Томпсон подумал, как сильно пожилой мужчина похож на пегую лошадь. Бледно-коричневые болезненные пятна покрывали исхудалое, изборождённое морщинами лицо и голову вплоть до лысой макушки. Брови, виски, борода и волосы из носа неопрятно лохматились во все стороны.

Пожилой мужчина пристально глядел на Томпсона. Во взгляде его были теплота и участие. Будто старик в ту минуту понимал Томпсона как никто другой.

Сара представила их друг другу.

– Джеффри Томпсон – Бульденеж.

– Простите? – сказал Томпсон.

– Бульденеж – это псевдоним, – объяснила Сара. – На самом деле…

– Ни слова, милочка! – запротестовал старец. – Пожалуйста, присоединяйтесь и помогите мне разобраться в этой, чёрт её дери, головомойке!

Джеффри Томпсон опустился в кресло.

– Остальные ещё не спустились. Я приглашу вас, как доктор освободится, – на этих словах Сара удалилась через маленькую дверь в другом конце комнаты.

Томпсон проводил её взглядом.

– Мордаха – дрянь, но видели бы вы её без одежды! – хрипло заявил старик, прищурившись.

– А вы что, видели? – Томпсон улыбнулся.

– О, нет. Но это нетрудно себе представить, – покачал головой Бульденеж. – Согласны?

Томпсон хмыкнул:

– Признаться, у меня с воображением плохо.

– Да бросьте! Тут даже закоренелый вояка без извилин разглядит! Малышка обтянута туже, чем современная мебель из кожи. В моё время девушки носили пятьдесят семь юбок, напоминавших ангары для дирижаблей. Сколько вам? Сорок?

– Тридцать пять, – ответил Томпсон.

– Совсем юнец. Выглядите неважно. Вам уже предлагали отвар?

– Да.

– Тогда ясно-понятно. От этой дряни всегда физиономию скашивает, будто в пропеллер зажевало.

Вблизи Томпсон обнаружил, что нос Бульденежа напоминал плод лагенарии. На носу сидело древнее пенсне. Он поспешил опустить взгляд на «Латинский квадрат». Дела, как он уже успел отметить, там шли не очень успешно.

– Доктор велит тренировать мозги. Головоломки – лучший способ, говорит он. А вы почему здесь?

Томпсон дёрнул плечом.

– А вы почему? – парировал он.

– Я с пулей в голове, – поспешил ответить старец.

– А, вот как.

Бульденеж тронул пенсне, его рука задрожала.

– Вы не поняли! У меня пуля в черепе. В меня стреляли.

– Стреляли?

– Мафия!

– Ах, вот как.

– Именно так и было. А пулю не достали. Сказали, если попытаются вынуть, то я стану амёбой. А так смогу прожить неделю или месяц. Вот уже два года жду, когда крякну. А у вас что?

– Открытка, – Томпсон достал из кармана изображение утёса.

Лицо Бульденежа засияло от умиления.

– А! Старик Морган! Выглядит моложе нас с вами! Место что надо, да? Я-то знаю. Я всё в этом мире видел.

– Вы моряк?

– Конкистадор!

Бульденеж рассмеялся.

Рука Томпсона потянулась к металлическому вентилятору на столике.

– Не включайте!

Мужчина отпрянул.

– Я только хотел потрогать.

– Провод у него хуже, чем мои нервы. Я сам как-то летом включал – чуть с жизнью не расстался, заискрился весь! А жить хочется…

Бульденеж издал хриплый смешок и продолжил:

– Я художник. По молодости рисовал, работы кое-как продавались. Вот так наскребу что-нибудь – и в дорогу. Бискайский залив, Гибралтар, Марокко, Тунис, Сицилия… Кстати, я как малевать-разъезжать стал, так и поседел. С двадцати лет седой как лунь. Представляете? В двадцать быть старым. Потому и Бульденеж. Прозвали так. Сейчас и облысел давно, и вообще мне другие цветы нравятся…

Старик тяжко вздохнул и вжался затылком в край ванны.

– Но люди-то вперёд заботятся! Сами нарекают тебя, как им вздумается, не успел ты проснуться с седой головой. А клички пристают, как смола. Так и стал подписываться. Вообще забавно: появляется у тебя другое имя, а там и жизнь другая подтягивается. И вот ты уже не в Шотландии родился, а в Стране Басков, и мать твоя не католичка, а цыганка! Занятно, вы не находите?

