– Но мы же бедные родственники и есть! – пошутил Хол.

– Да, но не до степени затрапезности, – усмехнулся дядя Нэт. – Не бойся, барон оплачивает все наши расходы. Он сам заинтересован в том, чтобы на фоне его семьи мы не слишком выделялись.

На выходе из магазина внимание Хола привлёк ларёк с канцелярскими товарами.

– Ух ты! – невольно воскликнул проснувшийся в нём художник. – Какие альбомы! А краски! А фломастеры!

– Отбой, – строго сказал дядя Нэт. – Проходим и даже не смотрим. Ничто не должно тебя связывать с «рисующим детективом», как о тебе писали в газетах.

– Я понимаю, – тяжело вздохнул Хол и опустил голову. – Я же так просто…

– Ладно. Одно дело сделано, а теперь в парикмахерскую.

– Зачем? – вскинул голову Хол. – Или вы хотите подстричься?

– Нет. Стричь мы будем тебя. Я уже примерно представляю, как ты должен выглядеть.

Они снова сели на метро, но на этот раз поехали на восток, да и метро по большей части было наземное. Можно было ехать и заглядывать в окна многоэтажных квартир и офисов. Поезд пересёк реку Шпрее и остановился где-то в районе округа Фридрихсхайн, где на выходе из метро дядя Нэт купил по хот-догу с очень острым томатным соусом.

– Этот район города выглядит как-то по-другому, – повертел головой Хол, уплетая хот-дог.

– Всё правильно. Это Восточный Берлин. После Второй мировой войны побеждённая Германия была разделена на сектора. России, которая тогда была Советским Союзом, достался самый большой, восточный кусок, потому что русские брали Берлин. А их союзники Англия, Франция и США получили западную часть Германии. Берлин тоже разделили на две части, Западный и Восточный. Между ними была даже построена стена.

– Стена?

– Стена. Это сейчас стен много. Между Америкой и Мексикой, например, а тогда была лишь одна, и она называлась Берлинской. Тогда существовал серьёзный конфликт между социалистическими странами и капиталистическими. Это называлось «холодная война». Но в 1991 году Советский Союз распался, и две части Германии, напротив, объединились. Берлин тоже.

– Значит, мы специально приехали в какую-то парикмахерскую, которая находится в Восточном Берлине?

– Она вон там, за углом.

Они зашли на узкую тихую улочку, где все стены были разрисованы граффити, и толкнули дверь совсем в крошечную на вид парикмахерскую, больше похожую на тату-салон, потому что и сам парикмахер, толстый лысый мужик с мясистым красным лицом и бычьей шеей, был весь покрыт тату с ног до головы. Впрочем, дядя Нэт с ним обнялся без всякого страха. Они даже немного поборолись, покрякали и похлопали друг друга, хотя толстяк, конечно, делал это крайне осторожно. Потом дядя Нэт сказал что-то по-немецки, показывая на Хола. Толстяк покивал и тоже что-то ответил, по очереди загибая пальцы.

– Что он говорит? – спросил Хол.

– Карл говорит, что, во-первых, он должен перекрасить твои волосы в чёрный цвет, затем их коротко обрезать, разделить на пробор по центру и выбрить виски.

– Что?! – В ужасе Хол посмотрел на дядю. – Я буду выглядеть как идиот!

– Хотя можно сделать и просто окантовку, а потом завить чёлку и оставить лёгкие кудри наверху…

– Кудри?!

– Тогда будет сохранён твой естественный цвет, но сам образ всё равно сильно поменяется.

– Вы хотите сказать, что мне будут делать перманент? – И Хол представил лицо своего друга Бена, когда придёт в школу с женским перманентом на голове.

– Ну, скажем, полуперманент. Несколько раз помоешь голову, и всё пройдёт.

– Что пройдёт? – испугался Хол.

– Кудри разовьются, и у тебя будут снова прямые волосы.

Лишь после этого Хол немного успокоился.

– Ну ладно, – сказал он наконец и опустился в глубокое кожаное кресло. Но по-прежнему с затаённым страхом наблюдал, как Карл накидывает на него белую накидку, а потом подкатывает столик с ножницами, расчёсками, бигуди и полудюжиной разных флакончиков и спреев.

