Но не прошло и лета следующего, как приехал князь в Радогу и привёз с собой дочь на выданье. Отчего не нашёл ей жениха знатнее, так то, может, лишь Боги ведали. Да сам правитель. Чарина узнала тогда, что Радим с другой обручился и ждёт теперь свадьбы, влюблённый в невесту до беспамятства. В ту, что кровью ему предназначена, пращурами, которые в эти края давным-давно перебрались: другого не дано. Одного взгляда на неё хватило, чтобы он о Купальской своей зазнобе позабыл. И могла бы Чарина это снести, простить ему. Да вот только Елице не простила, что увела у неё жениха. А больше – что не уберегла его после. Страшное горе: весть о смерти Радима – толкнула её с утёса, который только укрепил свою недобрую славу – Утопленник.

– Думала, здесь с ним встречусь, – шепнула Чарина так близко, что Елица вздрогнула. – Но развела нас недоля и в этом мире. Не нашла я его. Привязана к этому проклятому месту. Каждый день вижу этот утёс и кровь свою на его камнях. Красную-красную – аж глаза колет. И болит до сих пор по сердцем. Знаешь, каково это?

– Знаю.

Елица поймала руку мавки, что проснулась ей под ворот: обереги снять. Но та сильнее здесь была, чем в Яви, а потому за гривну тонкую её всё ж ухватила.

– Не могла тебя в Яви достать, – рванула ожерелье с шеи. Зазвенели подвески друг о друга, и витое кольцо разомкнулось, соскочило. – Макошь тебя хранит, да и далеко ты забралась: не дотянешься. И вот сама ко мне пришла, но ведь о тебя обжечься можно. А тут мы равны.

Елица извернулась, схватила пучок сушёного василька, что на груди шнурком обвязанный висел: не осмелилась она без травы особой на встречу с мавкой идти. Да не зря. Прижгла руку Чарины, когда та снова к ней потянулась. Хлестнула по щеке, оставив на ней ссадину, будто камнем ударила. Навь дёрнулась, зашипела, словно вода на горячих углях. А пучок обгорел весь тут же и осыпался в мутную воду, только пальцы испачкав.

– И в кого ты такая? – мавка встряхнула опалённую ладонь. – Словно заговор на тебе какой.

– На матушку, говорят, похожа, – Елица отступила ближе к берегу, не спуская с неё глаз.

Выйти бы из воды: она словно силы отнимала. Чарина резким движением зачерпнула полны ладони, вскинула – ослепила ледяными брызгами на миг.

Елица задохнулась, вытирая глаза. Скользкая, словно покрытая илом, ладонь обхватила шею. Сильный толчок – и бросились в лицо тёмные воды реки. Залили горло и нос, защипали веки. Елица махнула рукой, пытаясь отбиться от мавки, но та лишь макнула её глубже. И дышать стало вовсе нечем – вырвался весь воздух из груди, и хлынула опаляющая волна дальше, вытесняя из тела жизнь.

Но вдруг хватка пропала. Елица вынырнула, совершенно ослепшая, не понимая уже, где она. Громкий плеск позади, всхлип сдавленный – и тишина. Тягостная, мёртвая.

– Дыши. Дыши, княжна, – совсем уж неожиданно раздался рядом голос Ледена.

Она вдохнула, закашлялась мучительно. Её поддержали крепкие, надёжные руки – и так приятно было просто упасть в них, ткнуться лицом в грудь княжича, облепленную мокрой рубахой. Только слегка отдышавшись, Елица поняла, что отчаянно цепляется за его плечи, почти висит на них, а Леден держит её за талию, чуть поглаживая. Но она даже не хотела противиться, не могла ступить от него и шагу.

– Не смогу выйти, – просипела.

Хоть и стыдно было признавать немочь, а никуда от этого не денешься. Разрасталась внутри такая муть, что тело слушаться совсем отказывалось. Словно жизнь вся в реку уходила. Леден скользнул ладонями по её спине, тягуче и до странности ласково, остановился под лопатками, обнимая тесно.

– Я выведу. Нас обоих, – в круговерти, что понеслась перед глазами, Елица вдруг увидела его лицо.

Серьёзное, озабоченное – всего на миг. Почувствовала, как коснулись прохладные губы её уха. И всё казалось, что эти ощущения подкидывает ей Навий мир – так не должно быть. Не должно быть так спокойно рядом с ним. Как за стеной каменной. Леден поднял её на руки и вынес из воды. Куда они пошли дальше – Елица не увидела, уже совсем погрузившись в туманную мглу беспамятства.

