– Как можно всё ещё дрочить на однопользовательский эндгейм? Что у тебя сейчас, опять «Mass Effect», поди?

– «Fallout».

– В который раз это самое мамонта.

Серёгин рассмеялся.

Они сидели с Эн на летней веранде кафе на Крылова. Неожиданный проблеск лета убедил хозяев вытащить наружу столы и ловить на эту снасть проплывающих мимо: скорее, скорее, давайте, пока не началось!

Эн была совершенно не похожа на себя: вместо джинсов и какой-нибудь безразмерной дырявой хламиды, дурацкой кепки, разноцветных чулков – «костюм женщины». Платье в узор, цепочка, кольца и браслеты нормальных размеров. И тени под цвет платья. И маникюр. Не сказать, что Серёгину больше понравилось, но интересно. Волосы вот только она зря отпустила, с короткими ей было лучше. Ему-то точно было лучше.

– Ок, игры и оскорбления – done, – кивнул Серёгин. – Что теперь, книжки?

– Я мало читаю, – созналась Эн, – некогда, а одна-две в течение не пойми какого срока не считаются. А у тебя?

– Мемуары Фрая – смешные, «Марсианин», «Немцы» Терехова, «Обитель» прилепинскую советуют, хотя…

– Я первую часть смотрела. Так-то фигня фигнёй, хотя Йовович и красоточка.

Серёгин долго смеялся.

– А в группе своей ещё поёшь?

– Не, – Наташка наморщила нос, посидела так несколько секунд, вздохнула, – разбежались. Уже не помню, когда.

– Жаль, – честно сказал Серёгин; он любил, как Эн пела. В плейлисте ноутбука до сих пор торчат два её трека. Серёгин даже лелеял надежду, что как минимум один адресован именно ему.

Эн не оценила. Она помрачнела, сплела на груди руки и стала смотреть тем взглядом, какой Серёгин видел у своего кота, когда нёс его прививаться.

– Лёша, не надо вот этого, – предупредила она.

– А что такое? Правда, жаль: ты клёво пела.

Эн смерила его не неприязненным даже – а каким-то окончательным взглядом. В этом взгляде враз кончились «Варкрафт», Фрай и любые остальные темы.

– Клеиться этими приёмчиками не надо, – отчеканила Эн.

– Кто клеится?! – возмутился Серёгин, который ещё не определился, нужно ли в этот раз клеиться к Наташке или ну его к собакам. – Я уже не имею права тебе просто сказать, что ты такая же охуенная? У нас с тобой теперь подцензурно?

– У нас с тобой, – она сделала здесь ударение, – Лёша, ничего. И про группу-песни-пляски мы не разговариваем.

– Да мы с тобой вообще не разговариваем, – сказал Серёгин, тоже стерев с лица стародружеское выражение и сразу став значительно старше своей ровесницы. – Это так, Наташа, флуктуация. Кофе взыграло.

– Ну-ну, – сказала Эн, – ну-ну. В мире, в котором ты живёшь, Лёша, всё флуктуация. Всё вспышка. Слева, справа, побежали, нет, стой, побежали опять. Не просто же так ты косплеишь одинокого рейнджера.

– У меня есть сын.

– Которого ты видел раз пять за десять лет.

Серёгин хотел возразить, что ездит к Арсюхе два раз в год, но вовремя сообразил, что аргумент так себе и едва ли сыграет. Промолчал. Эн кивнула – не без торжества.

– То есть у тебя с дочерью – не в пример слаще? – уточнил он.

– У меня их две.

– Серьёзно?

– Ха, – сказала Эн, – и вот, Лёша, всё у тебя так.

Помолчали.

– Слушай, – примирительно сказал Серёгин, – мы десять лет не виделись, может, ещё на столько же разбежимся. Давай не будем хоть один день друг друга жрать. Давай я просто скажу, что рад тебя видеть. Без всяких.

– Да я тоже рада. Лёша, только не делай из этого специальных выводов, оки?

– Да не вопрос.

– Точно? Ты же понимаешь, почему я уточняю?..

Он понимал.

Второй раз они встречались через полтора года после первого. Его переклинило, а она сказала: ну, может быть… попробуем. Он решил, что это знак. Всё можно пересобрать, перерисовать, пересложить. Мотался за ней хвостом. Ездил за ней в Москву, к её огромному удивлению. Выкладывался на свои 200, а может, 300 процентов. Совершенно рехнулся. Из всего выпал.

