* * *

Крим стал завсегдатаем ресторана Gatti’s Adelaide Gallery на улице Стрэнд. Обстановка ресторана была элегантной – сводчатые потолки, витражи, декоративная штукатурка, палитра синего и золотого, – а потому он являлся любимым местом театральной публики. Актеры и драматурги из близлежащих театров занимали большинство мест за мраморными столешницами. Однажды, когда все столы были заняты, Крим подсел к незнакомомцу и представился как Томас Нил. Он был образован, со вкусом одет, «хорошо просвещен и путешествовал, как и все мужчины», – вспоминал другой посетитель заведения. Они заказали много блюд; Крим предпочитал хлеб с сыром, который запивал пивом или джином, а также яйца ржанки и другие деликатесы, имевшиеся в меню. Он рассказывал, как ему нравилось посещать городские мюзик-холлы, говорил о деньгах и, казалось, был одержим ядами. И все же бо́льшую часть времени он говорил о женщинах^[3].

«Его высказывания о них были далеки от терпимых или приятных», – вынужден был признать его компаньон по обеду.

У Крима с собой имелась коллекция порнографических фотографий, которые он с удовольствием показывал новому знакомому и другим посетителям.

Он был беспокойным и суетливым: не мог усидеть на месте, даже когда пил в баре ресторана, и всегда что-то жевал: жвачку, табак или кончик сигары; его челюсти «двигались механически, как у коровы, жующей траву». Он настороженно относился к каждому, кто приближался к его столику, будь то проходящий мимо посетитель или официант. Он редко улыбался, и его смех звучал натянуто и фальшиво, как будто он играл злодея в дешевой мелодраме. Более того, люди не могли не заметить, что его левый глаз косил – это придавало ему безумный, зловещий вид. Позже Крим утверждал, что приехал в Лондон, чтобы проконсультироваться с окулистом, и после прибытия он действительно посетил кабинет оптика на Флит-стрит. Джеймс Эйтчисон определил его заболевание как гиперметропию, или дальнозоркость: его глаза неправильно фокусировались, затуманивая зрение и вызывая сильные головные боли. Эйтчисон пришел к выводу, что Крим страдал этим заболеванием с детства, а потому уже давно нуждался в очках, и снабдил его двумя парами очков.

Чем больше товарищ по обеду узнавал о Криме, тем больше беспокоился. «Он был чрезвычайно порочен и, казалось, жил только для удовлетворения своих страстей^[4], – вспоминал он. – Его вкусы и привычки были самого извращенного порядка». Крим не скрывал, что употребляет наркотики: по его словам, он постоянно принимал по три-четыре таблетки, содержащие кокаин, морфин и стрихнин – смертельный яд, в малых дозах используемый в качестве стимулятора. Таблетки облегчали его головные боли. Кроме того, он с удовольствием отмечал, что они обладают свойствами афродизиака.

Достать наркотики и яды в Лондоне, как выяснил Крим, было несложно.

Он зашел в аптеку на Парламент-стрит – прямо за углом от новой штаб-квартиры Скотленд-Ярда – и представился врачом из Америки, приехавшим в город, чтобы пройти курсы в больнице Святого Томаса. Помощник аптекаря Джон Киркби не смог найти имя Томаса Нила в реестре лицензированных врачей магазина. «У меня нет привычки продавать яды лицам, чьих имен нет в реестре», – сказал он позже. Доступ к ядам был ограничен законом, и, если Крим не мог доказать, что является врачом, кто-то из знакомых фармацевтов должен был поручиться за него. Однако Киркби сделал исключение и поверил новому клиенту на слово. Той осенью он несколько раз продал Криму опиум и стрихнин, а когда Крим попросил пустые желатиновые капсулы такого размера, который обычно не используется в Великобритании, Киркби услужливо разыскал их у поставщика. Такие капсулы наполняли лекарствами, которые были слишком горькими на вкус, чтобы принимать их в виде порошка или таблеток.

Крим не сказал, как намеревался использовать стрихнин или труднодоступные капсулы. А Киркби его не спрашивал.

