Зевая, я бреду на кухню, ставлю чайник, жарю омлет. Потом делаю кофе, собираю всё это на поднос и иду в её комнату.

– Мам, ты опозда…

Комната пуста. Кровать аккуратно застелена, дверца шкафа приоткрыта. Книги по архитектуре – мамины любимые – исчезли.

Я ставлю поднос на журнальный столик и замечаю записку: “Тебе будет лучше без меня”. Буквы скачут, слева на бумаге пятно.

Ну что ж, теперь я знаю, что Володя мне точно не приснился.

Мамин телефон молчит. Я слушаю гудки и понимаю, что меня, похоже, отправили в чёрный список.

Ах так?! Тогда я… Тогда, мама, я съем твой завтрак!

Это всё, на что хватает моего спокойствия – или, вернее сказать, шока. Я уминаю омлет, едва не захлёбываюсь кофе. А потом кричу так, словно меня режут. За стенкой даже соседская вечная дрель затихает.

Не помогает – только горло сильнее болит. А злость никуда не исчезает. Да, я зла! Ух как я зла! Сейчас что-нибудь сломаю!

Звонит телефон.

Я замираю и, прочистив горло, не глядя провожу пальцем по экрану.

– Лена, у тебя всё в порядке?

Тёма. Ну конечно. Чёрт! Нет, у меня не всё в порядке! Меня бросили! Как надоевшую собаку! Только с будкой! И то ещё не факт. Как она могла, как?!

– Просто уже почти восемь, – добавляет Тёма.

“Мне плевать!” – чуть не кричу я. Но перед глазами появляется образ Тёмы, преданно ждущего у крыльца. Наверняка с семи, с него станется. Замёрзшего, уставшего.

Он этого не заслуживает.

– У тебя же олимпиада, ты на сбор опоздаешь, – хриплю я.

А в ответ:

– Лен? Ты не заболела?

Точно! Я ж заболела.

Старательно кашляю в трубку и хриплю:

– Да, Тём, прости, неважно себя чувствую. Я ещё посплю, а ты иди, ладно? Я сегодня дома.

Он верит. Ещё бы – он всегда мне верит. Наверное, если я скажу, что небо зелёное, а земля квадратная, он и тогда согласится.

– Я тебя разбудил, да? – его голос мигом становится виноватым. – Я звонил, но ты не отвечала.

Конечно, я же была очень занята, пока истерила.

– Удачи, Тём. Победи там всех. Ни пуха.

– К чёрту, – отвечает он. – У тебя есть лекарства? Можно я зайду к тебе потом? И обед занесу.

Да что же это! Мне кажется, ещё немного и я лопну – от гнева, стыда, жалости и беспощадной несправедливости.

– Лен? Можно мне сейчас зайти? Открой, а?

– Не надо. – Я опять кашляю, кашель хорошо маскирует всхлипы. – Ты же заразишься. Тём, иди, дай… – Я беру себя в руки и добавляю: – Дай уже поспать, а?

И отключаюсь.

Он уходит – я наблюдаю в окно, спрятавшись за занавесками. Мне очень хочется, чтобы всё было не так, чтобы он вернулся, а потом… А потом его сердце потухло бы, как серая галька. Господи, что я несу!

На кухне старинные, ещё бабушкины часы с кукушкой отбивают восемь. Надо собраться, думаю я. Надо что-то делать. Что-то решать.

О, точно! Надо покончить со школой! Выпускной класс, ЕГЭ – на кой чёрт оно мне надо? Я собиралась уйти после девятого, но как же! Мама завелась со своим “ты должна поступить в университет, ты должна доучиться”. Зачем? Мне колледжа за глаза хватит. Но мама капала и капала на мозги, и совсем плохо стало, когда о моём решении узнала тогда ещё живая бабушка. Она долго орала на маму по телефону, а мама, соответственно, долго и со слезами уговаривала меня “не совершать ошибки, не ломать себе жизнь”. Всему виной семейная традиция – все учились в университете, и ты никуда не денешься.

Я и не делась. Даже мечтала о театральном. Или о дизайне – никак не могла выбрать. Школа окончательно стала моим кошмаром, и если б не Тёма, алгебру я давно бы завалила.

Так вот, ничто теперь не мешает мне с этим кошмаром покончить! Пойду – и лично скажу директрисе, чтоб больше она меня не беспокоила. И документы заберу. Имею же право? Или нет? Да и чёрт с ним! А потом… потом…

Что это глупо, по-детски, и на директрису не подействует, я подумала, конечно. Вскользь. Ну очень хочется на ком-то злость сорвать. А в школе, кстати, Серый. Ну что, милый, правда вчера была или сон, но ты ещё не знаком с моим лучшим другом – шокером? Я тебя познакомлю. Он тебе понравится, обещаю.

