Дмитрий Казаков: Дети Аллаха

© Дмитрий Казаков

* * *

The good die young

There might be no tomorrow

In god we trust

Through all this pain and sorrow

Rudolf Schenker, Christian Kolonovits “Scorpions”

Часть 1. Аш-Шам ат-Тарихий

Глава 1

Темнота, боль, далекие голоса, похожие на ангельское пение.

Самир ощутил, что поднимается, взлетает. Нечто соскользнуло с ног, его мотнуло. Он закашлялся, по лицу потекла холодная вода, и по глазам ударил яркий белый свет. Попытался заслониться, но рука не послушалась.

– Тихо-тихо, дорогой, клянусь своими усами, – сказал в ухо голос совсем не ангельский, хриплый и густой, как мед.

Самир обнаружил, что сидит на земле, его придерживает за плечи сосед, сапожник Бутрос, от того тянет дешевыми сигаретами, а мир вокруг кружится, трясется и качается… Он только что сидел на диване. Едва включил телевизор, когда услышал рев в небесах и гул разрывов.

Брат как раз вошел в комнату, мама и сестра остались на кухне… Где они?

Пронзивший Самира ужас оказался сильнее любой боли. Он дернулся, пытаясь вскочить, освободиться из хватки Бутроса, но тот лишь усилил нажим и повторил, дыша табаком:

– Тихо. Сиди, не дергайся.

Круглолицый мужчина в белом халате присел на корточки перед Самиром, принялся ощупывать тому ноги, затем пробежал пальцами по плечам, заставил согнуть руки в локтях, сжать кулаки.

– Порядок, – сказал он. – Ушибы и ссадины, но кости целы.

– Где… они? – выдавил Самир через спекшиеся, разбитые губы.

Болело все, но ему было наплевать. Он хотел увидеть маму, младшего брата, сестру, убедиться, что с ними все в порядке, избавиться от страха, рвущего внутренности подобно громадной пиле из ледяного металла…

Мужчина в белом халате посмотрел с сочувствием, а сапожник Бутрос тяжело вздохнул и сказал:

– Ты, мальчик…

Но тут послышался знакомый голос, и Самир вновь едва не подпрыгнул: Ильяс!

– Брат! Брат! – воскликнул тот, и через мгновение оказался рядом, уткнулся лицом в плечо и заплакал, содрогаясь всем телом, обхватив Самира и прижавшись тесно-тесно.

Ребра отозвались вспышкой боли, зато шум в голове утих, а мир перестал качаться. Словно в младшем брате Самир обрел некую опору и, держась за нее, смог оглядеться, преодолел сопротивление избитого тела.

Вот желтый забор, за которым прячется школа-мектеб, и в нем пролом, его раньше не было. Дом сапожника Бутроса, покосившийся, ободранный, с выбитыми окнами, а дальше… дальше… там, где должно стоять их жилище, маленькое, но уютное… дальше…

Самир решил – у него что-то произошло с глазами, и закрыл их, но тут же снова открыл. Потряс головой, поднял руку – и та на этот раз послушалась – вытер лицо от грязи, пота и крови.

Груда развалин, угол из двух огрызков стены, и воронка, черный провал.

Сердце Самира словно рухнуло в этот провал, кануло во тьму и холод, которые приносят в их город, в их страну военные самолеты, летящие с запада, со стороны далекого моря. Накатило желание заплакать, так же, как Ильяс, в полный голос, не сдерживаясь, но он вспомнил, что он старший мужчина в семье, что он не может вести себя как ребенок.

Поэтому он только сморгнул, давя злые, едкие слезы, и спросил, обращаясь на этот раз прямо к Бутросу:

– Где они?

Сапожник отвел глаза, огладил наполовину седую бороду и сказал, подняв руку:

– Там.

Осторожно, стараясь не потревожить Ильяса, Самир повернул голову и приподнялся: закрытые тканью вытянутые предметы, бывшие недавно людьми, из-под материи торчат ноги, одна пара, вторая.

– Может быть, не стоит им… – начал круглолицый в белом халате, но Самир увидел цветастые носки с покемонами, их сегодня надела сестра, они ведь ее любимые… были.