Глава 2. Сыскная лихорадка

«Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке? – спрашивает Габриэль Беттередж, главный слуга в доме леди Вериндер, другого персонажа романа 1868 года «Лунный камень». – А! Нет еще! Ну, так это случится с вами… Я называю это сыскной лихорадкой…»

История интриги Уилки Коллинза и бесценного украденного бриллианта («лунный камень» в названии) познакомила мир с одним из первых профессиональных детективов в английской литературе – сержантом лондонской полиции Каффом. «Крупнейший сыщик в Англии», – уверяют читателей. Его первое задание в «Лунном камне» – тщательный осмотр комнаты, где хранился драгоценный минерал. «Во всех моих странствованиях по грязным закоулкам этого грязного света я еще не встречался с тем, что можно назвать пустяками». «Я не подозреваю, – уверенно заявляет он на другом этапе своего расследования. – Я знаю». Беттередж, который наблюдает за Каффом во время расспросов, вскоре заражается сыскной лихорадкой.

Как и викторианская публика. Преступления и убийства были навязчивой идеей на протяжении всего XIX века. «Ничто, – провозгласил один лондонский новостной агент, – не сравнится с ошеломляюще хорошим убийством». Читатели жаждали «сенсаций» и опосредованного трепета, потому что это позволяло заглянуть в пучину зла и скандалов с безопасного расстояния. Один социальный историк из Великобритании сравнил это с формой порнографии – преступным удовольствием, которому можно предаваться в газетах, книгах и пьесах.

Писатели изо всех сил старались создавать романы, основанные на последних безобразиях, в то время как лондонские театральные дельцы иногда выносили преступления на сцену еще до того, как реальный злоумышленник представал перед судом.

Охотники за сувенирами могли купить керамические статуэтки, изображающие убийц и жертв. Основная пресса, взяв пример с The Illustrated Police News и других прибыльных криминальных изданий, предлагала зловещие отчеты о жестоких смертях и следовавших за ними судебных процессах. Им даже приходилось приносить извинения, если читателей разочаровывали отчеты о «банальных убийствах». В 1861 году одно лондонское издание, The Spectator, описало основные события прошедшей недели в британских судах: сообщения о двух женщинах, отравивших своих детей, жильце, убившем квартирную хозяйку, враче, сделавшем аборт со смертельным исходом, и мужчине, пытавшемся убить сына в пылу ссоры из-за наследства. В остальном, как отмечала газета, «неделя была скучной».

Убийство – зрелище, которым можно было наслаждаться и лично. Люди стекались на места преступлений, надеясь хоть мельком увидеть дом или переулок, где произошло кровопролитие. Они приходили в Центральный уголовный суд Лондона Олд-Бейли, где едва не дрались за места, желая стать свидетелями судебного процесса и вынесения приговора. Сатирический журнал Punch высмеял вуайеризм тех времен, опубликовав пародийный репортаж с текущего судебного процесса: «Боже мой! Это более захватывающе, чем опера, – сказала одна женщина подруге. – И еще более восхитительным оно становится оттого, что все это – правда».

Десятки тысяч людей мечтали стать свидетелями заключительного акта трагедии – казни преступника. Эти мрачные бдения продолжались даже после того, как в 1868 году в Великобритании запретили публичные казни через повешение. Шумные толпы продолжали собираться у тюрем в день казни и разражались радостными возгласами, когда подтверждали смерть убийцы. Те, кому отказывали в возможности увидеть повешение преступника, могли посетить лондонский музей мадам Тюссо, где в Комнате ужасов выставлялись восковые фигуры печально известных убийц. Английский эссеист Томас Де Квинси высмеял эту жажду крови в эссе с провокационным названием «Убийство как одно из изящных искусств». «В состав прекрасного убийства входит нечто большее, чем два болвана, которым нужно убить и быть убитыми – нож, кошелек и темный переулок», – написал он в журнале Blackwood. Массы могут быть удовлетворены «обильным пролитием крови», но «у просвещенного ценителя вкус более утонченный».

* * *

Создание лондонской столичной полиции в 1829 году и ее сыскного отделения в 1840-х годах ввело нового игрока в этот спектакль о преступлении и наказании – профессионального следователя. Чарльз Диккенс был первым, кто популяризировал работу сыщиков Скотленд-Ярда. В журнальной статье 1850 года он восхвалял их «необычайный интеллект» и способность к «острой наблюдательности и быстрому восприятию». Один из таких следователей, Чарльз Филд, стал прототипом мистера Бакета – инспектора, несколько лет спустя появившегося в романе Диккенса «Холодный дом». Бакет «спокойным и острым взглядом» оценивал ситуации и с легкостью читал людей. «Ничто, – писал Диккенс, – не ускользает от него».

