Именно поэтому временный летний полевой лагерь тихоокеанской бригады морской пехоты разместили подальше от всяческих соблазнов, в двадцати пяти верстах на запад от курортной зоны, в окрестностях деревень Старая и Новая Красная Горка. Земли эти принадлежат Ораниенбаумскому дворцовому ведомству, находящемуся в собственности герцогов Мекленбург-Стрелицких, и населены четырьмя с половиной сотнями почти не знающих русского языка ингерманландских финнов и ижорян. Самое интересное, что ижоряне, в отличие от финнов, крещеные в православие и носящие русские имена и фамилии, так же владеют великим и могучим на уровне «моя твоя не понимай».

В нашей истории примерно на том месте, где разбила свой лагерь бригада морской пехоты, впоследствии, после вступления России в Антанту, был выстроен прикрывающий подступы к Петрограду со стороны Финского залива знаменитый артиллерийский форт Красная Горка. В случае стратегического союза с Германией такое укрепление было нужно русской столице как зайцу стоп-сигнал или рыбе зонтик. Но само по себе это место – малонаселенное, но достаточно близкое к столице, и в то же время с железной дорогой и малопригодными для сельского хозяйства землями – так и напрашивалось на то, чтобы разместить здесь крупную воинскую часть.

Расположив поблизости от этих двух глухих деревень выведенную с Дальнего Востока бригаду морской пехоты, император Михаил избавил ее от праздного и докучливого внимания разного рода великосветских бездельников и назойливой опеки иностранных шпионов. Но при этом Красная Горка, расположенная на расстоянии чуть более шестидесяти верст от Зимнего дворца, здания Генштаба и Военного Министерства находилась, так сказать, в шаговой доступности для тех, кому бывать в бригаде Бережного приходилось по долгу службы.

Вот и сегодня утром на имя командира бригады Свиты его величества генерал-майора Вячеслава Николаевича Бережного пришла телеграмма, извещающая, что «к вам едет ревизор» – то есть начальник ГАУ генерал-майор Василий Федорович Белый и его помощник полковник Алексей Алексеевич Маниковский. Едут они по своим сугубо артиллерийским надобностям, и примерно к полудню надо направить коляску на расположенный в двадцати пяти верстах вокзал Рамбова (так флотские называли Ораниенбаум). Ибо железная дорога до ближайшего поселка Лебяжье (что в четырех верстах) и до самой Красной Горки пока что лишь на стадии планирования.

Коляску Бережной высылать не стал, а позвонил дежурному и распорядился выслать целый «Тигр» с водителем-сержантом и старшим машины – молодым, только что с военной кафедры, командиром огневого взвода лейтенантом Головатовым, ставшим здесь подпоручиком и кавалером Св. Анны 4-й степени за операцию против армии генерала Куроки на Корейском полуострове. В те победоносные дни наместник Алексеев, пребывающий в отличном расположении духа, щедрой рукой награждал всех, до кого мог дотянуться в рамках своей юрисдикции. Но вообще-то бравый подпоручик в глубине души был самым настоящим «пиджаком с карманами», и даже этим гордился, ибо у него было то, чего обычно не бывает у кадровых военных – то есть гражданская профессия школьного учителя физики.

В назначенное время к перрону вокзала Ораниенбаума подъехал дачный поезд из Санкт-Петербурга, и из него, помимо прочей публики, вышли генерал-майор Василий Федорович Белый, его заместитель полковник Алексей Алексеевич Маниковский и сопровождавший их адъютант в чине штабс-капитана. Лощеный, набриолиненный штабс, представитель славного племени штабных крысюков, считавших, что только им одним открыта истина, недоуменно глядел на встречающих его царских любимчиков, не понимающих, что от добра добра не ищут. Ведь у нас уже есть лучшая трехдюймовка в мире, соответствующая наилучшей французской концепции полевой мелкокалиберной артиллерии: один калибр – один снаряд.

