– Хорошо ли с находниками речными якшаться? – она оглянулась на Рарога. – А вдруг заведут куда, а там и потреплют твоё приданое? Да и тебе подол. Не слыхала о них, что ли? Грабят купцов разных, бывает. И неведомо, на какой излучине подкараулят.

– Они помогли нам. И не торопятся добивать. Хоть и могли, – возразила Беляна. Пригляделась к Грозе пристально, отчего-то даже голову чуть набок наклонив. – Чего это ты струсила вдруг?

Гроза только плечом дёрнула. И сама не понимала, чего так тревога её колотила. Верно, хотели бы зло какое сотворить, так уже сотворили бы. Ватажников теперь было даже поболе, чем кметей. И говаривали, в “дружине” Рарога воины все умелые: не просто сброд для устрашения. Хотели бы потягаться – не медлили бы, верно.

– Ну, смотри. Достанет Владивой Гневанович розги и отстегает тебя, как в детстве бывало – за такую-то дружбу.

Она встала, поправляя подол и опуская на голову княжны гневный взгляд. Хоть и немногим, а старшая подруга. Вон и Драгица глядит в кои-то веки одобрительно, кивает. Но пока женщины между собой рядились, мужи уже всё решили: станом одним на ночь расположиться, ведь в дорогу теперь уж не тронешься. Стемнело почти. И завтра на рассвете по реке обратно к Волоцку собрались двинуться. А лошадей отправить под присмотром двух кметей по дороге, потому как всех на струги не загонишь. А телега всё равно теперь бесполезна: с убитым-то мерином. Да и обод колеса треснул.

И никто возражений Грозы слушать не стал. Мужи предпочли позабыть на время, что они вовсе друг другу не приятели и не соратники: мирно развернули шатры, что вынули из телеги и стругов. Костры развели и запасы принялись из мешков доставать. Женщинам одно и осталось, что раненых обиходить-перевязать и помочь хоть какую вечерю справить на всех.

– Хоть поедим нынче вкусно, а не то месиво, что ты нам, Калуга, каждый раз стряпаешь, – веселились ватажники, поддевая одного из соратников: хмурого светловолосого парня с жидкой, словно растрепленный лён, бородёнкой.

– Можешь лучше, так сам в другой раз вари, – оскалился тот.

– Да не мужицкое это дело!

Калуга дёрнулся было к обидчику, сжав кулак, да усидел на месте. И по всему видно, что такие стычки – не сразу поймёшь, шутливые или серьёзные – случались меж ними частенько. Мужи пошумели малость и смолкли, встревожив весь лес, уже заслышавший шаги подступающей ночи, а потому тихий и настороженный. Отсветы костров плясали по стволам ив, и по воде, по бортам стругов со сложенными парусами и переплетением снастей, словно паутина безумного паука. Кмети поначалу помалкивали, а после влились в разговор помалу, подкрепившись и подобрев слегка. Правда, тела соратников, сложенные в отдельном шатре, никому не позволяли нынче веселиться. Хоть ватажников они не очень-то печалили. А вот Твердята и Рарог сидели вместе со всеми, но как-то больше молча. Наблюдали и друг за другом, и за воинами своими: кабы не вышло случайно какой склоки. Теперь Рарог был серьёзным и даже как будто усталым немного. Но не забывал поглядывать на Грозу, которая устроилась рядом с Беляной и Драгицей подле женского шатра. И было княжне любопытно до жути: видно ведь по блестящим глазам и заострившемуся в напряжении что-то расслышать лицу – но строгий взгляд наставницы остужал её получше ведра холодной воды.

Скоро совсем уж невмоготу стало сидеть под присмотром Рарога. Как будто силился он что-то в Грозе рассмотреть того, что другим знать не надо вовсе. Она, едва закончив вечерю, встала, прихватив котелок: воды набрать, чтобы нагреть слегка да посуду сполоснуть – и пошла вдоль берега чуть в сторону от становища. Как будто вода там была другая. Глупо, конечно, но хоть пару мгновений одной побыть.

