– И препараторов, – кивнул Эрик Стром, отворачиваясь от ребёнка и снова глядя на всех нас. – Я говорил, что каждый важен, и не лгал. Дерево не может выживать без листьев и ветвей, но без корней оно никогда не стало бы деревом. Препараторы – корни, на которых стоит Кьертания. Их служба безмерно опасна – и безмерно почётна. – Что-то такое промелькнуло в его лице на этих словах, но это случилось слишком быстро, чтобы разобрать, что именно. – Тепло в ваших домах. Целостность границ ваших городов. Добыча дравта. Движение поездов и парителей… Всё это было бы невозможно без них.

Его голос смягчился, как будто ястреб почувствовал, что достиг эффекта, которого хотел, прочитав это в десятках глаз, обращённых к нему с надеждой и ужасом.

– Я понимаю, что этого дня многие ждали с тревогой. – Мне показалось, что он скользнул взглядом по мне, но, подозреваю, в этот миг каждый, готовившийся пройти Шествие, почувствовал то же самое. Эрик Стром был хорошим оратором. – И я понимаю эту тревогу. Мы не выбираем, иметь ли способности к усвоению, или нет. Кто-то увидит в этом проклятие, а кто-то – благословение. Кто-то – возможность, а кто-то – тяжёлый груз. – Он помолчал несколько секунд, и я подумала: интересно, как когда-то воспринял это он сам. – Выбор за вами. Я только желаю каждому, кто пройдет Шествие, принять своё призвание с достоинством. Препараторы заботятся друг о друге. Вам помогут, обучат и будут поддерживать на протяжении всей вашей службы. Не тревожьтесь о будущем. Сейчас – время для пиршества в кругу друзей и семьи. Танцев, игр и благодарности. С теми из вас, кто пройдёт Шествие, мы ещё поговорим позже. До тех пор – не думайте ни о чём, кроме самого главного. Стужа здесь, но все мы живы! – он повысил голос, и люди за столами вторили ему – сначала робко, но потом всё более уверенно.

Он спустился со сцены и сел за стол, больше не глядя ни на кого, и сразу же принялся за еду.

В тот же миг под своды зала полетело звяканье сотен ложек и вилок. Еды хватит всем, но отдельная азартная радость праздника – быстрее всех ухватить лучший кусок.

В детстве мы с Ульмом и Гасси носились по всему залу, для скорости пролезая, когда надо, под столами, чтобы успеть и туда, где растаскивали ароматную свинину, и туда, где за минуты не оставалось ничего от огромной горы пирожков с олениной, испечённых на кухне магистра. В прошлом году, несмотря на смутную тревогу за Седки, я съела столько сладких блинчиков с начинкой из яблок и сыра, что еле встала из-за стола.

В этом мне кусок в горло не лез от волнения. Я механически наполнила тарелку пирожками с рыбой, сыром, сушёными яблоками; кто-то плюхнул в середину кусок куропатки, сочащийся розовым, но съела я всего ничего.

Странно: до речи Эрика Строма я чувствовала себя почти спокойной, готовой ко всему, но теперь всё внутри дрожало от страха и предвкушения. Я не знала, чего именно боюсь. Что тогда, много лет назад, случилась ошибка, и сейчас у меня не получится пройти Шествие? Что я пройду его недостаточно хорошо и не бывать мне ястребом? Что завтра я навсегда покину Ильмор? Ещё недавно мысли об этом вызывали у меня только мрачное торжество, но теперь, глядя на соседей по столу – я всех здесь знала – на аляповатую стенную роспись, восхищавшую меня в детстве, на сам город за высоким вымытым по случаю праздника окном, я вдруг почувствовала, что на глаза наворачиваются слёзы, и порадовалась тому, что моя семья сидит далеко.

Музыканты поднимались на сцену и настраивали инструменты. Следовало поторопиться с едой – вот-вот должны были начаться танцы, а тогда столы сдвинут к стенам, и есть станет не так удобно.

– Сорта! – Я обернулась и тут же отвела взгляд. Передо мной стояла мать Гасси. Худая, как ветка, с побелевшими волосами, – раньше они были цвета тёмного золота – в лучшем платье, тёмно-синем, с вышивкой, и распахнутой на груди лохматой шубе.

– Или лучше «Иде»? Прости, не знаю, как тебя сейчас лучше называть. – Она говорила, запинаясь на каждом слове, делая долгие паузы после каждого слова, как будто задумываясь: стоит ли продолжать?