В зеркале Хол хорошо видел, что с ним делают. Как отделяют пряди, потом их расчёсывают, потом чем-то смазывают, потом накручивают на бигуди, потом что-то делают с фольгой, а потом звонко щёлкает резинка.

– Ладно, вы пока работайте, – сказал дядя Нэт, – а у меня есть одно дело.

И он ушёл. Но Хол больше не волновался. Ему на голову опустили какой-то дующий горячим воздухом шлем и заставили в нём сидеть. Потом Карл начал снимать бигуди и расчёсывать волосы. Они и правда получались кудряшками. А когда были помыты, вновь просушены, снова чем-то опрысканы и опять расчёсаны, виски немного подстрижены, неожиданно на голове Хола появились вполне приличные волнистые пряди, которые ему даже понравились. Он ещё никогда себя таким не видел. Особенно ему понравилось то, что несколько прядей были спущены на лоб и остались болтаться над правым глазом.

– А вот и твои очки, – вдруг ниоткуда появился дядя Нэт и протянул Холу продолговатый очечник.

Хол открыл его и достал пару чёрных роговых очков, почти круглых и почти таких же, как и у дяди, только поменьше.

– Надевай, – сказал дядя, – они без диоптрий.

Хол надел очки и посмотрел в зеркало. Оттуда на него глядел вполне интеллигентного вида молодой человек, ещё подросток, в очках и с очень удивлённым лицом.

– Мама меня не узнает, – со вздохом сообщил Хол своему двойнику в зеркале.

– Мама тебя узнает. Мама тебя в любом виде узнает, – рассмеялись сзади дядя Нэт и Карл.

Пока дядя расплачивался с парикмахером, Хол достал записную книжку и быстро себя нарисовал. Это для истории, решил он. Ну и для мамы, если в следующий раз поведёт его стричься. Хотя нет. Лучше бы Харрисону Строму навсегда оставаться в Германии. Хол попробовал на звук своё имя.

– Привет! Меня зовут Харрисон Стром, – сказал он своему отражению. – Приятно познакомиться.

– Штром, – поправил его дядя. – В Германии эту фамилию надо произносить через «ш». Штром. Иначе все сразу раскусят, что ты англичанин. Отныне ты Харрисон Штром, запомнил?

– Да, пап, – кивнул Хол, вдруг понимая, что немного преобразился и внутренне.

Выйдя из парикмахерской, они взяли такси и поехали на квартиру Кратценштайнов, которая находилась где-то там же, в Берлине. Дядя Нэт дал таксисту адрес и в последний раз предупредил своего племянника:

– Учти, Хол, как только переступим порог их дома, назад пути уже не будет. Отец и сын Штромы имеют честь представиться семье Кратценштайн по случаю похорон их родственника. Как-то примерно так. Ты меня понял, сын? Понял?

– Да, пап, – чётко ответил Хол, но всё равно почувствовал в душе лёгкий холодок перед неизвестностью.

– Отлично! Вот мы и приехали.

Такси остановилось перед самым фасадом большого импозантного шестиэтажного здания с балконами. Дядя и племянник вышли из машины и остановились на мощённой камнем площадке перед высокими дубовыми дверьми.

– Ну что, Харрисон, готов?

– Да, пап.

Глава 8. Знакомство с родственниками

Дядя Нэт нажал на кнопку рядом с фамилией Кратценштайн, и дверь автоматически отворилась. За ней открывался огромный мраморный вестибюль с широкой и тоже мраморной лестницей посередине и шахтой лифта сбоку. Шахта представляла собой четырёхгранную решётчатую трубу, отделанную кованым металлом и бронзой. Внутри её уже слышалось мерное гудение: лифт спускался.

Вскоре из лифта вышла высокая и прямая как палка женщина средних лет в строгом тёмном платье и с убранными на затылок волосами. Вероятно, служанка или воспитательница детей.

– Guten Tag!^[3] – сказала она. – Герр Штром?

– Ja^[4], – закивал дядя Нэт.

– Добро пожаловать, – сказала женщина по-немецки и попросила следовать за ней.