Теперь он знал, что случилось с матерью и сестрой, и страх ушел, его сменило нечто худшее – колоссальная, размером с город пустота, неведомым образом поместившаяся внутри, и пылающее на самом ее дне пламя ненависти. К тем, кто убил. Превратил живых людей в изуродованные куски мяса, а дом – в руины, в ничто, пустое место.

Самир задрал голову, уставился в небо, откуда пришла смерть.

– Почему они летят к нам?! – крик ударил по ушам, словно кнут по обнаженной спине, и он не узнал голоса, подумал лишь, что тот смутно знаком – одна из соседок. – Проклятые убийцы! Что мы им сделали?! Почему они бросают на нас свои бомбы?! Провалитесь в ад!

Крик превратился в сдавленные рыдания, послышался мужской, утешающий голос.

– Ну, мальчики в порядке, и это почти чудо, учитывая, откуда вы их вытащили, – сказал круглолицый в белом халате, врач или фельдшер из городской больницы. – Понимаете, забрать их мы не можем, у нас хватает тяжелораненых…

Перекрывая рыдания тех, кто потерял близких, заглушая стоны пострадавших и сочувственные увещевания врачей, понеслось оттуда, где над домами поднимался минарет над мечетью шейха Мансура:

– Аллах велик! Аллах велик! Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха! Свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха! Собирайтесь на молитву!

«Почему не разбомбили их? – хотелось спросить Самиру. – Запад воюет с ними! Почему мы?».

Но женщина может позволить себе жалобные крики и причитания, он же мужчина, старший в семье… с сегодняшнего дня состоящей из двух человек, но все же семье.

– У них есть родственники? – поинтересовался круглолицый, повысив голос, поскольку муэдзин продолжал выпевать призыв-азан.

– Нет, клянусь своими усами, – ответил сапожник Бутрос. – Родители их из деревни. Кафр Касем вроде бы, на севере, на самой границе с турками. Отца убили три года назад.

«Четыре! Это сделали ублюдки-мусульмане!» – едва не выкрикнул Самир, но сдержался, крепче прижал к себе брата и погладил того по голове.

На самом деле никто не знал, почему оказался застрелен никому не мешавший, тихий семьянин Салим Абд-аль-Малак. Он просто не вернулся с работы вечером, а утром его тело нашли в одном из переулков Рыночного квартала.

– Печально, да упокоит Господь его душу, – сказал круглолицый и перекрестился.

– Он на небесах. – Бутрос повторил жест. – Мы ради Христа приютим мальчиков. Моя жена будет рада присмотреть, ведь наш старший уехал в Иорданию, а дочь… она… – сапожник сглотнул.

«Погибла во время одного из налетов» – мог бы сказать Самир, но смолчал.

– Отлично, – круглолицый поднялся. – Если что будет нужно – обращайтесь. Благословит вас Пресвятая Дева.

– Благословит тебя Пресвятая Дева, – отозвался Бутрос. – Спасибо.

Самир вновь не открыл рта: если бы Пресвятая Дева была именно такой, какой ее описывал отец Григорий, милосердной и сострадательной ко всем без исключения, то она бы не позволила случиться тому, что случилось, она бы не дала умереть сначала отцу, а потом и сестре с матерью.

Или ей наплевать на них, или ее вообще нет!

Этой мысли Самир испугался – такое думать могут только сумасшедшие.

– Спасибо, уважаемый, – проговорил он, ощущая, что губы ворочаются, словно чужие. – Мы с братом благодарим вас за вашу доброту, но у нас есть свой дом, и мы не…

– Не глупи, мальчишка! – рыкнул Бутрос. – От вашего дома ничего не осталось! Поднимайтесь, и пошли!

Ильяс оторвался от плеча брата: заплаканное лицо, красные глаза, оттопыренные уши, родинка на подбородке.

– Может, пойдем? – сказал он, глядя на Самира заискивающе. – Там же ничего. Даже если бы все было, то я не хочу смотреть…

– Вот тебе раз! – Самир нахмурился, потеребил себя за ухо. – Ты младший! Слушай, что я говорю! Нам нужно позаботиться о телах…

– Мы этим займемся, – вмешался сапожник. – И отец Григорий. Вон он, кстати.