– Лучше Сорта. Здравствуйте…

– Здравствуй, здравствуй. – Она по-птичьи покивала и рассеянно взяла с моей тарелки надкусанный пирожок.

– Я от этого уже откусила. Может быть, вы хотите лучше…

– Как я рада тебя видеть. – Она быстро моргала – Гасси делал точно так же – и явно совершенно меня не слушала. Пирожок она есть не стала и так и держала в руках, как будто позабыв о нём. – Как ты выросла. Совсем взрослая девушка. Удивительно, удивительно. Я тебя совсем не вижу в последнее время. Как нарочно, забавно, да?

– Да, очень забавно. – Я отчаянно озиралась по сторонам, стараясь, чтобы она не заметила, и надеясь увидеть кого-то, кто пришёл бы мне на помощь.

– Раньше ты всё время ходила в школу мимо нашего дома. А теперь совсем перестала.

– В этом году я уже не ходила в школу.

Она на миг замерла, и её глаза помутнели.

– Да, – особенно медленно пробормотала она, глядя в одну точку. – Как быстро время летит, правда?..

– Мария! Вот ты где. – К столу деловито приближалась моя спасительница, бабушка Гасси. Несмотря на слепоту, она двигалась быстро и уверенно, и деревянную трость с набалдашником в виде оскалившейся ревки держала подмышкой, явно отлично обходясь без неё. Драгоценная трость – я помнила историю о ней, полученной госпожой Торре в дар от покровителя давным-давно, в Химмельборге – когда она ещё не была ссыльной учёной в захолустье, забытом Миром и Душой.

Они с дочерью были похожи – обе худые и высокие. Но если белые волосы дочери были неряшливо рассыпаны по плечам, высокая прическа матери лежала волосок к волоску. Подойдя ближе, она протянула руку и коснулась моего лица.

– А! Сорта Хальсон.

– Здравствуйте, госпожа Торре.

– Здравствуй, здравствуй. – Она мягко, но твёрдо ухватила маму Гасси за локоть. – Я же велела Нэду присматривать за тобой. Что за безмозглый мальчишка.

Нэд – старший брат Гасси, и мальчишкой мог считаться разве что с очень большой натяжкой. С другой стороны, по сравнению с госпожой Торре любой казался желторотым юнцом.

– Извини нас, Сорта. Наслаждайся праздником. – Она вдруг наклонилась ближе ко мне, улыбнулась заговорщически. От неё пахло старостью, но я заставила себя сидеть неподвижно. – Зайди ко мне завтра утром, ладно? У меня для тебя кое-что есть, а тебя нынче так трудно встретить. Молодые все очень занятые.

– Да, госпожа Торре. Конечно. Я непременно зайду.

– Вот и славно. – Она вытащила пирожок из ослабевших пальцев дочери и положила ко мне на тарелку, а потом властно кивнула ей. – Идём.

Со спины они были похожи, как сёстры. Прямые, белоголовые.

– Вот ты где! – Я не успела подумать о том, зачем могла понадобиться бабушке Гасси, потому что Седки наконец настиг меня – взлохматил мне тщательно уложенные косы и потянул за собой. – Давай, доедай живее, раз-раз! Скоро начнутся танцы.

– Тебе не с кем потанцевать? Никогда не поверю.

Он вдруг смутился, отвёл глаза – таким я никогда его не видела.

– Сегодня твоё Шествие. Я хочу поплясать с сестрой – что в этом такого? Но если ты не хочешь…

На сердце стало тепло, и на миг я забыла и о своих тревогах, и о зловещей улыбке госпожи Торре, и об Ульме и страхе в его глазах.

– Конечно, хочу, Седки.

Музыканты закончили настройку, и столы начали двигать к стенам, расчищая место для танцев. Мы с Седки положили шубы на скамьи – кожу тут же стянуло мурашками, несмотря на препарат под потолком – и он предложил мне руку.

Совет Десяти

Седьмой месяц 723 г. от начала Стужи

Валовый жир в лампах горел ровным зелёным светом. Ламп было с десяток, не меньше, и всё равно комната плавала в густом полумраке.

К низким каменным сводам тут и там лепились лохматые лепестки мха и мерцающие грибы – влажность была запредельная, и, сколько их ни счищали, вскоре они появлялись опять. Но было тепло – печень крупного вурра, заключённая в тёмный футляр под потолком, прогревала всю комнату – и прогрела бы в два раза большую, будь это необходимо.