А потом был опять разговор. И ещё один. И она сказала: слушай, это всё хорошо, но получается какой-то изврат. И только тогда он освободил город совсем. Выехал в Красноярск с вещами.

В третий раз он написал. И она написала. И он собрался приехать, хоть все и были уже глубоко женаты. Но она сказала: давай остановимся, слишком сложно, Лёша. Он отказался. Он думал, она тоже откажется, когда он появится. Он ошибался.

– Ладно, – сказал Серёгин, постаравшись как можно нейтральнее улыбнуться, – тебе же хуже.

Эн усмехнулась – пожалуй, чересчур язвительно.

– И ты не приехал начинать старую песню?

– Я по работе приехал.

– И где же ты сейчас работаешь?

– Помощником губернатора. Как тебе?

– Так себе, – отозвалась Эн, – хоть бы уж тогда президента.

– Так ты не поверишь.

– Так и не поверю, да.

Они помолчали.

– Не факт, что ты слышала, – сказал Серёгин. – Красноярские дела. У нас там детей решили порезать в салат. Шьют убийство Кеннеди и минирование моста.

– «Комитет», что ли?

Серёгин удивлённо присвистнул.

– Ого, – сказал он.

– По работе слышала, – кивнула Эн.

– По работе? А ты кем сейчас трудишься?

– О, тебе понравится, – плотоядно улыбнулась Эн. – Помощницей судьи.

– Подожди, – нахмурился Серёгин, – какого судьи?

Обыкновенного, федерального. Она получила заочное юридическое, а стаж муниципальной службы у неё был раньше – она же тогда в избиркоме… Ну вот она и пошла. Интересная, кстати, работа. Нервов бывает много, но где их не бывает, Лёша? Уже три года как. Сработались.

– Мне в суде говорят, – продолжала болтать Эн, не замечая изменившегося настроения Серёгина, – вам, Наталья Лександрна, надо уже сдавать самой. Как будто это так просто. Я не то чтобы мажусь, просто надо допить свой горшочек смелости сначала…

Ему не понравилось. Серёгин пытался сообразить – а что его, собственно, задело? Ну, выучилась; хорошо. Ну, работает; нормально. Ну, помощницей судьи. И что? Но нет, что-то хрустнуло, посыпалось что-то.

– Так а чего ты впрягся за этих взрывателей? – вдруг сама себя оборвала Эн. – Вспомнил анархическую юность?

– Да какие они взрыватели, Эн, окстись. Обычная мелюзга, которую по дворам наловили.

– Ты мне расскажи, ага. У нас тут свои такие же водятся. Как раз слушания в сентябре закончились.

– Какие свои? – насторожился Серёгин.

– Да то же, что ваши, мажорики с ранением в голову.

– С этого места поподробнее.

– Сам почитай. Только не на «Дожде» разном, а то у вас, либерды, там сплошной кровавый режим будет. А про оружие, мины, тренировки по стрельбе враз забудете.

– У нас… у либерды? – уточнил Серёгин.

– Ну, – улыбнулась зубами Эн, – раз «по дворам наловили» – значит, ага. Так только либерастня пишет.

Серёгин поморщился. У него было вшитое в голову внутреннее правило: «укры», «колорады», «либерасты», «путиноиды» и прочий словарь боксёров по переписке был директивным указанием на окончание разговора. Любого. С любым. По любому поводу.

Он спохватился: может, он поморщился только про себя? Нет. Явно нет, раз Эн смотрит в ответ, искривив губу.

– Давно мы всё же не виделись, – заметила она саркастически.

– Давно, – согласился Серёгин, – видимо, с 37-го года, Наташ. Может, это ещё и ты сопляков помогла засудить?

Давид Гаглоев / У неё такие глаза

Всё оказалось непохоже – и в первую очередь глаза.

Стройная блондинка, может, чуть старше тридцати. Красивая. Она смотрела понимающе и даже сочувственно. Чуть склоняла голову и иногда кивала, когда адвокат заводил про отсутствие резонов для содержания под стражей после окончания следствия. Про необходимость лечения для четверых из шести. Про отсутствие судимостей и хорошие характеристики.

