Чуть приподнял Алю и попытался стянуть плавки. Однако влажная ткань прилипла к коже намертво, и Беркут плюнул. Освободил внушительное свидетельство своего желания и вошел, чувствуя какая же она тесная. Слишком тесная для женщины, которая уже знала мужчину. Как же сладко было протискиваться, до конца, до упора и затем повторять это движение.

Аля откинулась назад, и ее груди подпрыгивали от бешеных толчков Беркута. Это тоже так заводило! Они были тяжелые и одновременно достаточно подтянутые.

Тонкую талию ласточки Беркут почти обхватывал руками. От мысли какая же она хрупкая, какая нежная и лакомая, в паху сводило спазмом и Борислав лечился, снова и снова толкаясь.

Когда они с ласточкой одновременно пришли к пику, она замерла, сильнее обняв Беркута, и он притянул ее, поцеловал так, словно не мог выразить благодарность иначе.

А потом опрокинул на лежак, наконец-то, победив влажные плавки.

* * *

Аля

Я понятия не имею – почему отдалась Беркуту.

Я вообще в тот момент не думала.

Вот мы резвимся в бассейне. Шутим, смеемся, играем друг с другом, как заведенные. Словно вообще впервые увидели подобное развлечение.

А вот я уже сижу верхом на Беркуте и не могу остановиться.

Происходящее кажется таким… Ярким, острым, что хочется закрыть глаза и смаковать его вкус… и одновременно таким естественным…

Не знаю, когда этот ток между нами спаял наши тела намертво.

Так, что все вопросы, сомнения и запреты просто выветриваются из головы.

Остается только Беркут. Его каменное возбуждение. Его жажда моего тела. Такая что… ухх… Он будто вообще женщин никогда не видел.

Я знаю о его опыте и это еще больше кружит голову.

Беркут издает гортанные звуки: нечто среднее между рычанием и стонами наслаждения.

А я… я просто получаю удовольствие от нашей близости.

От того, как тело резко охватывает судорожное напряжение и затем наступает блаженная расслабленность. До неги, до какого-то невозможного мига, когда вдруг земля и небо меняются местами. И… нарастает внизу томление…

После первого оргазма меня потряхивало еще несколько секунд. А Беркут вдруг уложил меня на лежак и, сбросив плавки окончательно, навис сверху.

С каменной эрекцией!

Заметив мое к ней внимание, Беркут усмехнулся.

– А я говорил, что никогда так не хотел женщину. Чего удивляешься?

Я усмехнулась.

– Уже не удивляюсь.

Он довольно провел языком от моей груди ниже и ниже… поиграл там, где собирался тугой узел и стекалось тепло. Я выгнулась и издала стон. Беркут снова довольно усмехнулся:

– Лучшее, из всего что ты сегодня сказала!

– Шовинист! – пискнула я.

И Беркут вошел в меня снова, сразу на полную длину.

Двинул бедрами, словно пытался устроиться получше, и мы начали двигаться в унисон. Чуть медленней прежнего, смакуя происходящее. Одновременно трогая друг друга руками везде, не останавливаясь и не замедляясь. Потому, что прерваться казалось просто немыслимо.

Казалось, нет ничего более правильного и необходимого, чем принадлежать Беркуту.

Я еще никогда подобного не испытывала.

Переживания, эмоции, ощущения захлестнули и закрутили, как девятый вал неопытного пловца.

Но затем я словно выныривала и делала жадный, первый глоток воздуха. И передать это чувство наполнения чем-то жизненно-важным, вперемежку с облегчением… наверное, просто невозможно.

Беркут вымотал меня до предела. Я просто растеклась по лежаку безвольным расслабленным куском плоти.

И только тогда он остановился. С минуту смотрел на меня с каким-то значением. Чуть прищурился и впивался в лицо взглядом. Ковырялся там. Будто собирался что-то понять. Опять разбирал меня: мимику и мое нутро на составляющие части. Чтобы каждую изучить под микроскопом своего неусыпного внимания.

Но затем вдруг поднял, закинул на плечо и двинулся к двери в душевую.