Уилки Коллинз тоже черпал вдохновение среди представителей сыскного отдела. Прототипом сержанта Каффа стал детектив-инспектор Джонатан Уичер из Скотленд-Ярда – они даже разделяли страсть к садоводству, – а сюжет «Лунного камня» основан на одном из самых известных и загадочных дел Уичера – убийстве ребенка в загородном поместье Роуд-Хилл в 1860 году. Однако Диккенс и Коллинз не являлись первопроходцами детективного жанра – Эдгар Аллан По создал его еще в начале 1840-х годов. В «Убийствах на улице Морг» и других рассказах По представил обществу Огюста Дюпена – сыщика-любителя, который использовал логику и разум для раскрытия тайн и преступлений. И все же величайший вымышленный детектив из всех возник в 1880-х годах, родившись в воображении врача из Эдинбурга, решившего построить карьеру писателя. Артур Конан Дойл сочетал логический склад ума Дюпена из книг Эдгара По с наблюдательностью и быстротой умозаключений реального врача Джозефа Белла, который был одним из его преподавателей в медицинской школе. Он воплотил «новую идею детектива» в культовом персонаже, которого мир вскоре узнал как Шерлока Холмса.

Холмс и его партнер по расследованию преступлений, доктор Джон Ватсон, дебютировали в 1887 году в «Этюде в багровых тонах» – детективе об убийстве, впервые опубликованном в журнале Beeton’s Christmas Annual, а затем выпущенном в виде книги. Критик эдинбургской газеты The Scotsman назвал историю захватывающей и доказывающей, что «настоящий детектив должен владеть искусством наблюдения и дедукцией». Эта история создала вселенную, которую позже полюбят миллионы читателей. Холмс и доктор Ватсон, выступающий в роли рассказчика, живут в одной квартире по адресу Бейкер-стрит, 221Б, где и встречаются с чередой отчаявшихся клиентов и сбитых с толку детективов Скотленд-Ярда. Холмс демонстрирует поразительную наблюдательность и раскрывает подробности жизни своих посетителей еще до того, как у них появляется возможность о них рассказать. Он описывает себя как детектива-консультанта – полиция обращается за его помощью, когда заходит в тупик в попытках раскрыть преступление.

В прошлом врач, а потом писатель Артур Конан Дойл создал своего культового персонажа Шерлока Холмса – «новую идею детектива» – в середине 1880-х годов (авторская коллекция)

«Они знакомят меня со всеми обстоятельствами дела, и, хорошо зная историю криминалистики, я почти всегда могу указать им, где ошибка», – уверяет он доктора Ватсона.

Второе приключение Холмса, «Знак четырех», представляет собой повесть об убийстве, предательстве и потерянных сокровищах, опубликованную в Англии и Соединенных Штатах в 1890 году. «Среди детективных историй, – правильно предсказал американский рецензент, – она должна стать классикой». К моменту выходу книги читатели знали, что Холмс был экспертом по химическим веществам и ядам, опубликовал книгу на загадочную тему различения разновидностей сигарного пепла и вел похожий на энциклопедию справочник преступлений и преступников. Они следовали за ним, когда с лупой в руке он осматривал места преступлений в поисках отпечатков ботинок, следов грязи и крови и других улик. Кроме того, они наблюдали, как он затмил незадачливого инспектора Лестрейда и других трудолюбивых детективов Скотленд-Ярда. Когда лондонская полиция «в тупике» – что, как с презрением замечает Холмс в «Знаке четырех», является «их нормальным состоянием», – он приходит на помощь. «Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должно ею быть», – говорит Холмс.

Конан Дойл снова оживил Холмса и доктора Ватсона летом 1891 года, незадолго до приезда Томаса Нила Крима в Лондон, для серии коротких рассказов, опубликованных в The Strand Magazine. Широкая аудитория и последовательный подход сделали Холмса сенсацией.

Интерес публики к убийствам и детективным историям, как отметил эксперт по криминальной фантастике Джон Карран, стал «почти ненасытным».