Тихо урчащий «Тигр», поданный к приезду высоких гостей на привокзальную площадь мотором, произвел впечатление не только на генерала Белого и сопровождавших его офицеров, но и на прочую праздную публику. По сравнению с дребезжащими бензиновыми моторами Даймлера и Бенца, «Тигр» являл собой верх элегантности, совершенства и комфорта. Генерал Белый лишь окинул взглядом одетого «по-земноводному» подпоручика Головатова, остановившись на рукояти его кортика, где в центре красовался медальон с изображением знака ордена Св. Анны 4-й степени, и понимающе кивнул. Сам Белый заработал такую же награду на Русско-турецкой войне 1877-78 годов, на Кавказском фронте, во время сражения на Аладжинских высотах, будучи сотником казачьей артиллерии, что соответствовало пехотному поручику. И было тогда ему всего двадцать три года…

Впрочем, спеси с адъютанта все это не сбило. Но никому не было до него дела: и сам Белый, и Маниковский относились к нему как к неизбежному злу, доставшемуся им в наследство от предыдущего начальника ГАУ генерала-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича.

Ни генерал Белый, ни его помощник не знали, что адъютанта начальника давно и плотно опекает 2-й департамент ГУГБ (контрразведка), имеющий информацию о его связях с военным атташе Французской республики, и стрелка барометра в его судьбе остановилась между пометками «Брать при первом удобном случае» и «Брать немедленно». Теперь же было решено совместить приятное с полезным, и взять агента во время встречи с его куратором. А что после посещения бригады Бережного агент побежит на такую встречу, никто не сомневался.

Самобеглая коляска из будущего сократила путь по проселочному тракту до полевого лагеря бригады с двух с половиной часов до сорока минут. Встречали гостей сам генерал Бережной и командир сильно разросшегося артиллерийского дивизиона подполковник Иса Шамильевич Искалиев. Кроме трех шестиорудийных батарей самоходных гаубиц МСТА-С, в состав дивизиона входили две батареи самоходных орудий-минометов НОНА-С и четыре четырехорудийные батареи устаревших легких десантных пушек Барановского, калибром два с половиной дюйма.

Когда-то, во времена последней русско-турецкой войны, легкие пушки Барановского считались новинкой. А нынче эти пушки уже не отвечают современным боевым требованиям ни по дальности стрельбы, ни по углам вертикальной и горизонтальной наводки, ни по мощности фугасной гранаты и поражающему действию шрапнели и картечи.

Конечно, генерал Белый и полковник Маниковский приехали посмотреть своими глазами совсем не на них, а на куда более грозные изделия разработки и производства конца двадцатого-начала двадцать первого века.

Гаубица МСТА-С ошеломила их своим грозным видом, размерами, калибром, и длиной ствола. Но в сравнении с шестидюймовой пушкой Канэ она не представляла из себя ничего особенного, за исключением механизма вертикальной наводки, позволяющей поднимать ствол на шестьдесят восемь градусов (у пушки Канэ – только двадцать), и имела снаряды улучшенной, по сравнению с нынешними, аэродинамической формы. Это позволяло поднять дальнобойность с восемнадцати до почти двадцати девяти верст, а их наполнение взрывчаткой вдвое превосходило таковое у фугасных снарядов пушек Канэ.

К великому сожалению для генерала Белого, даже буксируемый вариант МСТЫ был втрое тяжелее, чем необходимо для конной возки. Но оставались еще флот, крепости и железнодорожные артиллерийские батареи, о которых тоже не стоило забывать. В конце концов сошлись во мнении, что Обуховскому заводу стоит заказать пробную партию пушек Канэ с заимствованными от МСТЫ элементами конструкции и с применением новых сплавов. И после испытания этих орудий со снарядами обычной и улучшенной формы выдать итоговые рекомендации.

Параллельно с этим под ту же линейку боеприпасов было необходимо разработать полевую гаубицу корпусного или армейского подчинения, по типу «нечто среднее между гаубицей Шнейдера образца 1910 года и гаубицей Д-1 образца 1943 года нашей истории». Главные требования – раздвижные станины для быстрого маневра огнем по фронту, угол вертикальной наводки не менее сорока пяти градусов и вес орудия в походном положении не более двух с половиной тонн.

