Катя потерла виски. Ей показалось, что она медленно сходит с ума: она точно знала, что никаких Любомиров в ее родне отродясь не было. Но вместе с тем она отчетливо понимала, что когда-то действительно была на похоронах своего деда – мужчины со странным славянским именем, с узким восковым лицом и шрамом через правую щеку, и даже могла детально описать ту кроду и полыхнувший костер… Решив, что она не в силах разгадать этот диковинный ребус, она положила это некстати всплывшее воспоминание подальше, на задворки сознания, и благополучно о нем забыла.

* * *

Вернулись поздно.

Всю обратную дорогу от поляны с полыхающей кродой до дома шли молча, слушая писк комаров да разношерстное кваканье лягушек. Короткие сибирские сумерки уже сверкали синевой, а сверчки спели не одну песню, когда они наконец переступили порог дома Ярушкиной бабушки.

Катя, вытянув от любопытства шею, заглядывала через покатое плечо пожилой женщины: стоило ей только потянуться к двери в дом, как тот словно ожил – внутри что-то скрипнуло, заклокотало, проем как будто молодцевато расширился, пропуская хозяйку внутрь. В щель открывающейся двери Катя видела, как внутреннее пространство раздвигается и простая, довольно тесная деревянная изба на глазах превращается в просторный терем.

Девочка ахнула, заметив, как полыхнула огнем затопленная сама собой печь, украшенная яркими солнечными изразцами, а большой дубовый стол по-солдатски подровнялся по стойке смирно, пихнув в бок замешкавшуюся лавку.

Ярушкина бабушка, искоса поглядывая на незнакомую девочку, кивнула в сторону открывшегося перехода.

– Наверх пойдем, – тихо скомандовала она и проворно направилась через галерею.

В это же мгновение над ее головой с легким щелчком возник и торжественно поплыл впереди, освещая им дорогу, изумрудно-белый шар света.

Войдя в комнату Ярушки, старушка села во главе стола, уперлась острыми локтями в темную поверхность.

– Слушаю вас, девицы-красавицы.

Катя осторожно присела на край лавки. Ярослава – рядом с ней. Толкнула легонько в бок:

– Сказывай. Катя выдохнула.

– У меня мама пропала, – решила она начать с главного. – Растаяла прямо посреди комнаты. И, припоминая подробности произошедшего – и про кошку Могиню в окне, и про шкатулку, и про трех грабителей, – стала рассказывать, пока не выпалила как скороговорку:

– Я от этого зверя бросилась бежать, лампа стала гореть ярче у одной двери, я ее толкнула что было сил и оказалась здесь, в этой самой комнате.

В этом месте голос ее предательски дрогнул, и она заревела:

– Я заблудилась, понимаете? Я теперь не знаю, как мне домой вернуться, как мне маму найти!..

Ярушкина бабушка задумчиво уставилась в стол. Дверь комнаты медленно открылась, в нее проскользнула молодая женщина с ребенком на руках.

– Ах вот вы где! – воскликнула. – А мы с Марьюшкой обыскались вас.

Тут женщина заметила незнакомую ей девочку с красными от слез глазами, торопливо вытиравшую их рукавом, и напряжение, царившее за столом.

– Что это вы тут?

Бабушка кивнула ей приветливо, улыбнулась:

– Садись, дочь моя Ефросинья, у нас разговор сейчас будет, – тут она внимательно посмотрела на Катю. – А теперь все в подробностях сказывай: матушка твоя как утренний туман рассеялась али зорькой вечерней растаяла?

Катя задумалась: она с трудом могла представить, чем отличается утренний туман от вечерней зорьки.

– Как утренний туман, – предположила она и пояснила: – Только туман просто тает, а мама светилась и будто вся в свет превратилась. Как облако.

– Значит, как зорька вечерняя, – задумчиво хмыкнула старушка, – сказывай дальше. Теперь про посох сказывай.

Катя подробно описала посох, каким увидела его на рисунке.

Старушка скривилась:

– Не Велесов посох начертан был. Что угодно, да токмо не он: на ём цепочкой тонёхонькой знаки начертаны тайные, а никаких кустов вокруг быть и не могло. Дальше говори: коридор опиши.

А сама встала, подошла к сундуку, из которого вывалилась Катя несколько часов назад. Сокрушенно поцокала языком на выломанный замок, осторожно заглянула внутрь, прислушалась.

