Она остановилась даже и повернулась к нему: не насмешничает ли? Но нет: княжич смотрел серьёзно, как будто и правда сожалел о вчерашней своей грубости. Она покосилась на заметно побагровевшего Эрвара и рукой махнула – отойди. Варяг в первый миг и с места не двинулся, но всё же отступил на несколько шагов и даже отвернулся.

– Всяко бывает, княжич, – Зимава улыбнулась, не скрывая облегчения.

Чаян кивнул, отводя взгляд.

– Мне хорошо с тобой было вчера, это правда. Но ты всё ж травок выпей. Опасно это.

– Я слышала о твоей беде, – Зимава провела ладонью по его щеке, стараясь не потонуть в мглисто-серых глазах княжича. – Не тревожься. Выпью.

Он вздохнул и, развернувшись, ушёл снова в свою сторону. Зимава будто застыла, глядя в закрывшуюся за ним дверь, пока не кашлянул за спиной варяг.

– Быстро ты мужа забыла, – никогда в его голосе не было столько упрёка. Да и говорил он, признаться, не так уж много. – Молодым прельстилась или власть сохранить хочешь?

Она повернулась к нему, сдвигая брови, прошла мимо, не желая ещё и его нравоучения слушать.

– Твоё какое дело, Эрвар? Злишься, что на твои порывы я в своё время не ответила? Уж тебя тогда то, что я жена мужняя, не останавливало. А тут, ты погляди, в том, что вдовая, но лучшей доли себе и сыну своему желаю – укорил. Как прикажешь мне Радана вызволять? Сила тут не поможет, а на Елицу надежды у меня нет.

– Можно, верно, и другой путь найти, а не подол перед ним задирать.

– Коль найдёшь ты или Добран, так скажите мне.

Варяг пробурчал что-то на своём языке. И совестно вдруг стало, что столько лет он рядом с ней мается. Уж и отослать она его обратно к отцу пыталась, как узнала о страсти его. Но ни в какую. Сказал, как отрезал: с тобой буду всегда. И руки распускать перестал тут же, как получил один-единственный отказ. Челядинками не брезговал, конечно, да они его и сами не сторонились, но чувствовала Зимава, что за всё это время он ничуть не остыл. Только вернее стал, как и люди его, что с ним приехали и давно уж смешались с велеборскими кметями.

Зимава вернулась в дом, оставив Эрвара снаружи. Хорошо стало внутри надёжных бревенчатых стен, будто ото всех опасностей и напастей они защищали. Одно только покоя не давало: что сын её далеко по-прежнему, живёт среди незнакомых людей, у которых на уме неведомо что. Но теперь, коли с Чаяном не так всё и плохо обернулось, можно было и подумать, как дальше его к себе привязывать – а там уговорить его поступить так, как нужно ей самой.

Глава 6

Сумрачный еловый лес обступил тропу со всех сторон. Ворочался среди них тяжёлый сырой ветер, трогая рябью лужи на дороге. Подрагивали словно тиной увешанные ветви, и сыпались с них крупные капли вместе со старыми иголками. И пора было искать место для ночлега, да никому не хотелось останавливаться среди древних лохматых стражей, в тени которых мог скрыться кто угодно, а особливо – сам Леший. Неспешно накрапывал дождь, ещё мелкий, холодный, порой напоминающий снег. И вместе с тем, как он усиливался, кмети во главе с Леденом невольно ехали чуть быстрее. Елица одной рукой плотнее запахнув плащ возле шеи, тоже то и дело ударяла свою кобылку пятками, чтобы не отставать.

Страшная распутица на дорогах задерживала. Как удалились на десяток вёрст от Велеборска, даже прибитый копытами лошадей и колёсами большак, что вёл до другого городка – Белича – стал почти непроходимым. С пологих, поросших густыми березняками холмов сюда стекались большие и малые ручейки. Поттапливали изрядно. Нынче-то зима задержалась, а после теплом накрыло – такого никакая дорога не выдержит.

Брашко, сидя на козлах первой в небольшом обозе телеги, без устали понукал крепкого тяжеловоза, выносливую, казалось бы, животину – но и тот уже измотался за целый день. Рядом с ним, недовольно нахохлившись, сидела отправленная вместе с Елицей челядинка Мира. Поначалу она даже болтала о чём-то с отроком, а после замолчала. И всё в спину княжича поглядывала.

