он, – его вообще нет. Я везде проверил. Так только в сингуляры уходят.

Сердце моё сжалось, я помолчал, предчувствие недоброе, да и зависть шелохнулась, сам чувствую, что помрачнел даже с виду, но Явтух смотрит с ожиданием, я с трудом выдавил:

– Да кто знает. Он мог. В последнее время вообще помалкивал, больше слушал. А то и не слушал, а так, просто сидел, как Ермак на диком бреге Иртыша.

– Я тоже заметил, – ответил он нехотя. – И никогда не спорил.

– А что с нами спорить? – сказал я. – Мы ж все, как облупленные!.. И знаем, кто что скажет, что ответит, как среагирует. Сколько лет, уже притерлись, всё обо всех знаем.

Он сказал примирительно:

– Зато уютненько. Зачем неожиданности? Неожиданностей хватит. Предсказуемый мир, как и мечтали великие люди прошлого. Мы, во всяком случае, точно.

Я промолчал, о предсказуемости говорилось в другом контексте, как и о прозрачности, но он прав, каждый уже утвердился в своем мнении, и со своей точки зрения стащишь разве что трактором.

– Так что Каратоз мог, – проговорил он словно для самого себя, – а жаль, умный хлопец. И рассудительный, без всяких там. Хоть и молчаливый.

Я сказал со вздохом:

– А что нам с его рассудительности? Так и до сингулярности можно дорассуждаться. У нас же какая цель? Просто жить и радоваться, пока не придёт время воскрешать предков!.. А тогда только поднимем жопы с диванов и поработаем.

Глава 7

Вспыхнул приятный розовый свет, девчачий, как его называли в детстве, расширился, из проёма вышел Ламмер, привычно вальяжный и манерный, пахнуло дорогими духами, такими мощными, чтобы и мы, грубые люди, ощутили и оценили его изысканность и хаевский, а то и хаевый, если не сказать крепче, вкус.

Улыбнулся весьма мило, пошёл к нам настолько весь из себя доброжелательность и любовь к миру, что явно держит в подвалах замка мятежников и пытает их со всем сладострастием, как может только утонченная и возвышенная натура.

– И чего это кистеперые, – сказал он доброжелательно, хотя и с укором, – полезли на сушу?.. Жили бы и радовались!

Явтух покосился с подозрением, Ламмер привычно язвит и подкалывает, но как-то уж слишком горько получается, будто и он перестаёт радоваться привольной жизни, которой не будет конца и края.

Я спросил:

– Слышал о Каратозе?

Ламмер сказал бархатным голосом:

– Да, мог бы и попрощаться. А то взял и. Свинья в сафьяновых сапожках!

Явтух буркнул:

– Чтоб мы отговаривали? Тоже знает нас, уже облупленных.

– Фу, – сказал Ламмер.

– Да я не в том смысле облупленных, – сказал Явтух обиженно, – что ты всё о секасе?.. Я имею в виду круто сваренные яйца!.. Куриные!..

– Чревоугодник, – сказал Ламмер с отвращением. – Ещё раз фу на тебя.

Явтух сказал обиженно:

– Чего фу?.. Я морально устойчив и не замечен!.. Стойкий не тот, кто не пьёт, а кто весьма даже и бросил!.. Я вот попробовал это всё… ну да, даже и то, на что вон Сиявуш гадко намёкивает, посмотрите на его мерзкую рожу, ну вылитый либерал, но я как некобелимый реднек вернулся к исконно-посконным устоям демократического домостроя!.. А это что-то да значит для моего психологического креатива.

– Да, – подтвердил Ламмер и постучал костяшками интеллигентных пальцев по толсто-дубовой столешнице, что исчезла так же быстро, как и появилась. – Ты этот… устойчивый. Краеугол!.. Шеф, у нас хорошие новости?.. Рад, а то как-то не совсем у нас фортепианно.

– Хреново, – поправил грубый Явтух. – И где наши идеалы?

Ламмер картинно вскинул красиво обрисованные под Чайльд-Гарольда брови.

– В благополучном обществе, – уточнил он бархатным голосом, – какие могут быть идеалы? Они потребны в яростной борьбе, а у нас всё хорошо, всё хорошо… Даже дворец, надо же! Но шеф не вещист, так что нас ждет что-то особенное…

Со стороны входа раздался грохот, мощно распахнулись двери, словно ударили тараном, что сбивает все запоры.

В зал плечом к плечу вошли Казуальник и Гавгамел. Казуальник весь из себя молодой красавец, атлет, выпуклая грудь и вздутые бицепсы, белоснежная улыбка на весь рот, неизжитый комплекс тех лет, когда все мы качались, стараясь восполнить недостающую мускулатуру хилых интеллигентов, а Гавгамел ещё круче, Геракл удавится от зависти.

Правда, теперь допустил седину на висках и посеребрил прядь над лбом, красиво, уступка как бы мудрости, что связывается с возрастом, но всё же бицепсов многовато. Даже там, где вообще-то у людей не растут, но не зря же человечество справилось со всеми болезнями в том числе и потому, что умеем перестраивать свои организмы как изволится!