Катя тем временем, иногда вытягивая шею и заглядывая под локоть Ярушкиной бабушке, послушно описывала коридор внутри шкатулки, многочисленные двери.

В конце рассказа аккуратно положила на стол шкатулку. Медленно, дрожащими пальцами разложила перед хозяевами моток ярко-красных ниток со штопальной иглой и камень.

Искоса она глянула на старушку: вдруг, как и те трое бандитов, она не видит шкатулку. Но нет. По удивленному взгляду цепких, совсем не старушечьих глаз было ясно – все видит и, кажется, узнает.

Ярушкина бабушка задумчиво смотрела на шкатулку.

Молчала. Думала. Катя ждала.

Тут старушка глянула на Ярославу, да так, что та аж подскочила со скамьи, будто ее кипятком ошпарили.

– А ну-ка, внучка, затвори-ка ставенки, да так, чтоб ни одна живая душа не увидала – не услыхала. Посмотрю заодно, чему тебя Стар научил…

При этих словах Ярушка изменилась, приосанилась, повзрослела.

Она вскочила на лавку, повернулась к окну и начала что-то тихо шептать, а руки у нее, словно птицы, то взлетали вверх, то замирали, то падали камнем вниз, то волной шли вдоль горизонта.

Катя прислушалась.

– Приди, морок темный, – шептала Ярослава, – приходи на помощь в час вечерний, закрой-занавесь окна туманом, затвори ставни полуночью, унеси прочь голоса да звуки да спрячь до поры до времени под тяжел камень на дне моря-окияна.

Катя внезапно почувствовала, что пространство вокруг уплотнилось и ожило.

Яркие цвета стали смазываться и таять, а звуки, еще доносившиеся с соседских дворов, потеряли четкость. И пока Ярушка говорила, повторяя раз за разом одни и те же слова, из пальцев ее тек тонкими струйками серый дымок и застилал окно, словно занавесом, медленно полз по стенам светелки, карабкался к потолку и устилал ковром дощатый пол. И чем дольше девочка нашептывала те слова, тем плотнее становился серый дымок, постепенно сгущаясь, уплотняясь. Изумрудно-белый шар, моргнув, потускнел и погас.

В светелке стало тихо и темно, как в беззвездную ночь: Катя слышала лишь биение своего сердца и шелест неровного дыхания.

Но уже через мгновение она почувствовала рядом с собой движение. Это старушка повела рукой, и на столе появилась толстая восковая свеча. Повела рукой еще раз – несмелый огонек сверкнул на фитильке.

Свет от свечи небольшим кружком лег на стол, мягко освещая лица собравшихся женщин.

Катя с ужасом огляделась вокруг. Комната преобразилась. За их спинами стеной клубилась мгла. Темный туман плотным живым покрывалом струился по стенам, сделав невидимыми дверь и окно, тонким шелковым ковром застилал пол. Он клубился, переливался всеми оттенками серого, местами становясь белым, как пепел, а местами угольно-черным. Казалось, этот колдовской туман съел все цвета и звуки, оставляя лишь обезличенный серый.

– Ну что ж, внучка, знатная работа, – казалось, старуха была удовлетворена тем, что наделала внучка. – Теперича слова мои ни явьим, ни навьим ушам не доступны будут.

Катя переводила взгляд с появившейся из воздуха свечи на серый сумрак вокруг, ошалело раскрыв рот:

– Вы что, колдуньи?

– Э, нет, внучка, – улыбнулась старушка и любовно посмотрела на Ярославу. – Колдуньей у нас Ярушка будет, как вырастет да выучится. А я просто ведьма, – она многозначительно подняла вверх крючковатый палец. – Могиней меня величают. При этих словах Катя ахнула: мама просила не ругать Могиню, говорила, что не ее вина. Катя подумала, что Могиня – это черная кошка. А выходит – бабушка Ярославы? Интересно получается…

Глава 8
Сундук

– Ну ты чего уставилась на меня, будто пень говорящий увидела? – усмехнулась старушка. – Ты лучше слушай… Сундук энтот, – она кивнула на притаившийся у стены кованый сундук, – с незапамятных времен в нашем роду хранится. И бабка моя о ём много чего знала. Да не обо всем сказывала, – старушка стукнула указательным пальцем по столу. – Ты, внучка, верно подметила, что связаны они как-то, твоя шкатулка и сундук энтот. О том я не ведала, теперь ясно стало.