Но этой комнаты для ежемесячных собраний вполне хватало – кроме Десяти на ней всё равно разрешалось присутствовать только ученикам – в редчайших случаях – и проверенным слугам.

Сюда не было ходу даже владетелю – теоретически.

За круглым столом из чёрного дерева стояли десять одинаковых стульев с высокими спинками и когтистыми чешуйчатыми лапами ножек. К графину вина и чашам на столе никто пока не притрагивался.

– Какая организованность. – Говорил Орт, старший препаратор, глава Десяти. Массивный, коренастый, лохматый, с чёрной повязкой на правом глазу, он походил на пирата. Одет он был в белое, чёрное и красное – цвета охотников и ястребов, и модный камзол и брюки сидели на нём, как на диком медведе. – Четверо из Десяти собрались сегодня на собрание. Кажется, это абсолютный четвертной рекорд. – Он говорил хрипло, с явным отвращением выплёвывая одно слово за другим.

– Многие уже отбыли на Шествия, – отозвался Барт, седобородый, но с молодыми, быстрыми, смеющимися глазами, похожими на крупные виноградины. – А Ивгрид в городе, но не может прийти. Ей нужно быть рядом со своим охотником.

– Да-да, само собой. – Орт заговорил спокойнее, хотя, судя по блеску глаза, был недоволен. – Тот её новый парень. Но он выкарабкается.

– Сомневаюсь. – Голос человека в чёрном, сидевшего поодаль, звучал тише прочих, и в комнате как будто стало холоднее. – У него разорвана селезёнка. Раздроблены кости правой руки. Сломаны обе ноги. Даже если он и… Выкарабкается, Ивгрид скоро потребуется новый охотник.

– Руку можно и заменить, – буркнул Орт и с шумом подвинул к себе графин. – Молодые нынче пошли слабые… Выходят из игры после первой же серьёзной заварухи.

– Ну, полно, Орт, – примирительно сказал Барт, качая головой. – Такую стычку даже ты в свои лучшие годы не назвал бы «заварухой». Если бы Ивгрид знала, что, кроме двух ревок, там будет поджидать…

– Если бы её охотник хорошо делал свою работу, Ивгрид бы знала, а он сам был бы сейчас жив и здоров. – Орт стукнул кулаком по столу, и чаши жалобно звякнули. – Он прощёлкал, мать его, огромного бьерана! А теперь стонет, как младенец без материнской титьки.

– Парню и двадцати не было, – женщина лет сорока пяти с двумя светлыми косами с руку толщиной, в белом камзоле с алым шитьём и красной бархатной юбке, подвинула к Орту свою чашу.

– Сейчас их, не выучив, бросают в бой, – заметил человек в чёрном, – а потом удивляются тому, что…

– Кьертания нуждается в каждом препараторе, – Орт наполнил свою чашу и оттолкнул графин. – Времена сейчас тяжёлые, но это должно быть поводом для каждого из нас отдавать всё, что можно! И молодость здесь не может быть оправданием. Они препараторы. Препараторы! Никто из нас не выбирал это, но в наших силах выполнять свой долг с честью. Кто-то хочет с этим поспорить? Здесь и сейчас? Ты? Анна?

– Успокойся, Орт. – Анна залпом осушила кубок и облизала губы – лицо её, испещрённое шрамами, жутковато искривилось, хотя в неподвижности оставалось красивым. – Я только говорю, что парень был очень молод, а молодость – время ошибок. Вот и всё.

Человек в чёрном молчал, хотя Орт буравил его взглядом.

– Хорошо. Тогда давайте закончим, наконец, с делами. Я буду рад поспать – хоть раз на этой неделе. Барт. Мне нужны четвертные отчёты по кропарям и механикерам. Раз уж от механикеров из Десяти сейчас в столице никого нет, тебе придётся взять на себя контроль над Советом при Десяти.

Седобородый кивнул.

– Теперь ты. Горячий защитник молодых охотников.

Человек в чёрном дрогнул, но ничего не сказал.

– Если ты думаешь, что лучший способ защитить охотника – не иметь его, у меня для тебя плохие новости, сынок. Разберись со своей проблемой. Ты хорош, как всегда, но твои показатели падают. Это удар по твоей репутации – а значит, по репутации Десяти.

Не дождавшись ответа, Орт продолжил:

– Дальше. Вы все, вероятно, слышали о недавнем выступлении Ассели на собрании.

Человек в чёрном вздохнул.

– Как славно, что ты отстоял нашу честь и не позволил кому-то хоть на миг усомниться в нашей несгибаемости.