Мы мылись молча, пока Беркут нежно гладил меня, время от времени словно инстинктивно касаясь губами: виска, плеча, щеки… Опасно приближался к губам и едва ощутимо их касаясь, отстранялся, будто обжегся.

А когда мы завершили моцион, Беркут вылез первым, протянул мне полотенце, и обвернув другое вокруг своих бедер, заявил тоном, не терпящим возражений:

– Я жду тебя на ужин, через сорок минут. В моей комнате. Ирине все принесут в ее новое жилище.

Я даже не успела возразить или хотя бы возмутиться тем, что этот мужчина снова сел на любимого конька – всеми управлять и рулить.

Однако Беркут вдруг опередил град моих возмущений.

– Извини, Аля. Привычка. Давай вместе поужинаем?

И вроде ничего особенного он не сказал… Но у меня в груди екнуло и предательские мурашки побежали по коже так, что даже махровое полотенце не избавило от ощущений.

– Ну так что скажешь? Пожалуйста…

Это слово вбило последний гвоздь в гроб моего феминизма и возражений. Они там вместе и задохнулись. Без кислорода эмоций, которые их подпитывали.

Потому что Беркут повалил все мои сомнения на лопатки.

Он не умел просить, я это видела. И извиняться Борислав не привык тоже.

– Я приду, – иначе ответить я уже просто не могла.

Никак.

Беркут улыбнулся совсем иначе, чем прежде. Как мальчишка, получивший на Новый год велосипед, о котором просил Деда Мороза. Он ощущает не столько радость от подарка, сколько причастность к чему-то большему, к чуду… что ли…

Оно шуршит на пальцах вместе с упаковкой, похрустывает во рту печеньем и пахнет мандаринами…

С этим выражением лица Беркут двинулся к двери и чуть не впечатался в ее край. Еще минута – и его бедро встретилось бы с металлической ручкой. Я собиралась окликнуть Борислава. Но он притормозил, усмехнулся и развел руками: мол, ну вот так ты на меня действуешь. Чего уж?

И вышел из душевой.

* * *

Беркут

Беркут еще никогда не менял собственных решений. Потому что неизменно все долго обдумывал и действовал не наугад – четко по плану.

И вот он испытывал все прелести женского ПМС, хотя ничего подобного у мужика не должно быть.

Метался от одного решения к другому, бросался из одной крайности в другую.

Несколько раз Беркут почти переслал Але аудио сообщение от Алексея.

Чтобы ничего не пояснять, не отвечать на вопросы, каждый из которых словно ножом по сердцу. Чтобы не сомневаться – в каком виде подать информацию.

И всякий раз перед нажатием кнопки «отправить» Беркут все удалял, потому что его внутренние часы вдруг запускались с невиданной скоростью. Он снова понимал: до ухода Али в таком случае – один день. Один! День!

И это совсем не помогало поступить правильно.

Если бы она дала знак, сказала что-то такое… Намекнула, что все равно готова остаться. Под совершенно любым благовидным предлогом.

Даже глупым, даже надуманным. Беркуту было плевать. Это не имело значения. Он даже заморачиваться не стал бы. Главное – она останется. А вместе с ней останется это ощущение – дыхания вдосталь, до головокружения, до ощущения внутреннего переполнения.

И жизни, что струится по венам, охватывает и уже не уходит.

Жизни, которую она дарила.

Он сам не понял, даже не уловил, в какой момент слово «жизнь» стало синонимом присутствия Али. И с каких пор ее отъезд с выполнением четвертого требования их договора «не преследовать и не домогаться» приравнивается к смерти всего лучшего для Беркута.

Но именно так: остро, болезненно, и отчетливо чувствовал ситуацию Борислав.

Поэтому сообщение так и осталось неотправленным.

Он решил поговорить с Алей за ужином. Начистоту. Без экивоков и социальных танцев с препятствиями.

Так, как он умел разговаривать.

И если окажется, что у него есть шанс оставить ее, даже после сообщения, что проблемы с бандитами улажены – выложить все начистоту.

А если нет… тогда придержать информацию до наступления лучших для Беркута условий.

