И только там обе они – и машина, и водительница – буквально преобразились. Двигатель грозно рыкнул, бросая стальное красное тело вперед, и мы помчались! Так быстро, будто и вовсе не касались колесами дороги, а на самом деле летели низко над землей. Может, этот автомобиль и недобирал звериной мощи (в сравнении с моим), зато подвеска работала безупречно, глотая любые неровности асфальта. Да и сама Настасья орудовала рычагом и педалями без единой ошибки: чуть закусила губу, нахмурилась – и переключала передачи так, что я не успевал даже почувствовать, как мотор на мгновение сбрасывает обороты.

Первые несколько километров я на всякий случай поглядывал и вперед, и в зеркала, но помощь Настасье явно не требовалась. Так что мне ничего не оставалось, кроме как развалиться на пассажирском сиденье, опустить стекло, подставить лицо теплому ветру и наконец расслабиться. Хотя бы постараться перестать думать и выбросить из головы документы, встречи, договоренности, планы…

Получалось так себе. И, похоже, не только у меня.

– Ты уже видел новый панцер Шестопалова? – поинтересовалась Настасья.

– Главным образом – на чертежах и фотографиях. – Я пожал плечами. – Но если хотя бы половина из того, что про него рассказывают, правда, то машина действительно интересная.

– Еще какая. – Настасья чуть добавила газу, обгоняя автобус. – Броня спереди в полтора раза толще, чем на первой модели. Другая подвеска, высота меньше на полметра, щиты закруглены…

– Пушка вместо пулемета, – напомнил я.

Шестопалов чуть ли не с самых первых дней буквально бредил идеей усилить вооружение боевой машины. Они с Судаевым даже выкупили несколько списанных полковых орудий, укоротили ствол и попытались втиснуть здоровенную замковую часть под броню. Насколько я помнил, получилось так себе – для экипажа и топливных баков стало катастрофически мало места. Дело явно шло к разработке пушки уменьшенного калибра специально под панцер.

Но – шло. Императорская армия уже выкупила всю первую партию машин, подписала договор на вторую и с явным интересом присматривалась к третьей. Впрочем, рассчитывать на чудо пока, увы, не приходилось.

– А вот мотор – барахло. – Настасья будто прочитала мои мысли. – Дымит, масло ведрами съедает… Еще и клинит. Три раза за месяц перебирали.

– Клинит – это плохо, – вздохнул я. – Мне-то другое рассказывали.

– Но едет хорошо. Что есть – то есть. От первых моделей убегает, как американский «Мустанг» от трактора, – только солярку заливай. – Настасья улыбнулась и покачала головой. – Крутится, с места рвет, чуть ли не прыгает! Стену сломает, если надо… Одна беда – ненадежный пока очень. Надо доводить до ума.

– Надо. Только на это год уйдет. А их бы прямо сейчас в Варшаву, хотя бы штук сорок… – мечтательно проговорил я. – И хрен теперь поймешь, что делать. То ли вторую модель лепить, то ли эту в срочном порядке.

– Корпус у третьей лучше, и ходовая тоже. – Настасья на мгновение задумалась. – А другой двигатель и потом можно воткнуть. Все равно они у панцеров через месяц – под замену, если ездить.

– Точно! А еще можно бак переставить с… Так! – Я откинулся на спинку и рассмеялся. – Насть, ну что такое? Сама же вчера говорила – ни слова про работу! А теперь чего?

Вместо ответа Настасья нахмурилась – и вдруг вдавила тормоз с такой силой, что машина с диким визгом покрышек заметалась по дороге. Ремень безопасности впился в плечо, и я от неожиданности едва не влетел лицом в торпеду. Первой мыслью было вцепиться в руль и вывернуть хоть куда-нибудь; впрочем, Настасья неплохо справилась и без меня. Она делала что-то немыслимо-странное – но явно делала это сознательно.

Машина еще несколько раз вильнула по асфальту, съехала на обочину и там остановилась, подняв в воздух целое облако пыли. И пока я пытался сообразить, что вообще происходит, Настасья уже отстегнула ремень и развернулась ко мне. Вид у нее при этом был такой, будто я то ли сказал, то ли сделал что-то… явно не то. Зеленые глазищи метали молнии, щеки раскраснелись, а ноздри раздувались так, что веснушки заплясали даже на скулах.