Гроза прошла вдоль полосы речного берега, глядя как покачиваются на волнах струги, большие, на полтора десятка пар вёсел. В таких и по рекам ходить удобно, и в море выйти не заробеешь. Она слушала, как гомонят парни чуть в стороне, тихо хмыкая и почти умолкая, когда чей-то рассказ подбирается к самому любопытному месту. Наверное, у разбойников речных, много разных баек: они не раз за то время, что Волань не покрыта льдом, успевают пересечь княжество от края до края да и в соседних побывать. И кажется, вроде: люди пошиба низкого, без совести перед Богами и людьми, без стыда за собственные деяния, а смотришь на них – и притягивает будто что-то. Вольность во взглядах, улыбках и даже движениях. Да и не походят они на головорезов, которые любого не пощадят. И на тех не походят, кто в пути постоянно, а потому или одёжи со знаками не своего рода-племени, а абы какой, или говора непойми с каких краёв. А как будто люди они здешние, и семьи у них даже есть где-то. Говорят не грубее иных кметей в дружине княжеской, и одёжа справная, как будто того, откуда они в ватаге Рарога этого появились, вовсе скрывать не хотят.

– Чего грустишь, Лисица? – голос чуть хриплый, поддевающий словно заусенец какой в душе, что-то глубинное, догнал Грозу в спину.

Она остановилась у границы воды: так, что та почти ступней, обутых в справные черевики, касалась. Волшбу эту Гроза давно заприметила: как близко бы к воде живой текучей ни подходила, а никогда ног не удавалось замочить, коли нарочно по колено не влезть. Вот так подкатит волна к носкам самым сапожек, лизнёт почти – и отхлынет. Ступню ближе подвинешь, на мокрый песок, который уж точно она должна обласкать – а нет, водица снова подбегает, но останавливается на какой-то вершок. И так долго баловаться можно.

– Чего бы мне не грустить? – фыркнула Гроза, помолчав. – Невесело день-то окончился.

Уже почувствовала она, как подошёл к ней Рарог близко-близко. Встал за плечом и наблюдает, не поторапливая, но и не уходя.

– Тебе печалиться нужды нет, – возразил ватажник. – Это десятнику вашему впору за волосы хвататься. Хоть людей почти всех ваших сберегли. И княженке всплакнуть бы в самый раз: нога-то у неё припухла.

– А ты и заметить успел? – не удержалась всё же. Повернулась.

И тут же орехово-карие глаза, сейчас не такие тёмные, как в тот миг, когда Рарог одного за другим русинов своими стрелами разил – вцепились в неё, ощупали будто. И отсветы дальнего костра резко очертили чуть худощавое лицо ватажника. По губам парня, вблизи совсем молодого, скользнула улыбка, как будто он в этот самый миг какую шалость задумал.

И зачем посмотрела?

– Я ж человек какой… – вздохнул он. – Коли где немного ножку женскую оголяют – я не могу такого упустить. Всё запримечу.

– Вот бы Уннару, сыну Ярдара Медного о том рассказать, – усмехнулась одним уголком рта Гроза. – Он бы тебе все глазелки отшиб надолго. Если не навсегда.

Ватажник только головой покачал, но его лицо на миг всё ж помрачнело. Да вряд ли от страха. Говаривали, люди Рарога, они хоть и сами находники лютые порой, а своих земель никому не отдадут. Будь то русины, что на своих драккарах по рекам спускаются, где глубина позволяет – чтобы грабить. Будь ещё какие лихие чужаки. Потому упоминание главы рода с ближнего варяжского острова вряд ли было Рарогу приятно.

– Зла ты на язык, Лиса, – чуть взвесив её слова, всё же ответил он. Головой тряхнул, отбрасывая со лба разметанные ветром пряди. – Смотри, как бы кто не покусал в ответ. Ты бы лучше подумала, как отблагодарить меня за то, что тебя спас. А то лежать бы тебе сейчас со стрелой в твоей кучерявой головушке.

Он поднял руку и легонько ткнул Грозу кончиком пальца в лоб.

– А тебя, гляжу, ещё как-то по-особому благодарить надо?

– Других, может, и не надо, – пожал плечами Рарог. – А я очень люблю, когда меня пригожие девицы благодарят именно по-особому.

“Вот же морда нахальная! – мысленно вскипела Гроза. – И ведь бровью не ведёт, как будто так и надо”. И даже ладонь зачесалась рукоять ножа на поясе собственном пощупать.

– Спасибо тебе, конечно, что помог. Без тебя худо пришлось бы. Но ты пойди-ка лучше к своим людям, – посоветовала она. – И нечего тут передо мной хвост распускать, точно тетерев.