Очнулась она от того, что жаркий свет скользит по лицу. Тихий разговор мужчин где-то сбоку подарил приятную мысль о том, что она не может быть в Нави, слишком живо всё: и потрескивание дров в костре, и далёкое посвистывание клестов в кронах деревьев, что едва слышно шуршали – словно мурлыкали – под ласковой ладонью ветра. Она открыла глаза, осмотрела медленно небольшую стоянку, что устроили соратники Ледена под гривами берёз – и низкий гул голосов тут же стих. Княжич склонился к ней, осторожно погладил по голове, что-то сказал неразборчиво. Стоян с Брашко, сидящие с ним рядом, встали, как по приказу, да и пошли прочь, бормоча, что на ночь надо ещё веток набрать.

– Как ты, княжна? – Леден вгляделся тревожно: видно, понять не мог, слышит ли она его, в себе ли.

– Что случилось? Как ты оказался там? – протянула Елица, словно только эти слова в голове и держала.

Княжич усмехнулся.

– А я в Навий мир давно уж одной ногой ступил. Вот и могу ходить туда. Хоть и нечасто бывал, с детства-то. И возвращаюсь потом, словно палками побитый. Почуял, что мавка эта неладное задумала. Вот и увязался за вами, а там уж смог её убить. В Нави и человечье оружие для неё опасно.

Елица несколько мгновений рассматривала его и находила будто бы какие-то новые черты в нём, каких раньше не замечала. Как будто знание, что он – навь наполовину – что-то изменило. Оттого-то и льнула к нему Чарина, тёрлась об него, словно одуревшая по весне кошка: он манил её теплом, что казалось пленительным жаром для мавки. И в то же время сродни ей. А вот живых девиц – отпугивал негожим для обычного мужчины холодом.

Елица снова закрыла глаза: по телу от его голоса растекалась нестерпимая слабость. И хорошо так было, пусть силы ещё не вернулись.

– Спасибо, – только и сумела она сказать.

Наутро они вернулись в Радогу, изрядно переполошив тем весь до самого вечера. Люди-то уже и думать начали, что теперь сгинула непутёвая княженка вместе с княжичем остёрским навсегда. Может, кто-то и радовался даже. Бросился тут же Остромир расспрашивать, как удалось им так скоро через болото пройти, и что они в старом святилище найти сумели. Но и сказать-то ему было нечего – а особенно мавку, что провела их через топь, а после едва Елицу не погубила, упоминать не хотелось. Потому Остромиру показали только те маленькие фигурки Богинь и попросили созвать волхвов – чтобы у них теперь спросить совета.

И новым разочарованием стало то, что никто из них толком не сумел сказать, что означают они и как там оказались. Только один волхв – Годун – что был старше других и служил Велесу на другом уже капище, осмотрел Богинь пристально и, поразмыслив, сказал:

– Был я однажды, ещё выучеником у другого волхва, на одном капище, – он сощурился, словно обратился внутрь себя, вынимая из помутневшей памяти нужное. – Да и то не был, а так, со стороны смотрел. Потому как женское оно и справлялись там в то время обряды, в которые мужам лезть негоже. Почитали его сильно. Место особое – говорили. И видел там изваяния точь-в-точь такие же, только большие. Но сейчас уж не вспомню, где то капище стояло.

Леден выслушал его внимательно, и в глазах его снова загорелся тёплый свет надежды. Стали они такими, какими редко их приходилось видеть – приветливо голубыми.

– А если волхва в Велебоске об этих фигурках расспросить? – он посмотрел на Елицу, которая уже совсем оправилась после похода в Навь, а потому готова была искать Сердце дальше, раз тут не нашлось.

– Возможно, он знает, – согласилась она.

И на душе просветлело. Вернуться в Велеборск, покинуть скорее это место, что причинило столько тревог и боли. Другого ей сейчас и не было нужно.

Поддались они на уговоры Остромира и задержались ещё на день. Отдохнули и уложили в головах всё, что случилось. Одно плохо оказалось: Елица проснулась ночью от кошмара, который после пробуждения и вспомнить-то не смогла. Только осталась будто бы внутри шершавым глиняным черепком часть Навьего мира. И скользнула по щиколоткам мёртвая тина чёрной реки. Она села на лавке, оглядываясь в неподвижную фигурку Миры, которая и не услышал её тихого вскрика. Отдышалась немного и снова легла.