– Всё, хватит. Становимся здесь, – приказал Леден и первый съехал с дороги в сторону показавшейся неподалёку прогалины.

Никто возражать не стал. Кто спешился сразу и пошёл помогать с телегами, кто поспешил за княжичем. Елица, уворачиваясь от широких мокрых ветвей, оказалась на поляне одной из первых. Здесь виднелись почти неразличимые следы давнего кострища, устроенного между старых обломков стволов. Но и для палаток место обещало найтись. Нехорошо здесь было: да и как бывает среди недобрых деревьев, хоть по имени они были ей почти родня. Леден тоже осматривался настороженно. Да деваться им всем было уж некуда. До веси, где заночевать хотели – не успели добраться.

Скоро лагерь был готов, огонь, разведённый хитрым образом, чтобы не залило дождём, вспыхнул, освещая плотно сомкнутые стены ельника и даря хоть какое-то тепло в столь промозглый вечер. Едва повечеряв, все разошлись по укрытиям. Только дозорному не свезло: пришлось ещё мокнуть под плотным рогожным плащом, дожидаясь, пока его сменят.

Теперь уж Елице беспокоиться не пришлось, а княжичу её заверять в безопасности: для женщин поставили отдельный небольшой шатёр. Не разбежишься, но и места для всего хватает. Они вместе с Мирой улеглись, как стихли почти все голоса кметей. Изрядно устав за день, Елица заснула быстро, всё размышляя о том, что скажет при встрече Остромиру, как объяснит, зачем после стольких лет приехала. Вот уж подвели её Светоярычи под нелёгкую заковыку. Потому как сама она в своих догадках вовсе не была уверена.

Только разбудил её ночью будто бы чей-то приглушённый голос. Стон или хрип то был, понять она спросонья не смогла. Но встала, повинуясь вспышке тревоги и страха. Прислушалась, опустив босые ступни на расстеленный перед лежанкой половичок. Над лагерем нависла полнейшая тишина, лишь дождь шуршал по плотной тканине шатра. Мира спала неподалёку и даже не шевельнулась от шороха. Елица уже хотела было снова лечь, как звук чьего-то беспокойного бормотания повторился. Странно только, что оно не разбудило никого больше и не заставило даже часового сдвинуться с места.

Елица обулась, натянула свиту прямо поверх сорочки и вышла наружу, на ходу накидывая платок на голову. Часовой – уж не тот, что оставался у костра вечером – поднял на неё сонный взгляд. Она снова замерла, как из шатра княжича донёсся громкий стон.

– Не ходи, княжна, – шепнул кметь. – Брашко справится.

Но судя по тому, что тише за плотным пологом укрытия не становилось, отрок не слишком хорошо справлялся. Елица покачала головой и, не слушая больше предупреждений дозорного, вошла в шатёр Ледена. Внутри было сыровато: вырытый в земле очаг почти потух. Брашко и правда не спал: он сидел на корточках возле лежанки княжича и пытался разбудить его, держа в одной руке кружку то ли с водой, то ли с отваром каким. Но Леден метался в силках кошмара, никак не просыпаясь от его тормошения. На лице отрока читались растерянность и испуг, будто такое случалось впервые.

– И часто с ним так? – Елица подошла ближе, теребя от волнения углы платка.

От жутковатого вида тут же стало душно; она сняла свиту и положила на сундук. Брашко вздохнул, печально и устало посматривая на княжича.

– Бывает, – развёл руками. – Но сегодня прям худо. Зря мы в ельнике остановились.

– Отойди, – Елица опустилась перед лежанкой на колени, слегка отталкивая его. – Пойди лучше на костре воды согрей. Он ледяной весь.

Княжич и правда был холодным, будто не бился сейчас в лихорадке сна, а лежал в снегу. И верно ведь – Леден… Елица коснулась его покрытого испариной лба, смахивая липкие пряди. Наклонилась к лицу, искажённому неведомым мучением.

– Проснись, княжич, – шепнула, легонько потеребив его за плечо.

И снова по голове погладила, запуская пальцы в светлые вьющиеся волосы. Губы Ледена разомкнулись, выпуская новый стон. Он дёрнулся, отворачиваясь, и лоб его в капельках пота взрезался морщинами. И что же снилось ему такого? Почему не отпускало? То и дело мышцы по всему телу его напрягались будто в судороге, он комкал шкуры, что укрывали его, и пытался сбросить надоедливые руки.