На лифте они поднялись на четвёртый этаж и снова остановились перед высокой дубовой дверью, такой же, как и на входе. Женщина открыла дверь и пригласила их проходить вперёд. Хол был очень большой, с высокими потолками и картинами по стенам. В него выходило несколько дверей. Одна была приоткрыта, и оттуда навстречу слегка оробевшим гостям плыли унылые звуки пианино. Проходя мимо, Хол мельком заглянул в эту комнату и увидел белобрысого мальчика, одетого во всё чёрное. Тот играл какую-то очень меланхолическую пьесу. Это, должно быть, Герман, младший сын покойного Александра, подумал про себя Хол.

Услышав в коридоре шаги, Герман перестал играть и повернул голову. Вокруг его больших глаз были отчётливо видны тёмные круги. Хол поднял руку, намереваясь поприветствовать родственника, но тот не ответил и продолжил играть.

Через коридор их провели в комнату размером, как показалось Холу, с их школьный актовый зал, с такими же большими и светлыми окнами. Под стать залу был и стол, за который вполне мог усесться целый класс. Стены этого помещения были частично голыми, стилизованными под старинную кирпичную кладку, и частично увешаны большими полотнами, только уже не старинными, а довольно современными, модернистскими, в которых Хол совершенно пока не разбирался.

Когда они с дядей вошли в эту комнату, навстречу им с одного из диванов поднялась высокая красивая женщина с мягкими русыми волосами, большими синими глазами и лёгкими веснушками на лице. На ней было чёрное шифоновое платье в знак траура.

– Спасибо, Лина, – сказала она служанке.

Та сделала книксен и ушла.

Хол сразу понял, что это и есть мама Германа. Она же вторая жена покойного Александра, которая жила с ним в Берлине, в то время как первая жена, Берта, оставалась жить в замке. Да, точно. Но пока он это всё вспоминал, дядя Нэт уже поздоровался.

– Guten Tag, Frau Kratzenstein!^[5] – выступил он вперёд.

– О нет, давайте лучше говорить по-английски, – улыбнулась фрау и протянула дяде Нэту руку. – Я им владею в достаточной мере. Да, и зовите меня просто Клара. А вы, должно быть, Харрисон? – Она повернулась к Холу: – Здравствуйте, Харрисон! Вольфганг предупредил меня, что вы не говорите по-немецки. Тогда уж заранее простите нас, когда мы иногда будем говорить меж собой.

Хол слегка покраснел, но больше оттого, что успел забыть, кто такой Вольфганг. Хотя тут же и вспомнил: да это же их барон!

– Вы на чём-нибудь играете, Харрисон? – спросила Клара. – У Германа сейчас как раз урок музыки.

Хол опять слегка покраснел. Он хотел сказать, что скорее играет в, чем на, например в футбол, однако не осмелился. Дядя Нэт перехватил инициативу:

– Это очень любезно с вашей стороны, что вы пригласили нас на обед. Мой сын Харрисон впервые в Германии и впервые встречается со своими немецкими родственниками. Жаль только, что это случилось по такому прискорбному поводу. Примите мои соболезнования, фрау Кратценштайн.

– О! – Лицо Клары на миг исказила гримаса боли. – Благодарю. Вы ведь знаете, что мой дорогой Александр… – И её глаза наполнились слезами. – Нет, не могу больше говорить. Иначе я снова начну плакать, а лицо и так уже всё опухло. Наверное, я теперь выгляжу как…

– Да нет, вы прекрасно выглядите! – с жаром возразил ей дядя Нэт.

– Вы слишком добры, – слабо отмахнулась Клара.

– Я?! Добр?! – притворно вскипел дядя Нэт. – Да я сущий монстр! Спросите хоть у матери моего сына.

Клара благодарно улыбнулась:

– Позвольте, я покажу вам ваши комнаты.

Она взяла дядю Нэта под руку, но тут же обернулась:

– Харрисон, я велю постелить вам в одной комнате с вашими кузенами, Озаном и Хильдой. – Затем она снова повернулась к дяде Нэту: – А вас мы положим в маленькой гостевой. Боюсь, что больше у нас не осталось места. Понимаете, приехало столько народу…

– А барон и Альма уже приехали?

– Да, но они вышли в город. Вернутся как раз к обеду. А вы знакомы с их сыном Оливером? Он сейчас на втором этаже. И Арни тоже там.