Глава 4,
в которой Олег наживает себе врагов

Ни бревенчатых домов, ни беленых хат на Подоле не стояло, киевляне проживали, в основном, в жилищах типа фахверков – сооружали бревенчатый каркас из стояков, откосин и перекладин, а пустоты заполняли кирпичом‑сырцом. Получалось что‑то среднеарифметическое между северными избами и южными мазанками. Оно и понятно – глинобитный дом попросту размоет весеннее половодье, а вот фахверк выстоит. Ремонта потребует, конечно, но выдюжит накат вешних вод. А изба… Не тот лес на Днепре, чтобы избу ставить. Степь рядом.

Улочки подольские были нешироки, дома зажимали их плотно, стена к стене, часто возносясь на пару этажей, а бывало, что и на все три. Внизу не жили, и высокие крылечки поднимались на столбах до второго этажа, куда и вели ступени лестниц и где отворялись двери. Было легко догадаться, кто на улице богаче, а кто беднее, – состоятельные киевляне чаще белили стены, а крыши не соломой крыли или камышом – тёсаный лемех ладили, даже плитками шифера выкладывали.

Однако намётанный глаз Олега примечал отнюдь не архитектурные излишества – было видно, что Подол терпит второе нашествие за зиму. Раз за разом попадались пожарища, открывавшие взгляду маленькие огородики, окружённые плетнями, частенько поваленными, а снег был истоптан копытами коней. Видел Сухов и двери, порубленные топорами, и запертые ставни, в которых застряли наконечники обломанных стрел. Надо полагать, дружина Изяслава Мстиславича порезвилась вволю, а теперь пришёл черёд Ярослава Всеволодовича.

Что и говорить, не везло Киеву, многих князьков притягивал великий стол. Тринадцатый век только начался, считай, а сколько уже раз город приступом брали – в 1202‑м, в 1203‑м, в 1207‑м, в 1210‑м и ещё, и ещё… И всякий раз князья‑штурмовики смерть сеяли и насилие, брали жителей в полон, грабили их почём зря. Хуже ворогов были свои же, проклятые черниговские Ольговичи, волынские Изяславичи, смоленские Ростиславичи, суздальские Юрьевичи!..

– Не понимаю, – буркнул Пончик, хмуро оглядываясь, – почему князь ведёт себя как захватчик? Ему ж с этими людьми жить! Угу…

– Почему… – усмехнулся Олег. – А чтоб боялись, Понч. Чтоб и пикнуть не смели! Ярослав не отдаст Киев на поток и разграбление. Скоро он прижмёт своих, но… не сразу. Пускай уж поозоруют, возьмут своё, оттянутся по полной. После князю с воеводами легче будет их строить да школить. А как утихнет беспредел, киевляне ещё и благодарить станут Ярослава!

– За что? – проворчал Александр. – Что не всех поубивали?

– Именно, Понч!

Войско продвигалось по Боричеву току, главной улице Подола, ведущей от пристаней на Почайне к Верхнему городу. Улица была пуста – ни души. Дворяне проезжали мимо затворённых дверей, опасаясь бесчинствовать на глазах у князя, и завидовали ополченцам, избравшим параллельные улочки, – оттуда неслись заполошные крики и весёлая ругань. А князь Ярослав и ухом не вёл – ехал себе да на солнышко щурился.

Боричев ток вывел Олега на вечевую площадь, где в гордом одиночестве возвышалась церковь Успения Богородицы Пирогощи, и мало‑помалу на подъём пошёл, прозываясь уже Боричевым взвозом.

Заорали воеводы, призывавшие бойцов, им вторили сотские и десятники, спускавшие приказ до подчинённых, – впереди поднимались стены Верхнего города, а Боричев взвоз утекал под ворота громадной въездной башни. Дружинники построились, припоздавшие вои поспешали за братией, торопливо пряча за пазуху шейные гривны и бусы, браслеты и даже меховые шапки – все те «пенки», которые удалось снять с мирного населения.

Полки были настроены воинственно – лёгкая добыча раззадорила бойцов, они готовы были штурмовать Подольские ворота, запиравшие проход на Гору.

– Цегой‑то ты сена не прихватил? – обратился Яким Влункович к Олегу, приоткрывая в ухмылке крупные жёлтые зубы. – Али раздумал огнём баловатьсе?

Сухов усмехнулся в ответ, примечая оживлённое шевеление на воротной башне. И не простые воины суетились, толкаясь за парапетом, а кое‑кто поважней, в соболях да в бархате.

– Солому пожалей, – сказал он. – Ворота необязательно жечь.