Еду он заказал еще по дороге с последней деловой встречи в агентстве. Из ресторана с морепродуктами. Потому что, судя по сведениям Алексея, Аля с подругой любили подобную кухню.

Сам Борислав предпочитал хороший стейк. Но ради Али готов был жевать даже резину и запивать ее машинным маслом. И, вероятно, даже дискомфорта не почувствовал бы. Ни на секунду.

Слуги сервировали стол в рабочей комнате Беркута, пока тот в соседней комнате боролся с очередным приступом собственной неуверенности.

Потому что сталкиваться с подобным чувством было внове для Борислава.

Он не знал, что с этим делать и как с этим бороться.

Беркут минут пятнадцать выбирал себе одежду для ужина. Для домашнего ужина, мать твою!

Ужина вдвоем с женщиной, даже без выхода в свет.

Он копался в гардеробе так, словно планировал, как минимум, широкую презентацию.

Хотя, нет! Даже в таком случае, Беркут не посвящал столько времени своему внешнему виду.

Пиджак, рубашка, классические брюки выглядели слишком пафосными и церемонными.

Джинсы и футболка – слишком простоватыми, если не сказать – затрапезными.

Все было не то и не так…

А когда, наконец, Беркут остановился на черной рубашке навыпуск и джинсах почти брючного кроя, дверь его апартаментов хлопнула. Борислав быстро вышел из гардеробной, рукой приглаживая волосы.

И замер. Будто получил удар ниже пояса. В принципе, почти так оно и случилось. Хотя Беркут еще недавно готов был поклясться, что выжал себя до предела, занимаясь сексом с этой женщиной.

Но сейчас… сейчас она была само соблазнение. Или Беркуту только так показалось?

Наверное, он просто совсем потерял голову и оставалось лишь с этим смириться.

Аля мялась возле дверей.

В длинном красном платье-сарафане. Вроде бы почти простом, уличном, не вечернем и даже не коктейльном. Но квадратное декольте подчеркивало высокую пышную грудь. Сборки до талии – изящность фигуры. А пышные рукава тонкие запястья.

Обычно Беркут редко обращал внимание на руки женщины. Оценивал грудь, бедра, ноги, талию.

Но сейчас его взгляд так и лип к аристократически длинным, узким ладоням Али.

И – самое интересное – даже без маникюра, с аккуратно обстриженными ногтями они выглядели совершенными.

Следующим ударом по либидо и чувствам Беркута стал легкий макияж Али. И вроде бы опять ничего ведь особенного. Чуть подчеркнуто там, слегка здесь.

Но кожа ее казалась еще более свежей, сияющей. А глаза просто огромными, глубокими. В таких утонуть – раз плюнуть. А вот выплыть и найти крохи мыслей – еще как непросто.

Беркут прямо завис, как компьютер, не в силах переварить поступавшие данные.

Потому что они еще поступали.

Волосы Али волнами спадали на плечи. Местами еще чуть влажные, сразу напоминающие о том, как они в бассейне… резвились будто восторженные дети и… восторженно занимались другим. Любовью. Отдались безумию страсти.

В чуть приглушенном освещении волосы Али казались красноватыми.

Беркут даже не сразу понял – почему она мнется и не проходит в комнату.

И лишь потом Аля все же спросила:

– Эм? Что-то не так?

– Не так? – Беркут искренне удивился. Что вообще С НЕЙ может быть не так?

– Ну вы так смотрите…

– Прикидываю, не начать ли пить бром регулярно… Ты слишком соблазнительна. И не поручить ли ближайшие дела заместителям. Потому что важные деловые переговоры и мысли о том, как бы поскорее встретиться с женщиной – крайне неудачное сочетание.

Аля покраснела и опустила глаза, становясь ее более прекрасной, нежной, непосредственной как в бассейне.

Поборов желание схватить ее, усадить на колени и самому кормить, Беркут прокашлялся и жестом пригласил ласточку к столу.

* * *

Аля

Я вертелась перед зеркалом, как девчонка, и просто не могла прекратить улыбаться.