По ходу работы и Белый, и Маниковский непрерывно делали заметки в свои рабочие блокноты. 120-мм пушка-гаубица-миномет Белого с Маниковским не заинтересовала. И все у нее было хорошо: и вес, меньший, чем у трехдюймовой пушки образца 1902 года, и хорошая мощность снаряда, и достаточно высокая дальность стрельбы. Только вот система орудие-выстрел с готовыми нарезами на снаряде для начала двадцатого века была избыточно сложной и трудоемкой в производстве. Так что пришлось отложить реализацию этой идеи до будущих времен, и строить гаубицы калибром меньше шести дюймов, как уменьшенные копии главного прототипа.

Через несколько часов, когда солнце уже клонилось к закату, начальник ГАУ и его заместитель закончили работу и засобирались обратно в Петербург, увозя с собой огромный объем впечатлений, множество заметок, образцы металла для анализа и другие ценные вещи. Как говорится, лучше один раз увидеть своими глазами и пощупать собственными руками, чем сто раз услышать рассказы очевидцев.

А адъютанта агенты 2-го департамента ГУГБ взяли прямо во время встречи с французским атташе. Кому суждено быть повешенным за измену и шпионаж, тот не утонет даже в Финском заливе.

20(7) августа 1904. Санкт-Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

«Евстраткины детки», как всегда, сработали «на пятерку». Филеры Особого отдела Департамента полиции, коими руководил их начальник, Евстратий Медников, сели на хвост человеку, который встречался в ресторане «Мало-Ярославец» с лидером эсеров-максималистов Михаилом Соколовым и проследили, куда этот таинственный незнакомец направился из ресторана.

– Похоже, вашбродь, этот Лупоглазый – опытный в таких делах человек… – Филер, крупный мужчина лет тридцати, с густой окладистой бородой, внешне похожий на дворника, лично докладывал мне все подробности слежки. – Он сменил несколько извозчиков, потом перебежал улицу перед самым носом конки и сиганул в проходной двор. Мы с напарником вели его до меблированных комнат «Белград», что на Невском, дом 81. Он зашел туда и пробыл часа два. Потом Лупоглазый вышел и пошел по Невскому, по направлению к Адмиралтейству. По дороге он заглянул в кофейню «Доменик» на Невском, 24, где заказал чашечку кофе и пару пирожных. После он присел за столик и сыграл партию в шахматы с худым господином среднего роста, со светлой бородкой и усиками, которому мы дали кличку «Француз» – уж очень он был похож на маркиза или графа. О чем они меж собой говорили, я не слышал. Но я видел, как Лупоглазый незаметно передал какую-то бумажку Французу.

Потом, когда они наигрались, первым ушел из кофейни Француз, а потом и Лупоглазый. За Французом пошел мой напарник, а я отправился следом за Лупоглазым. Он немного погулял по Невскому, а затем вернулся в меблированные комнаты «Белграда» и больше оттуда не выходил.

– А куда направился «Француз»? – спросил я.

– Вашбродь, – улыбнулся филер, – а ведь я не ошибся, когда дал ему эту кличку. Он направился по Литейному проспекту в направлении Сергиевской улицы, а там зашел в дом 10, где располагается посольство Австро-Венгрии. Этот Француз и на самом деле оказался французом. Зовут его Пьер Дюпон. Он служит в Австрийском посольстве секретарем. Это мне дворник тамошний рассказал. Он работает на охранное отделение.

– Молодец, – искренне похвалил я филера. – Вы со своим напарником славно поработали. Вот, возьмите, – я протянул ему конверт с двумя «сашеньками» – денежными купюрами достоинством 25 рублей. Свое, несколько фамильярное название они получили из-за того, что на них был изображен император Александр III.

– Покорнейше благодарю вас, вашбродь, – бородач отвесил мне чуть ли не поясной поклон.

– И не забудь поделиться со своим напарником, – напомнил я ему. – Да, кстати, а почему вы назвали наблюдаемого Лупоглазым?

– А он, вашбродь, все время глазами лупает – туда-сюда, туда-сюда, – филер, довольный донельзя, спрятал конверт во внутренний карман своего пиджака, после чего еще раз поклонился и направился к выходу.