И как бы ни был гостеприимен Остромир, как бы ни уговаривала Сияна задержаться ещё немного, а пришло время возвращаться. Елица едва дождаться смогла. Была ей Радога домом когда-то, да ненадолго – не успела в сердце осесть.

Леден, кажется, тоже торопился назад, хоть и сказать особо брату было нечего. С самого раннего утра, когда вставшее Дажьбожье око ещё едва проглядывало сквозь набрякшие веки облаков, они погрузились на лошадей и отправились наконец в Велеборск. И задумчиво-хмурым был нынче Леден, а уж десятник его Стоян – и вовсе мшистых гор мрачнее: распрощался он с Убавой, пообещал что-то, наверное. Но не знал теперь, когда свидятся и подпустит ли его ещё Остромир к своему порогу.

Говорят, дорога назад всегда кажется короче. Так и было: то ли разгулявшаяся теплом к самому Лельнику погода благоволила, то ли нетерпение скорее добраться до Велеборска подгоняло, а вот уж большая часть пути оказалась позади. Только нехорошо стало на душе, как приехали на тот самый погост Белич, где жена старосты отравленную мазь для Ледена дала.

Елица уж как только ни пыталась заставить себя смолчать, но всё же не сумела.

– Что же теперь с Годаной будет? – спросила, поравнявшись с княжичем, который, как и всегда, ехал впереди.

Он коротко посмотрел на неё и снова вперился в даль, где проступали уже среди зелёно-бурой стены леса очертания изб вокруг крепости.

– Ты снова за старое, княжна, – вздохнул, словно уж посчитал, что она неисправима. – А ведь она меня отравить хотела. Понимаю, что тебе всё равно. Но мне-то ещё моя жизнь дорога.

– На суд её повезешь? – Елица и хотела бы чем-то оправдать Годану, но понимала, что Леден прав тоже.

– Нет, – княжич покосился на неё, явно желая видеть, как вытянется её лицо. – Виру наложу. Большую. Не пастушка ведь порешить хотела. А там как хотят пусть собирают. Не соберут в срок – тогда по-другому судить будем.

Она и говорить больше ничего не стала: всё верно Леден рассудил. И разговора того, что между ними со старостой после случился – не слышала. Зато узнала, сходив вместе с Мирой на здешний торг – чуть развеяться – что Бошеслав едва не в ноги княжичу бросился в благодарность за то, что жену его непутёвую губить не стал. И благосклонно так местные о том шептались, что даже сомнение разобрало: неужто теперь примут, смирятся совсем с мыслью, что Ледена уважать и стеречься нужно?

Как возвращались Елица с чернавкой к гостиным избам, так ещё издалека увидели, что к ним как будто другие путники приехали: стояла тут повозка, резная, красивая, запряжённая двумя крепкими гнедыми лошадьми. А вокруг хлопотали кмети тоже, да совсем немного: от татей разве что отбиться, коли встретятся. Значит, кого-то стерегут. Заметила Елица среди мужчин и Ледена: он с кем-то говорил приветливо – не видно за спинами мужей. И, только ближе подойдя, разглядела – едва корзину со свежим хлебом не выронила. Кутаясь в тонкий плащ и поглядывая на княжича с лёгким испугом, стояла перед ним Вышемила – младшая сестра Зимавы. И как только здесь очутилась?

Елица окликнула её, не понимая ещё до конца: может, ошиблась? Но девушка тут же обернулась, нахмурилась, оглядывая пристально, а в следующий миг едва не бегом кинулась навстречу, не обращая внимания на то, что сапожки из тонкой кожи пачкаются в ещё не подсохшей грязи взбуравленного десятками ног и копыт двора. Елица под недоуменным взглядом чернавки поспешила к ней тоже и через миг обняла Вышемилу, погладила по пшеничной косе, что стала за то время, что они не виделись, ещё длиннее и толще.

– Что тебя сюда привело? – поймала её лицо в ладони, оглядела миловидное личико.

– Так спешно мне уезжать пришлось, – Вышемила опустила взгляд. – Батюшка меня с частью дружины в Велеборск отправил, как косляки на нас напали. Они быстро умчались, только скота чуть увели и зерна забрали. Но он побоялся, что станут чаще теперь у нас появляться. Как Борилы-то Молчановича не стало. И Отрада… – Она всхлипнула.