– Ладно, ступайте, отдыхайте. Только завтра чтоб как штык, сразу после обеда. Договорились?

– Не выйдет. – отвечаю. – Завтра у меня весь график расписан, поминутно, и Марка в нём нет.

Я наглею, и вполне это осознаю. Потому как могу, хочу, и даже право имею: как же, я ведь тут единственный и неповторимый, в отличие и от собак, и от инструкторов, и даже от самих акторов. И верно, и правильно: их-то много, (ну ладно, не очень, всего-то четверо), а я весь из себя уникальный, единственный и неповторимый, что бы не говорил там товарищ Сталин насчёт «незаменимых у нас нет». Или он это только потом скажет? Не помню, да и неважно это…

Марк догрыз яблоко, подошёл к вольеру, кинул огрызок собакам. Они весело завиляли хвостами и заскулили: «да, да, давай ещё!» Меня всегда удивляло: почему эти чуткие, способные многое запоминать зверюги совершенно не помнят того ужаса, который наводит на них Марк во время занятий? Вот сейчас: открой дверцу из проволочной сетки, и кинутся руки ему вылизывать.

Загадка? Всего лишь одна из многих, и первая среди них – это мои собственные внезапно прорезавшиеся паранормальные таланты…

До сигнала на ужин, на котором заканчивались наши занятия, оставалось ещё часа полтора, но главный корпус мы с Марком не пошли. Поскольку на кроватях в отрядных спальнях, до отбоя валяться не дозволялось (неважно себя почувствовал – вали в медчасть и не морочь людям головы!), а «акторы» после своих упражнений нередко оказывались выжаты, как тряпки – специально для них прямо здесь, в «особом корпусе», обустроили комнаты отдыха. До одной из них я и дотащил своего напарника – примерно на полпути Марк буквально повис у меня на плече, не в силах сделать больше ни шагу. Едва прикоснувшись головой к подушке, он вырубился, и я стал прикидывать, как буду выпрашивать на кухне в столовой судки. Судя по всему, и ужинать и ночевать нам обоим придётся здесь.

Сам я усталость не чувствовал. С чего? По сути, я не то, что не напрягался, а вообще ничего не делал – просто присутствовал. В последнее время это стало обычной практикой, её установил вернувшийся из Москвы доктор Гоппиус. Я по очереди являлся на занятия других спецкурсантов и поначалу просто сидел в стороне на скамейке. Потом обязанности мои изменились: меня просили то подойти к «актору» поближе, то отойти, то встать справа, слева, за спиной, взять за руку – и так далее, в том же духе. Иногда требовалось даже обнять напарника со спины, и разок мне повезло, когда делать это пришлось с Татьяной. Она не возражала, когда руки мои плотно обхватили её, а сам я, следуя указаниям лаборанта, прижался «как можно плотнее» – но потом украдкой показала мне кончик языка. По-моему, ей понравилось…

Смысла в происходящем я не видел, ведь моими собственными способностями никто не занимался, и заниматься, похоже, не собирался. Вопросы Гоппиус игнорировал, раздражённо огрызаясь: «делайте, что вам велено, юноша!» Так продолжалось около недели, пока я не сумел додавить обессиленного после очередных занятий Марка. До сих пор он отмалчивался, ссылаясь на прямой запрет Гоппиуса – а тут сдался и выложил всё, как есть. Выяснилась прелюбопытная штука: в моём присутствии способности спецкурсантов резко усиливались, проявляясь необыкновенно ярко и отчётливо – так, сам Марк уверенно контролировал насылаемые на подопытных собак волны страха, причём делал это без всякой угрозы с их стороны, по собственной инициативе. Что касается всех этих «встаньте поближе, подальше, повернитесь к «актору» спиной» и прочие обнимашки были, надо полагать, частью исследовательской программы – Гоппиус и его сотрудники силились уловить в моём влиянии какие-нибудь закономерности. Если верить Марку, то в его случае ничего подобного не было; требовалось лишь, чтобы я находился не далее десятка шагов от него, и он сам знал о моём присутствии. Но стоило отойти подальше, как эффект быстро затухал, ну а если я подходил сзади, так, что Марк об этом не догадывался – не проявлялся вовсе.