У неё были слегка раскосые (и ещё чуть подчёркнутые стрелками) большие грустные глаза, по которым было ясно, что она сама тоже грустная из-за всего вот этого. Из-за того ада, что наколбасили прокурорские. Или губернаторские. Или чёрталысовские. Короче, те, которые тут за старших.

Никита даже себе не поверил. Думал, может, кажется. Может, выдумываешь себе, врёшь, лишь бы наскрести из-под ногтей какой-нибудь надежды. Но на первом перерыве и адвокаты начали шептаться: наконец-то она похожа на человека. А Никита подумал, что сегодня всё внезапно похоже на человеческое. При входе в суд не было обычного смертоубийства. Никаких тебе врак про ограниченное количество стульев в зале – пустили всех журналистов, которые просились, и даже кто-то из блогеров влез.

И с ходатайствами не прерывала.

И когда Давид сказал: «Я уже восемь месяцев сижу в тюрьме, отпустите меня домой. Зачем меня держать в тюрьме – это безумие!», она вздохнула и даже так губы подобрала: мол, какой абсурд, и правда. И объявила второй перерыв.

Никита пошёл в буфет. Там не было воды, только тархун. И он пил липкий зелёный тархун и думал: ну всё-таки у неё понимающие глаза. Она же даже соглашалась, что статья такая-то подразумевает, что держать больше в СИЗО не нужно.

И он шёл к залу с этой идиотской надеждой.

Стройная блондинка читала по бумажке 20 минут. Всё по-прежнему, ничего не поменяют, и Давида, у которого почернели пальцы, и остальных, сколько кого есть, обратно, без послаблений.

И все в зале молчат. И ты молчишь.

А потом все выходят.

Аслан

Владивостоки

Когда-то он любил этот город. После кошачье-облезлого Ачинска он казался ему безбрежным, космическим. Вечерние огни города горели звёздным пламенем, его мосты были переброшены между созвездиями. В его глубине медленно кружили планеты со своими чуждыми цивилизациями.

Аслан разглядывал людей в маршрутках, придумывая им в этом космосе траекторию. Женщина в красной куртке была звёздной сестрой, укладывающей горожан в анабиоз и снова вынимающей одного за другим из темноты. Пожилой мужик со слегка подрагивающей рукой – ветераном галактических сражений. По утрам он выходит из подъезда во двор и долго всматривается в то место, где должна быть Вуаль Персея, – там его флотилия разбила центаврийские орды. Озирающийся по сторонам мальчик лет десяти наверняка отбился от остальной группы свободного поиска. Сейчас он достанет из-за пазухи коммуникатор и позовёт старших – смотреть, как огни утекают в большую реку.

У этого города было впереди огромное яркое будущее. Его трубы дымили не просто так, а чтобы отдать людям циклопические тракторы, гигантские ракеты, тонны алюминия, которые сразу же превратятся в самолёты, быстролёты, космолёты. И завод медпрепаратов был здесь не просто так – он готовил средства для безболезненного покорения новых пространств. И завод холодильников. И телевизорный.

Всё здесь было не случайно, всё имело цель и смысл. И даже обходя стороной кусок апокалиптического трупа промзоны, Аслан фантазировал, что из её смерти вот-вот прорастёт новое производство. Может быть, автобусов – а то старые «Маны» уж очень сильно коптят. Или каких-нибудь компьютерных штуковин. А может, и вовсе стратегических бомбардировщиков.

Всё имело смысл, но зачем в этом городе был Аслан? Он долгое время не знал. А пока не догадался, перебирал самое разное: носил невкусную пиццу, стоял за прилавком на Центральном рынке рядом с крикливой тувинкой Альбиной, строил совершенно невозможные дома под античный шик, возил китайского торговца.

Потом он наконец сообразил. Он – небесный механик. И словно бы в издёвку будущее подкинуло его в автосервис на улице Шахтёров.

Аслан сначала даже не хотел, но потом решил посмотреть. И ему неожиданно понравилось. И потому что это был толковый честный сервис, где хозяин только совсем немного мухлюет с деньгами. И потому что мужики подобрались малопьющие и неразговорчивые – какие и должны быть. И потому что оставалось ещё много времени, когда что-то можно было клепать для себя. Для соседей. Для своих, когда свои найдутся.