– Правильно, благородие! Ну́ ее, эту работу! – выдохнула Настасья.

И вдруг обхватила мою голову руками, притянула к себе и поцеловала. Неловко, едва не укусив за губу, – но с такой страстью, что не ответил бы на такую ласку, пожалуй, лишь покойник. Не знаю, сколько это продолжалось, – дорожная пыль вокруг успела улечься, а в машине стало даже жарче, чем было раньше.

– Уф-ф-ф, – выдохнул я, чуть отстраняясь. – Вот это выходной… Что такое на тебя нашло, Насть?

– Да ничего, благородие! Надоело уже просто. У тебя целый год – то народники, то панцеры, то крейсер, то Зеленая Роща, то еще чего… А теперь вот – война. – Настасья сердито фыркнула. – Я даже не знаю, куда ты уедешь дальше. Может, вообще на фронт, к Варшаве. Не знаю, вернешься ли… вообще ничего не знаю!

– Ну… если тебе станет легче – я тоже не…

– И ты не знаешь! – Настасья схватила меня за рубашку на груди. – Никто не знает. Поэтому я и решила: лучше уж… вот это – чем вообще никак. Понимаешь?

Целый год мы старательно изображали деловых партнеров, работали бок о бок, решали немыслимо сложные вопросы, продавливали вплоть до министерства все, что можно было продавить, вдыхали жизнь в рабочие союзы, грызлись с собственными поверенными за чужие пенсии. Настасья поднялась от простой крестьянской девчонки до первого человека на всех фабриках, принадлежавших фамилии Горчаковых. Я из бестолкового недоросля-лицеиста стал наследником рода и камер-юнкером, доверенным лицом самого императора.

Но вместе с нами росла и стена, разделявшая нас. Тонкая, почти прозрачная – но оттого не менее прочная. Мы сами возводили ее, в четыре руки укладывая ледяные кирпичики один за одним… ровно год, чуть ли не день в день. Жили каждый своей жизнью, стали чужими, не задавали лишних вопросов. Наверное, так было удобнее – мне-то уж точно.

И вдруг эта самая стена исчезла. Не осела, растаяв в пламени Настасьиных поцелуев, а с тихим звоном пошла трещинами и осыпалась, будто ее и не было вовсе. Остались только мы вдвоем – и день, который еще не закончился. Может, всего один – зато наш, целиком и полностью.

– Не знаю, как ты – а я больше ждать не собираюсь, благородие, – всхлипнула Настасья, забираясь лицом куда-то мне под мышку. – Иначе точно не дождусь.

Я промолчал, просто не нашел нужных слов, и несколько минут мы просто сидели, обнявшись. Мимо проносились машины, неторопливо пылили грузовики… один водитель даже собрался было остановиться узнать, в чем дело, – но, видимо, сообразил, что мы прекрасно обойдемся и без него. Я бы, пожалуй, провел так хоть целый день, однако Настасья зашевелилась под боком, неуклюже ткнулась губами мне куда-то между шеей и ключицей и снова устроилась в кресле.

– Ладно, благородие, – вздохнула она. – Поехали.

– Куда?

– В город… ко мне. Только давай ты за рулем, ладно? – Настасья вдруг отвела глаза и густо покраснела. – У меня руки дрожат.

Глава 4

На кухню я выходил на цыпочках – Настасья еще спала. Крепко, можно сказать, мертвым сном – как и положено спать человеку, у которого позади был нелегкий день… и нелегкая ночь. Конечно, часа через два с небольшим ее уже ждали на Путиловском, потом на совете инвесторов, потом у поверенного… но еще хоть немного отдыха она точно заслужила.

А уж позавтракать я смогу и сам – тем более что есть почему-то до сих пор не хотелось.

Так что я вскипятил чай – прямо в кружке, магией, чтобы не шуметь плитой и чайником, – и уселся за стол у окна. Солнце уже поднялось над крышами. Ржавыми, угловатыми и абсолютно одинаковыми. Они нестройными рядами выстраивались до самой зелени вдалеке. Ничего примечательного я так и не разглядел – да и вряд ли стоило ожидать каких-то особенных видов с кухни маленькой квартирки на рабочей окраине.