Томпсон сглотнул, промолчал.

– Не пробовали?

– Не представлялся случай.

– Говорят, художники должны быть ку-ку. Понимаете?

– Наверное.

– В Британии быть ку-ку значит быть изгоем. Куда таких ссылают?

– Наверное, в Австралию?

– На остров! Любой. Понятно? Для британцев любой другой остров – нечто второсортное. Снобизм, понимаете? Я-то давненько отчалил отсюда, прокатился по странам. Даже купил себе лачужку на Ибице. Пожил там как следует. Там людей принимают со всеми их приветами и не скупятся на объятия. Понимаете?

Джеффри Томпсон кивнул.

– Так что отшельническая жизнь мне не в диковинку. Здесь, в лечебнице, как на острове. Чувствуешь, что отрезан от цивилизации. Мне нравится.

Томпсон осмелел и спросил:

– Почему вы в ванне?

– Так спокойнее! Вроде подводной лодки. Кажется, что ни одна беда меня здесь не найдёт. Доктор разрешает нам буквально всё, если нам так комфортнее. Мне комфортно – я сижу в ванне в самой красивой комнате на свете!

– А пулю где схватили?

Бульденеж скривился.

– Всё мой брат-кретин. Нехорошим человеком был. Как-то навестил меня со своей дочерью на Ибице и остался. За лучшей жизнью приехал. Я ж для него всегда аделантадо был, во всём. А он всю жизнь свою никчёмную механиком лопатил где-то на севере, потому, приехав, устроил себе автомастерскую в моём испанском гараже.

Как-то раз к нам подъехал новенький «Мазерати». У брата глаза повылазили, слюна побежала. А там всего-то колесо спустило. Брат-кретин полез за запаской, а в багажнике – сумка. Этот болван её хапнул и в кусты запрятал. А пока менял колесо, из машины вышла девочка, дочка пассажира, расположившегося на заднем сиденье. Совсем малютка. Захотелось поиграть ей на солнышке. Не прошло и двух минут, как она сумку из кустов вытащила! Тут же вой подняла. После этого из машины вышел человек в костюме, достал ствол. Началась стрельба. Мы с племянницей выскочили из дома, чтобы поглядеть, что там. Короче, человек в костюме по ошибке попал своей дочери точнёхонько в лоб. Мой брат-кретин сбежал. Пришлось и нам бежать. Дом обстреляли, меня догнала пуля. Выкарабкались мы с племянницей с какой-то божьей помощью…

– Звучит как сценарий к фильму, – заметил Томпсон.

– Такое только там, на юге, случается. Мы вернулись в Соммердин перебежками. Прятались как могли. О брате-кретине я больше не слыхал. Всем жизни испоганил!

– Мафия вас больше не искала?

Бульденеж махнул рукой, расплескав воду на пол.

– В этом нет нужды. Я, можно сказать, не жилец, труп, растение. А племянница моя сама утонула в реке полтора года назад.

– Мне очень жаль.

Бульденеж, сняв пенсне, вытер краешки глаз. Затем ещё раз взглянул на открытку, лежавшую на табурете.

– Гипнотическое место – утёс Морган. Я, наверное, поэтому до сих пор здесь. Кстати, а вы что здесь забыли?

– Я хотел прыгнуть с утёса, – сказал Томпсон.

– А! – старик закивал. – Вы – один из этих молодчиков, что вскарабкиваются по скалам и прыгают с них с парашютами? Вы хотите, чтобы о вас трубили в прессе, как об этих лётчицах в юбках?

Бульденеж перевернул газету. На первой полосе красовался снимок одной из последовательниц Эми Джонсон.

– Да нет, хотел просто красиво умереть, – нахмурившись, сказал Томпсон. – Увидел открытку, отыскал это место…

– А, ясно-понятно.

Старик опустил взгляд на повязку вокруг шеи.

– С петлёй не вышло, да? Стесняетесь? – он с пониманием кивнул. – Вот почему вас сюда приволокли. Ну, ясно-ясно.

– Что – ясно?

– Вы – больной. Разве ещё не поняли?

Глава 3

1

Джеффри Томпсон потёр вспотевшие руки.

– Почему вы думаете, что я болен?

– Ну, в смысле вы – пациент. Идеальный кандидат. Пушечное мясо. Доктор Джейкобс вас ещё не осматривал?