Елица обхватила его лицо ладонями, провела большими пальцами по бровям и зашептала: “Сон дурной, словно дым пройдёт. Развеется, раскудлатится, растворится в свете утреннем, разовьётся ветром буйным. Ленты ткутся, узоры рисуются, нитки в судьбу-жизнь сплетаются. А сон-от в тканьё не пущу, вырву – выброшу, в костре пеплом обращу… Услышь, Макошь – матушка сыра земля, развей муть колодезную, явь от сна отдели…”

И не успела она ещё заговор закончить, как встала от неё в стороне высокая тень, упираясь будто бы в стену шатра. Подумалось сначала, что померещилось. Елица, осекшись на полуслове, повернула голову и едва не отпрянула. Там, укрываясь от тёплого света лучин, стояла женщина в богатом уборе, в белой расшитой рубахе и понёве, увитой узорами из чёрной нити. В опущенной руке её поблескивал застывшим льдом острый серп. Другой рукой она прижимала к себе толстый сноп тёмных, сгнивших колосьев. Длинные волосы её, перевитые нитями паутины, спускались до пояса, и даже здесь их как будто тревожил студёный ветер.

– Не трать тепло, – проговорила Морана участливо и спокойно. – На него не хватит. И Макошь не поможет.

Она вскинула руку – блеснуло наточенное железо серпа. Взрезалась ткань шатра, и в прореху посыпался, блестя мокрой пылью, дождь. Леден содрогнулся всем телом и распахнул глаза. Хватанул воздух ртом, словно из-под воды вынырнул.

– Княжич, – позвала его Елица.

Он вскинулся и, вперившись невидяще, вдруг схватил её за горло. Она отпрянула, но он удержал. Попыталась вдохнуть – и не смогла. Вцепилась в его широкое запястье обеими руками, пытаясь отодрать ладонь от шеи – но куда ей с воином тягаться. Он этой рукой и подкову, небось, согнуть может. Одним рывком княжич, что-то сбивчиво и совершенно неразборчиво бормоча, опрокинул её на лежанку. Сдавил сильнее – и в глазах заплясали цветные пятна. Кровь словно остановилась, застыла во всём теле сразу. Елица пнула Ледена под рёбра из последних сил.

– Пусти! – прохрипела, извиваясь в его хватке.

В висках гулко стучало, пальцы княжича впивались в кожу. И казалось вот-вот уже захрустит, сломается гортань. Она пыталась вспомнить хоть один заговор, что унимал бы буйство. Хоть что-то, что могло бы помочь ей сейчас. И ведь не крикнешь, не позовёшь никого – так и придушит, не дав испустить и писка лишнего. Елица, едва находя силы, подняла руку и прижала ладонь к щеке княжича.

– Леден. Очнись, – пошевелила губами.

Его лицо померкло, подёрнулось серой дымкой. В лёгких что-то сжалось, загорелось огнём. Но сковывающие горло тиски неуёмной силы вдруг разжались. Воздух резко заполнил грудь. Елица закашлялась, хватаясь за ворот сорочки.

Леден словно обмяк, повесив руки вдоль тела и уронив голову на грудь. Его плечи тяжко вздымались, по виску катилась капля пота.

– Прости, княжна, – пробормотал он. – Зря ты сюда пришла. Только Брашко узнаю, как просыпаюсь после такого.

Леден взглянул на неё опасливо, словно страшась увидеть, что сотворил. И вдруг взял её за плечи и приподнял, помогая сесть. Она вцепилась в его рубаху, чтобы не опрокинуться теперь вперёд. С каждым мигом дышать становилось легче и не так больно. Княжич вдруг обнял её, прижал к себе, чуть покачивая и всё шепча беспрестанно: “Прости”. Она уткнулась в его грудь, чувствуя, как из ворота его рубахи веет прохладой. Как же он живёт так? С вечным холодом внутри. Ни живой, ни мёртвый – верно, получается, говорят?

Она тёрла шею, понимая, что останутся на ней следы – прятать придётся. Леден отстранился, сдвинув брови, осмотрел её лицо, провёл кончиками пальцев осторожно по заходящейся жжением коже под подбородком.

– Как же девицы с тобой ночи проводят? – неведомо зачем пошутила Елица, часто моргая, чтобы не расплакаться.

– Никак, – бросил он. – Не проводят. Не приходи больше, даже если кричать буду. Особенно тогда не приходи. Все уж привыкли.

– Но как? Неужто ты не пытался избавиться от?..