Настасья могла бы позволить себе жилье куда солиднее, но то ли экономила, то ли стеснялась – а скорее просто не желала тратить даже лишней минуты на дорогу из Елизаветина или откуда-нибудь из центра города. По сравнению с коммуналками на нижних этажах, в которых ютились по несколько семей, однокомнатная квартира под крышей считалась чуть ли не императорскими покоями, но (на мой вкус, конечно же) выглядела скромнее некуда. И все же мне тут нравилось. За несколько месяцев стены будто успели запомнить Настасью, перенять ее привычки и буквально стать родными. Все лежало на своих местах. Чисто, аккуратно, прибрано – хозяйка явно не позволяла себе разводить пыль по углам, хотя наверняка появлялась дома только к ночи.

Рабочие дворы за окном еще даже не начали просыпаться – кругом было настолько тихо, что я через открытую форточку даже смог услышать бормотание радио у кого-то из соседей. Не очень отчетливо, конечно: немного мешал легкий ветерок над крышами, да и сам простенький аппарат иногда сбивался, будто заикаясь, и щедро насыпа́л помех. И все же большую часть слов мне удалось разобрать.

Похоже, какой-то очередной новостной выпуск – в последнее время они переполнили все радиостанции, включая музыкальные. Даже беззаботную молодежь теперь куда больше волновали новости: политика, реформы Государственного совета, армия, экономика. Но в первую очередь, разумеется, война. И именно о ней сейчас и говорил диктор. До нас с дедом слухи с фронта доходили обычно на день-два быстрее, чем по официальным каналам, да и основания… скажем так, доверять источникам, были куда солиднее. Так что ничего неожиданного я не услышал.

Армия рейха продвинулась еще дальше на восток и заняла практически весь левый берег Вислы. Пока держалась только Варшава – слишком уж хорошо местные вояки укрепили город. И слишком много в столице Царства Польского было Одаренных. Тем не менее даже им сейчас приходилось несладко: германские генералы не только согнали туда чуть ли не пару сотен панцеров, но и активно использовали авиацию. Не привычные могучие дирижабли, которые без особого труда могли сбить опытные боевые маги, а аэропланы. Крохотные юркие машины, одинаково хорошо годившиеся и для разведки, и для расстрела пехоты на марше, и даже для забрасывания бомбами окопов и укреплений.

Конечно, и у рейха счет потерь шел на десятки единиц и воздушной, и наземной техники, однако дед рассказывал, что часть аэропланов оказалась таинственным образом практически неуязвима к магии. Как именно – догадаться несложно.

Впрочем, по радио об этом почему-то предпочитали умалчивать. Вряд ли не знали – скорее получили строгое указание сверху не разводить панику. Так или иначе расклад сил пока выглядел не то чтобы удручающе, но уж точно не радостно: рейх каким-то образом смог подготовиться к войне, наклепав целую тучу современной смертоносной техники, включая гигантов вроде того же «Бисмарка», а штаб императорской армии либо знал обо всем этом слишком мало, либо не знал вообще.

Кто-то в военной разведке обделался по полной. Впрочем, я скорее поставил бы на то, что и тут поработали Орловские прихвостни. Среди названных Куракиным предателей было немало армейских чинов, и теперь Багратион…

– О чем задумался?

От неожиданности я едва не подпрыгнул. Видимо, радиола где-то за окном заглушила шаги, и Настасья прокралась на кухню незаметно. Оборачиваясь, я ожидал увидеть ее в простыне (а может, и вообще в чем мать родила), да только она уже успела спрятать всю красоту под халат. Не самый длинный, но скорее не соблазнительный, а забавный: из недорогой ткани, ярко-красный, с какими-то китайскими мотивами. Бамбук, панды в соломенных шляпах и бессовестно-толстые человекоподобные тигры в свободных шароварах.

Впрочем, даже такое Настасью ничуть не портило – наоборот, добавляло какой-то уютной притягательности. На мгновение мне даже захотелось вышвырнуть из головы новости из-под Варшавы и всякие мысли о войне, а заодно и плюнуть на работу и совещания, оставить на подоконнике кружку с чаем, подняться и…

Вот только выражение лица Настасьи ни к чему подобному, увы, не располагало. Она нахмурилась, подперла плечом дверной проем и смотрела так, будто застукала меня за чем-то предосудительным.

– Новости слушаешь, да?