Я подумывал о том, чтобы расспросить и Татьяну, но по здравому размышлению, отказался от этой затеи. Марка – и того пришлось уламывать несколько дней, а её упрямство мне хорошо известно.

Поначалу Гоппиус пропустил меня через упражнения со всеми спецкурсантами, но в итоге список сократился до трёх человек: Марка, Татьяны и семнадцатилетнего парня из раннего набора – того самого, с кожаной перчаткой на левой руке. На первом же занятии, где мне пришлось выступить в роли его напарника, я убедился: Елена Андреевна нисколько не преувеличивала. Парень (его звали Олег) действительно создавал самые настоящие файерболы – брал левой («рабочей», как он сам пояснил) рукой из воздуха комок какой-то невидимой субстанции и принимался лепить его, обкатывать, как дети лепят снежок. Секунду спустя между пальцами возникало оранжевое свечение, оно становилось сильнее, ярче, слышалось даже потрескивание – но не электрическое, а то, что распространяют, к примеру, тлеющие в очаге поленья. И вот на левой, вытянутой вперёд ладони лежит, распространяя явственный жар, огненный шарик, и осталось только отправить его в цель – как кидают снежок, со всего плеча, с размаху – шагов на двадцать. Преодолев это расстояние (они и летели ничуть не быстрее брошенного снежка), файерболы могли с одинаковым успехом либо погаснуть, либо наоборот, расцвести беззвучной огненной вспышкой.

Я не решился расспрашивать самого «пирокинетика» – на первом же занятии он одарил на меня таким угрюмым, таким неприветливым взглядом, что охота к доверительным беседам отпала сама собой. Между прочим, Олег оказался единственным из «акторов», чья сила напрямую зависела не только от разделяющего нас расстояния, но и от взаиморасположения. Она достигала пика, когда я стоял в пяти шагах у него за спиной, и быстро падал, стоило сократить или разорвать дистанцию, или же сделать хотя бы шаг в любую сторону. Чтобы понять это, мне не пришлось прибегать к расспросам – всё и так было ясно по яркости и размерам образующихся огненных шаров и тому расстоянию, которое они пролетали.

Выходит, Гоппиус с его аппаратурой всё же подобрал ко мне ключик? Или это «обмен разумов» наделил меня способностями своего рода «парапсихологического усилителя», в присутствии которого способности остальных делают резкий скачок? Интересно, очень интересно…

На ужин я так и не пошёл, и даже не стал просить ребят принести поесть нам с Марком. В «особом корпусе» имелся небольшой буфет, и я вполне удовлетворился сладким крепким чаем с бутербродами. Марк же так и не оторвал голову от подушки, сколько я его ни тряс, собираясь заставить проглотить хоть несколько кусков. Такая трата энергии, которая выпала ему сегодня – это не шутка. В итоге, положил ему рядом с кроватью на табуретку плитку шоколада, словно ребёнку в долгожданный праздник – ничего, проснётся, утолит голод…

Шоколадом спецкурсантов снабжали щедро – при нашем режиме это действительно был продукт первой необходимости, иначе не получалось бы выдержать темп занятий вкупе с совершенно чудовищными тратами энергии. Но на этот раз даже его не хватило – с утра Марк поднялся вялым, обессиленным, отказался идти на завтрак – и я, забеспокоившись всерьёз, отвёл его в медкабинет. Медицина у нас была своя, особая, и заведовала ею милая сорокалетняя женщина, приехавшая из Москвы. Осмотрев Марка, она сделал укол (по-моему, глюкозы) и заявила, что на ближайшие три дня он проведёт в изоляторе – а она пока устроит тотальный осмотр всех спецкурсантов на предмет таких же, как у моего напарника, признаков истощения.

Обещание своё она выполнила. После завтрака к её кабинету выстроилась небольшая унылая очередь, а отлаженный дневной график полетел кувырком. Я был одним из немногих, кого это не коснулось, а потому после занятий в школе (география, математика, урок естествознания, как здесь называли начала зоологии), а потом – свобода, выразившаяся в моём случае внеплановым занятием по стрелковой подготовке.