– А откуда он у нас, бабушка? – это Ярослава, внимательно вглядываясь в привычную вещицу, все удивлялась.

– Говорю ж, со времен незапамятных. Еще бабка моя им владела, а до нее – ее родня. Ефросиньюшка-то, дочка моя, – она кивнула на женщину с ребенком, сидевшую в комнате, – у меня еще девчонкой сопливой бегала, когда бабка моя помирать собралась. Вот и сказала мне, что сундук беречь надобно, что с ним-де пророчество какое-то связано.

– А что за пророчество? – глаза у Ярушки округлились, превратились в два васильковых блюдца.

– Будто знание древнее через него придет, – старушка понизила голос до шепота. – И поведала она еще, как из того сундука в коридор тайный попасть да как в том коридоре старые тропы открывать али новые прокладывать. Приметки расставлять. Сколько лет живу на свете, а чудес, какие на тех тропах открываются, еще не видывала. И вот прямо супротив меня сидит еще одно чудо.

Она замолчала. Посмотрела на Катю через свечное пламя.

– Родня мы с тобой, значит. Ты – по ту сторону хода, я – по энту. Ты в своем времени, я – в своем.

Катя замерла.

– Это как?!

Могиня задумчиво качнула головой, встала, прошлась вокруг стола.

– Такие вещицы только внутри рода передаются, от отца к сыну, от матери к дочке. У нас повелось, что от бабки к внучке. Дочка у меня одна. Вот бабушка ей и передала искусство свое. Оттого в ней, Ефросиньюшке моей, сила скопилась матушки моей, знатной травницы.

Катя пожала плечами.

– Я не знаю, откуда у моей мамы эта шкатулка.

Может, подарил кто… Или купила.

Могиня расхохоталась так, что серый туман, напущенный Ярушкой, забеспокоился, вихрем взвился к потолку.

– Подарил… Купила… Ой, видать, не научили тебя ничему. Кто ж такие вещи покупает-продает?! Они и служить-то не будут чужаку! А тебе, видишь, сослужили. И то, что кошка Могиня к тебе в дом проходила через нее, – верное доказательство родства нашего. Верней всего, как помру, кошкой и обернусь, чтобы между мирами шастать да за родней приглядывать.

– Ну, может быть, – Катя неуверенно кивнула, – вы в самом деле моя прабабушка.

– Так и я о том же. И секрет твоей шкатулки нам всем открылся, а твоим разбойникам – нет. Потому как кровь в нас единая бежит.

– Бабушка Могиня? Так если вы эта самая кошка и есть да шкатулки связаны, может, мне снова в сундук нырнуть да в коридоре оказаться и все посмотреть, грифона поискать? Может, я тогда маму найду? – с надеждой посмотрела на нее Катя.

– А упыря того куда девать? Слышь, как скребется?

И Катя, к своему ужасу, услышала, как из глубины кованого сундука доносится подвывание, стоны, скрип и шуршание.

Могиня между тем продолжила:

– Матушка твоя, видать, большая мастерица по части волхования. И дело не только в шкатулке этой, хоть она посильнее сундука моего будет. Камень этот, – она взглянула на отливающий синим цветом камень, – всем камням камень, силу он имеет тайную. Гляди, – и она легонько оттолкнула камень от Кати. Тот, мгновенно побагровев, загудел и, рассыпавшись искрами, вернулся на прежнее место.

– Ого! – Ярослава привстала от удивления.

– Он тебя к матушке твоей выведет и беду уведет в сторону, – заключила Могиня. – И моток ниток с иголкой – тоже путеводные.

– Так это они, может, карта?

– Может, и так, – кивнула старушка, – не простые они, с секретом большим. Чую – твоей матушки работа али еще какого волхва мудрого, и могу сказать с точностью, вещицы эти очень древние, и в них ключ от всех тайн, – она помолчала, внимательно вглядываясь в разложенные на столе предметы, и добавила, снизив голос до глухого, еле различимого шепота: – Больше того скажу, на них защита от чужого глаза стоит, да такая ловкая, что даже мне ее с ходу не разобрать.

Катя вздохнула, посмотрела на Ярушку, Могиню и Ефросинью с дочкой Марьюшкой, все это время тихо игравшей с рукоделием старшей сестры. Собрала свертки, положила назад, в шкатулку.