– А цего?

– В них можно просто войти, – проговорил Олег с усмешечкой, глядя, как вздрагивают створы Подольских ворот, и добавил, как гостеприимный хозяин: – Прошу!

Воевода даже рот раскрыл от изумления – ворота открылись, распахиваясь настежь, и в глубине арки показалась процессия – плотным строем вышли бояре под предводительством толстого архиепископа.

Ярослав Всеволодович подбоченился, не покидая седла, а «вятшие люди града Киева» низко поклонились князю.

– Исполать тебе, Ярослав свет Всеволодович! – гулким басом пророкотал архиепископ. – Войди во град сей и блюди его по всей правде!⁴⁵

Князь, обретающий приставку «великий», ничего не ответил, только кивнул небрежно и тронул с места коня. Бояре расступились, пропуская Ярослава Всеволодовича за стены Верхнего города.

Выехав на свет божий, Сухов понял, что боярство киевское прогибалось не зря и смогло‑таки расположить к себе нового правителя – стража вывела пред светлы очи Князевы прежнее руководство – Изяслава Мстиславича, растрёпанного парня лет тридцати, с полным лицом, щекастым и губастым.

– Казнить не стану, – снисходительно молвил Ярослав Всеволодович, – милую! Бери коня, бери дружину и ступай с Богом.

Мстиславович поглядывал на князя переяславского исподлобья. Полные губы его вздрагивали, пухлая щека подёргивалась. Ни слова не говоря, Изяслав развернулся и вскочил на подведённого ему коня, подав знак малой дружине – сплошь из половцев, смугловатых степняков в стёганых халатах и доспехах из бычьей кожи. Почти у всех у них на головах были островерхие шлемы с интересными откидными забралами, изображавшими человеческие лица в металле – будто маски посмертные.

Половцы, в отличие от своего предводителя, молчать не стали – загикали, засвистели, завыли и вихрем унеслись за ворота (с этого дня Изяслав Мстиславович всё равно что умер – никто с ним, отовсюду изгнанным, не водился более).

А великий князь Ярослав Всеволодович отправился далее, шествуя, что твой триумфатор, – окружённый «Золотой сотней» под командованием верного окольничего⁴⁶ – Акуша, проныры родом из Бостеевой чади.⁴⁷ За княжьими мужами ступали полки новгородский, новоторжский и переяславский.

– На тебя уже зыркают, – негромко сказал Пончик, склоняясь в седле к Сухову.

– Акуш и Яким? – промурлыкал Олег, щурясь.

– Они! Соперника почуяли. Угу…

– Пускай чуют, Понч. Живее бегать станут, а то раздобрели на княжьих‑то харчах!

Сам же Сухов «зыркал» на Киев. Такого Верхнего города он не застал в прошлом, а до будущего тутошнее великолепие не дотянет, найдётся кому разнести всё по кирпичику.

Уж и вовсе по‑царски выглядел Бабин Торжок – площадь у Десятинной церкви. Здесь красовалась бронзовая квадрига,⁴⁸ вывезенная князем Владимиром из Херсонеса, – гридни стащили её с триумфальной арки Феодосия. До кучи князь прихватил и статуи мраморные, изображавшие Афродиту, Артемиду и Геру.

«Бабами» обычно назывались истуканы‑балбалы, воздвигнутые кочевниками на курганах. Может, оттого и площадь была прозвана Бабиным Торжком? Какая богобоязненному христианину разница, прекрасное изваяние ли воздвигнуто на постамент или грубое творение варвара? Всё одно – идол…

С трёх сторон площадь замыкали княжьи дворцы. Самый большой из них располагался к западу от Десятинной церкви. Трёхэтажное строение простиралось двумя крыльями, выстраивая редкие колонны, выставляя напоказ яркий фасад, облицованный мрамором и плинфой. Лепота!

Ярослав Всеволодович спешился у парадного входа и сказал Якиму, оборотясь:

– Пошли людей верных на Подол, пущай осадят воинство, а то забалуют.

– Всё сделаю, как велишь, княже, – поклонился воевода.

Дождавшись, пока великий князь скроется в палатах, и уже не пряча усмешечки, Влункович приблизился к Сухову.

– Слыхал? – сказал он. – Даю тебе ишшо две сотни новиков из полку Косты Вячеславича, хватай их – и на Подол! Наведи порядок. Понял? Во‑от… Ежели «баловники» не послушают сразу – заставь!

– Сделаем, – пообещал Олег.

– И вот чего ещё… – Яким помялся, но договорил: – Ты больно‑то роток не разевай на милости великокняжеские. Понял? Во‑от… А то зашью!