– С ним я ещё не виделся, – подтвердил Томпсон.

– Он будет рад такому приобретению.

– Не совсем вас понимаю.

Бульденеж радостно хлопнул в ладоши, капли воды попали Томпсону на лицо и костюм.

– У вас душевный недуг! Доктор отчаянный. В хорошем смысле. Он кинется разучивать вас вдоль и поперёк. Вы – хороший для него пациент.

– Вы считаете?

– Тут иного мнения быть не может. Вам тридцать пять. Если бы вам было сорок, доктор навряд ли бы вас оставил здесь. Самоубийца в сорок – тут всё понятно. Устал от жизни. Но до сорока должна быть какая-то интересная причина. Для доктора интересная, в смысле. Вы ж не из-за денег?

Томпсон покачал головой.

– Ну вот о чём и речь. И возраст до сорока – это когда можно ещё что-то исправить.

– Не знаю, – вздохнул Томпсон. – Такое ощущение, что мне уже давно за сорок и ничего нельзя исправить.

– И выглядите так же. Ничего. Доктор знает своё дело. У него свои методики. Он заставляет нас играть.

– Играть?

– Да, в игры. Как детей. Он считает, что все наши проблемы уходят корнями в наше детство. А значит, лечить нужно там. Лечить нужно детей. Понимаете?

Томпсон растерянно глянул на свисавший неподалёку горшок с торчащей травой аспарагуса.

– Честно говоря, не очень, – сказал он.

– Доктор считает, что мы впадаем в детство, когда играем… Ох, беда с вами! Сейчас объясню. Взрослые любят врать или умалчивать. Так?

– Так, – согласился Томпсон.

– Дети тоже постоянно выдумывают, но когда ребёнок увлечён, он всегда говорит, говорит, говорит, и на языке у него всегда то же, что и на уме. Поэтому когда вы играете, когда становитесь ребёнком, вы – максимально честны. Вы открываетесь, сами того не замечая.

– Но я-то всё равно взрослый. Я могу врать, блефовать…

– Конечно, вы можете! Я что, на дурака похож и не понимаю этого? Но нужна вам эта способность сейчас… – Бульденеж поперхнулся и откашлялся. – Вы ведь хотите себе помочь?

Джеффри Томпсон кивнул:

– Пожалуй.

– Потому нам всем требуется следовать указаниям доктора, причём бессознательно. А пока мы, с позволения сказать, пребываем в детстве, доктор за нами наблюдает. Делает какие-то свои пометки. Смотрит на наши повадки, реакции. Он думает, что сможет нас всех таким образом излечить.

Джеффри Томпсон в задумчивости вытянул губы трубочкой.

Бульденеж поглядел на него с умилением, точно дед на внука.

– Всё ещё не поняли?

Томпсон покачал головой:

– Суть я, кажется, уловил, но мне всё ещё неясны практические методы лечения…

– Лечение для каждого имеет свой подход, – продолжал Бульденеж. – Но в основе каждого лечения лежит наш общий недуг – наше детство. Запомните: все дороги ведут в детство!

– Постараюсь запомнить, – кивнул мужчина.

– А грамотных специалистов, таких как доктор Джейкобс, крайне мало. Сейчас как ведь: болит душа – значит, лоботомия! Сразу берут железо и копаются в черепе в поисках камней глупости… Но, право, нельзя же из всех растения делать! Иначе мир станет похожим на эту комнату. Представьте: будем с вами висеть в горшках и выделять фитонциды!

Томпсон вежливо хмыкнул.

Бульденеж отсмеялся вперемешку с кашлем и сказал:

– На самом деле доктор ищет способ вылечить свою сестру Урсулу. Уж кто-кто, а она больна на все свои головы. У этой малютки множество личностей. Дрессировщица тигров, маленькая девочка, взволнованная вдова, опаздывающая на поезд…

– Даже так? – удивился Томпсон.

– Ещё была увядающая актриса, она мне, кстати, больше всего нравилась. Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… У меня к ней было сильное чувство сострадания. Надеюсь, она не покончила с собой…

– А что, такое может случиться?

– Ну да, каждая личность может вернуться в её тело вновь. Но я слышал, как доктор говорил Барбаре, что актриса может умереть. Она – самая ранимая и неуравновешенная из всех. И что запросто может наложить на себя руки.

– Ух ты! – только и нашёл что сказать Джеффри Томпсон.