Стрелять я любил ещё с «той, прошлой» жизни – как и возиться со сборкой-разборкой и чисткой смертоносного железа. Попав в спецкурсанты, я смог дать этой страсти расцвести пышным цветом, и всякую свободную минуту, если она выпадала, старался проводить на стрельбище. Благо, патроны мы могли жечь без счёта, инструктор знал своё дело туго, а арсенал, что ни неделя, то пополнялся – нас явно стремились познакомить с самыми распространёнными образцами огнестрела, как отечественными, так и заграничными. Поначалу это были револьверы и автоматические пистолеты (помню восторг, который я испытал, увидев длинноствольный «Люгер» так называемой «артиллерийской» модели и старый добрый «Маузер» С96.) Потом к ним прибавились винтовки и карабины – как массовые «Энфилды», «Маузеры» и «Арисаки», так и более экзотические автоматы Фёдорова и BAR М1918 родом из САСШ, снабжённая, как ручной пулемёт, сошками. Сегодня же меня ожидал очередной сюрприз: инструктор выложил на обитый оцинкованным железом стол два пистолета-пулемёта: германский «Рейнметалл» с дырчатым кожухом ствола и боковым магазином-улиткой от «Люгера», ну и главную «вишенку на торте», «Томмми-ган», модель 1928-го года, излюбленную гангстерами Аь-Капоне и агентами ФБР, в 1929-м году, именуемого «Бюро расследований» – с передней рукояткой под рубчатым стволом и огромным дисковым магазином на сотню патронов.

После того, как рассосался первый приступ ликования (как же, оружейная легенда – и у меня в руках!), я испробовал «Томми-ган» в деле – и тут-то восторги мои несколько поутихли. Оружие было тяжёлым, громоздким, управляться с ним, имея в активе одни только физические возможности пятнадцатилетнего подростка было затруднительно. Я поинтересовался у инструктора, не найдётся ли в закромах диска на полсотни «маслят», а то и, чем чёрт не шутит, коробчатого магазина? Он посмотрел на меня с уважением и отправился за заказанным, а я, нащупав специальную защёлку, отсоединил от затыльника пистолета-пулемёта деревянный приклад. В таком «урезанном» виде и с облегчённым магазином «Томпсон» стал куда удобнее, и я провёл на стрельбище часа два, расстреляв не меньше полутысячи бочонков-патронов калибра 45 АКП. Под конец занятия кисти рук у меня ныли – отдача у «чикагской швейной машинки» была куда мягче, чем у той же «мосинки», но всё же ощущалась. Но я не унывал, тем более, что инструктор, впечатлённый моими успехами, пообещал принести на следующее занятие «Льюис» (знаменитую «самоварную трубу), новейший чешский ручной пулемёт ZB vz. 26, прародитель британского «Брена», а так же «окопную метлу» – американский армейский дробовик «Винчестер» М97.

…На обед я явился чисто отмытым (иначе несговорчивый дэчеэска попросту не пустил бы в столовую) но всё равно распространял вокруг острые запахи сгоревшего пороха и ружейной смазки. Парни, с завистью косились на меня, с трудом удерживаясь от расспросов – приставать с ненужными разговорами к спецкурсантам не рекомендовалось. Я же торопливо хлебал борщ и прикидывал, кого же из нас всё-таки готовят, экспертов по парапсихологии или боевиков-экстрасенсов? По всему пока выходит второй вариант: парашютная подготовка, вождение автомобиля, знакомство с иностранными образцами оружия – всё это в сочетании с файерболами и прочими «сверхспособностями» наводит на очень, очень определённые мысли.

III

Первое ощущение – боль в груди. Не острая, разрывающая сердечную мышцу, как предупреждал Давыдов, испытавший эту боль в последний момент перед «переносом». Нет, здесь была другая – ползучая, отдающаяся по всему телу, пульсирующая тёмно-багровыми вспышками под веками в такт биению сердца. А ещё – ледяной холод, крадущийся вверх от кончиков пальцев, будто их зачем-то окунули в ведро с колодезной, только что набранной водой. Вот холод доползает до локтей, потом до плеч, проникает в грудную клетку, и…