Священник, высокий и рыжебородый, остановился там, где в ряду домов возникла прореха, наклонился над лежавшей на земле пожилой женщиной. Поднялась его рука для благословения, качнулась голова в черном тюрбане, и женщину погрузили на носилки, понесли туда, где мерцали огни на крыше обшарпанной машины скорой помощи.

– Идем, – Бутрос подхватил Самира под мышки и поставил на ноги, Ильяс вскочил сам. – У нас есть свободная комната, пусть маленькая, но чистая. И окна… мы вставим. А о матери и сестре не беспокойтесь, мы о них позаботимся. Не бойтесь.

Самир глянул туда, где из-под ткани торчали ноги в розовых носках с покемонами, и сам пошел следом за сапожником, зато брата взял за руку – просто на всякий случай. Ильяс такой – лучше за ним присмотреть.

Пустота колыхалась внутри, как исполинский аэростат, и в то же время придавливала к земле. Конечно, у них есть свой дом, и они туда обязательно вернутся, но не сегодня, а завтра… Горло сухое, синяки со ссадинами ноют слишком сильно, ноги дрожат, так что сейчас он мало на что годится, да и Ильяса надо пристроить.

Завтра утром обыскать развалины, найти все ценное, забрать то, что можно восстановить или продать…

Они двое, они семья, они выжили и должны жить дальше.

Хотя бы для того, чтобы отомстить.

Глава 2

Горячее небо изрыгало зной. Он обжигал голову, но Самир все равно чувствовал, что ему холодно. Ледяной сыростью тянуло из могилы, похожей на воронку, возникшую рядом с их домом.

Ильяс всхлипывал, опустив голову на грудь, и сапожник Бутрос успокаивающе похлопывал его по плечу. Умм-Насиб, его жена, вытирала слезы, как и многие другие женщины; мужчины выглядели мрачными, кое-кто сжимал кулаки и шепотом ругался.

В результате позавчерашнего налета в их квартале погибло шестеро.

– Аминь! – торжественно произнес облаченный в епитрахиль и фелонь отец Григорий, и вслед за ним тот же возглас повторили все, от передних рядов до задних. – Аминь!

Самир смолчал, но перекрестился: указательный палец ко лбу, к груди, а затем от левого плеча к правому. Только не ощутил ничего: ни радости, ни облегчения. Словно пустота, появившаяся внутри два дня назад, поглотила светлые чувства, оставив только боль потери, отчаяние и ненависть.

Ильяс всхлипнул громче, поднял голову.

Священник подал сигнал, и гробовщик опустил крышку, пряча то, что осталось от их матери. Сестру упавшими камнями изуродовало до такой степени, что ее пришлось хоронить с закрытым лицом.

– Как же так? Ну почему… Оно же… – запричитал Ильяс.

– Молчи! – одернул его Самир. – Ты взрослый!

Двенадцать лет – уже не мальчик, особенно теперь, когда они остались вдвоем.

Мужчины крякнули, подняли гроб на веревках, и он мягко скользнул в холодную тьму. На мгновение завис на краю видимости, а затем исчез, растворился, пропал навечно.

Самир опустил веки, думая, что сейчас должны вернуться слезы, высохшие утром. Да, позавчера в доме у Бутроса он немного поплакал после того, как заснул Ильяс, тихо, кусая себя за кулак, чтобы никто не услышал, но на следующий день глаза его стали сухими, точно песок из сердца пустыни, где не живут даже змеи и шакалы.

Сегодня он думал, что это – навсегда.

– Покойся с миром, во имя Господа, – сказал отец Григорий, и первый ком земли ударился о крышку гроба.

Звук этот показался Самиру громким, как разрыв бомбы.

Он неуклюже, едва не упав, наклонился, нащупал кусок твердой, словно камень, глины, и бросил его. То же самое сделал Ильяс, к могиле двинулись Бутрос, Умм-Насиб, другие соседи, все жители их маленького квартала, зажатого между мечетью шейха Мансура и старой крепостной стеной, уцелевшей чуть ли не со времен крестоносцев.

Самир отступил, давая дорогу, и голова его закружилась, показалось, что кресты на кладбище пустились в пляс.

Проклятый зной, что жжет макушку, но не в силах согреть сердце.