– Не грози, Влункович, – улыбнулся Олег неласково. – Не тебе решать, кого князю одарить, а кого ударить. Понял? Во‑от… – передразнил он воеводу.

– Врагов ищешь? – вкрадчиво проговорил воевода. – Мотри, обрящешь на свою голову!

– Своих врагов я всех похоронил, – холодно ответствовал Сухов. – Не набивайся ко мне в неприятели, Яким, проживёшь дольше!

Воевода скрыл гнев, только глянул на Олега пристально, а после махнул рукой, подзывая ополчение. Новики – пешие, без броней, вооружённые чем попало, – всей толпой шагнули к Сухову…

…Олег спускался по Боричеву взвозу и думал, не слишком ли круто он портит отношения с Якимом? Обмозговав это дело, пришёл к выводу, что выбрал верный путь. Как себя поставишь, такое тебе и уважение окажут.

Кивая своим мыслям, Сухов выехал на Боричев ток и развернул коня. Оглядел свои сотни – передние столпились, задние догоняли бегом. Ждут. Верят. Аж рты раскрыли от усердия.

– Кто из вас мечом обзавёлся? – громко спросил Олег.

Над толпой поднялся один‑единственный клинок.

– Ясно, – кивнул сотник. – Ну, про топоры не спрашиваю…

– А цего? – удивился Олекса Вышатич, вскидывая секиру. – Имеетсе!

– Князь приказал воев своих к порядку призвать, – терпеливо объяснил сотник, – чтоб не озоровали особо и местных не обижали зря. Вои те не раз в походы хаживали, князь их с собой и на Литву водил, и под Псков, и Чернигов воевать. Вы же все новики, в первый раз на войне…

– А цего… – вякнул Олекса, и на него зашикали.

– А того, – хладнокровно сказал Сухов. – Я вам всё это не потому толкую, что вы распоследние. Запомните: вступать с воями в ближний бой вам запрещается! А к дворянам даже близко не подходите и их к себе не подпускайте! Луками пользуйтесь, понятно? Если я прикажу этим воякам закругляться и уматывать, а те не послушаются – гоните их! Вон, у кого копья, в первом ряду пойдут. Тычьте их в бочины, задницы колите – и держите на длине копья! Только чтоб все вместе шагали, плечом к плечу. Уразумели?

– Нешто мы без понятия? – пробурчал Олфоромей.

– Вот и прекрасно. А чтобы вои сами на вас не кинулись, луки примените – тупыми стрелами в шею метьте, а острыми – в ногу, в руку… Не дойдёт – в пузо натыкайте! Понятно?

– Ага! – прокатилось по толпе. – Понятно, цего там… Ясно дело!

– Ну, раз ясно, тогда вперёд.

Первыми на пути новиков попались свои же новгородцы – человек двадцать здоровяков увлечённо громили лавку, мечами раздирая тюки, секирами вскрывая сундуки.

Сам купец в отчаянии метался вокруг, всплескивая руками и упрашивая налётчиков оставить ему хоть что‑нибудь. Новгородцы хохотали в ответ и добродушно отмахивались от назойливого киевлянина, продолжая делить ценные вещи.

– Не трогать! – гаркнул Олег, подъезжая и кладя руку на меч.

Здоровяки, те из них, кто располагался ближе к дверям лавки, остолбенели. Иные же, из тех, кто забрался поглубже, не слыхали ничего, поглощенные изыманием чужого добра.

– Глянь‑ко, Фрол! – доносились их глухие голоса. – Никак, сукно… Доброе!

Новгородец, что стоял в дверях, с кудрявенькой бородкой и перебитым носом, оглянулся на Фрола. Снова оборотился к Сухову, растягивая рот до ушей, словно в предвкушении скорой веселухи. На шее у него болталась целая связка лисьих да куньих мехов, а за полурасстёгнутый панцирь была напихана бухарская хлопчатая зендянь – лазоревая, с белыми цветами.

– А эт‑то цто тако? – вопросил он гнусаво. – Цто эт‑то за лёв‑звирь выискался, рыкает на нас? Да страшно‑то как, я аж убоялси!

Из лавки стали выглядывать прочие любители поживы, и купец, поозиравшись, бросился к Олегу, на колени пал.

– Убереги! – взвыл он. – Последнего лишают!

– Замолкни, купечь! – прикрикнул на него здоровяк.

– Княжье дело! – провозгласил Сухов. – Ярослав Всеволодович приказал местных не обижать. Ну‑ка, вернули всё на место, и марш отсюда!