– Ох! – притворно вздохнул ватажник, качнувшись назад и приложив ладонь к груди там, где сердце. А сам пол шажочка к ней сделал. И ещё. – Не даром Грозой тебя кличут. Придётся мне, видно, благодарности у княжны просить.

Стало быть, растрепали кмети её имя. Вот иной раз хуже баб!

– Да ты, кажется, голову застудил себе на речном ветру!

– Что бы ты ещё ни сказала мне, а я тому не удивлюсь, – быстро остудил её гнев ватажник.

А после вдруг рядом в один миг оказался. Только Гроза и успела в руку его вцепиться, которой за талию её обхватил. Впечаталась в горячее крепкое тело, что обдало жаром, а вместе с ним и стыдом с головы до ног. А ещё больше, когда губы Рарога накрыли её. Она рванулась, выворачиваясь ловко из торопливых мужских объятий. Сама сообразить не успела, как ударила ступнёй его по лодыжке, выбивая опору. Развернулась, толчком опрокидывая на землю. А другой рукой уж за нож схватилась. Тать он и есть тать – чего удивляться?

Рарог рухнул на чуть сырую траву. Но не иначе чудом каким успел ухватить Грозу за руку и мигом утянул за собой. Она плашмя свалилась на него. Переворот – и оказалась прижатой к земле.

– Вёрткая ты, Лиса, – проговорил он почти шёпотом. – Да я половчее буду.

Гроза вдавилась затылком в траву молодую, колючую, как Рарог поцеловал её снова. Отвернуться хотела, да уж поздно. Разомкнулись губы под его напором – и в голове дрогнуло и поплыло, когда ладони тяжёлые прошлись вверх от локтей к плечам. Гроза завозилась под ватажником бестолково, громко мыча – да всё ж не так, чтобы другие услыхали. А после просто сомкнула зубы на его нижней губе.

– Вот же… – он едва удержал бранные слова.

Отшатнулся, трогая укушенное место. Крови не было – а жаль. Зато Гроза вскочила на ноги и, отряхиваясь, быстро рванула к лагерю.

– Да не хотел я ничего плохого! – крикнул ей вслед Рарог, посмеиваясь.

Оно и видно, что не хотел. Гроза едва не бегом до стана неслась и всё по губам норовила ладонью провести. Хоть и можно было от знакомца нового ожидать и такого нахальства, а всё равно словно землю из-под ног выбило. Сколько парней и на Купалах последних, да и так, осмелев сильно, пытались дорваться до поцелуя, а ни у кого ещё не получалось. Не хотела она никого близко к себе подпускать. Правду сказать, не только потому, что сердце своё ей до поры на замке держать надо, а и оттого, что тому, кто слишком далеко её в душу свою пустит, очень худо после придётся.

– Ты чего? – недоуменно спросила Беляна, когда Гроза ворвалась в шатёр едва не кубарем. – Ошпарил тебя, чтоль, кто?

Гроза застонала, прикрыв ладонью лицо. Про котелок-то и забыла вовсе. Там остался, у воды. И едва подумать успела, как стук по остову укрытия заставил девушек повернуться ко входу.

– Гроза, ты там оставила посудину свою, – голос настолько язвительный, что хоть траву им коси, приглушённо донёсся из-за кошмы.

Просунулась внутрь рука с котелком треклятым и поставила его наземь. Беляна бровь вскинула, косясь на подругу.

– Спасибо, – буркнула та громко, с облегчением слушая удаляющееся шуршание шагов.

– Рассказывай, – бросила княжна, едва удерживая улыбку, что так и норовила растянуть губы.

– Нечего рассказывать, – отмахнулась Гроза. – Задумалась и котелок забыла на берегу.

А как будто в наказание за ложь поцелуй давишний так и загорелся на губах. И мысль пришла подлая, что вовсе он не был противным. Дурманное ощущение – сплетения собственного дыхания с чужим, горячим, ударяющим в голову пьяным теплом. И вкус был у него – орехово-терпкий, как у сбитня, что согревает зимой. И от размышлений таких даже волоски на коже поднимались. “Колдун он никак, Рарог этот”, – проворчала про себя Гроза. Но княжне, дело понятное, ничего говорить не стала.

Скоро вернулась и Драгица, закончив мыть миски. Тут уж стыдно стало, что не помогла. Да женщина и не серчала, кажется.