Первым уроком сегодня как раз алгебра, и мне везёт: математик опаздывает (олимпиадников, наверное, отправляет).

В классе с каждым моим шагом нарастает тишина. Точнее монотонный “шу-шу-шу”, особенно со стороны девочек. Кто-то вытягивает ногу, чтобы я споткнулась, кто-то закатывает глаза, мол, снова эта “разоделась”, хотя я никогда в школу не наряжалась. Но это неважно, потому что даже явись я в балахоне, парни всё равно будут на меня пялиться, а девчонки обзывать шлюхой.

Ненавижу их всех.

– Ого, кто к нам пришёл! – Серый с последней парты беззастенчиво рассматривает меня, а я – его.

Синяк под глазом – вроде мой, ещё с того раза, в туалете. А больше ничего и нет, зато меня пробирает дрожь. Я сразу вдруг понимаю: нет, это мне вчера не приснилось.

Серый что-то ещё добавляет, его друзья гогочут и улюлюкают, а я думаю, что ты мне за всё сейчас, гад, ответишь. Думаешь, ты такой крутой? Ну-ну.

Глянь, как у тебя рубашка удобно на груди расстёгнута. Шокер у меня не мощный, убить не убьёт и даже не покалечит. А вот организовать тебе, сволочь, обморок я им могу.

Вот тебе!

Улюлюканье обрывается.

Серый валится в проход между партами. Я смотрю на него секунду – дышит, гад, конечно – потом отворачиваюсь и иду к двери, когда та распахивается у меня перед носом.

– Любимова!

– Да здесь я.

Завуч таращится на меня так, словно я притащила в школу винтовку и грожу расстрелять здесь всех к чёртовой матери.

– К директору! Щас же!

– Иду.

Я убираю шокер от греха подальше – а то заберут, а новый денег стоит, да ещё и шестнадцатилетней мне его не продадут. За спиной шепчутся одноклассники. Кто-то подаёт здравую мысль позвать медсестру. Кто-то пытается помочь пришедшему в себя Серому подняться. Да пошли вы все!

Татьяна Ивановна Грымза, наш директор – ха, не только мне “повезло” с фамилией – упражняется в ораторском искусстве. На мне. Попросту говоря, орёт:

– Это незаконно! Ты рецидивистка! Я должна вызвать полицию!

“Никого ты не вызовешь, – думаю я. – Трясёшься за репутацию школы”. Месяц назад, когда Серый с друзьями избил кого-то из младших классов на заднем дворе, Грымза тоже орала. Скорую потом вызвали в соседний квартал, где жертва Серого каким-то чудом оказалась. А что – не на территории школы и после уроков. Не прикопаешься.

– Тебе повезло, что с бедным мальчиком всё в порядке, – говорит наконец директриса нормальным голосом. – Ты могла нанести непоправимый вред его здоровью, ты это понимаешь?

А если бы этот бедный мальчик изнасиловал меня прямо в школе, я бы тоже очутилась в соседнем квартале? И как всегда – “сама шлюха”?

Я поднимаю голову и старательно улыбаюсь.

– А вы понимаете, что цвет этой помады вам не идёт? Вы с ним похожи на клоуна.

– Что? – выдыхает директриса. И тут же добавляет: – Но это же “Шанель”.

– Да хоть “Герлен” с алмазами. Лучше потратьте деньги на толкового косметолога. У меня есть пара контактов, я вам их оставлю, если хотите. Пройдите процедуры, подтяжку, возможно, уколы. Разберитесь с порами – если пудрить пористое лицо, да ещё и с жирной, как у вас, кожей, получится обратный эффект. Пудра забьётся в поры и всё выделит, а не скроет. Посмотрите в зеркало, вас ничего не смущает?

Грымза сглатывает и, похоже, машинально тянется в ящик стола. Наверное, держит там косметичку.

А я вхожу во вкус:

– Ещё вам нужен хороший колорист. Вам не идёт холодный цвет волос, сразу плюс десять лет к возрасту. Это и одежды касается. Между прочим, вы давно измерялись? Эта блузка не должна так сидеть, особенно в области груди. Вы чувствуете себя комфортно?..

– Родителей! – перебивает директриса. – В школу! Немедленно!

Меня разбирает смех.

– Да без проблем. Звоните, давайте. Может, хоть вам она ответит. Подсказать номер?

Мама действительно отвечает. Грымзе, постороннему человеку – а не мне, дочери. От этого так горько, что мне хочется посильнее ужалить директрису. Низко и некрасиво так поступать, но прямо сейчас мне плевать.

– Пока ждём, – говорю я, когда Грымза кладёт трубку, – послушайте, какой стиль одежды будет на вас идеально смотреться. Между прочим, вы знаете, что это подделка, а не “Луи Витон”?

Очевидно, нет. Директриса в лучших комедийных традициях хватает сумочку.

– Замолчи! Как ты смеешь?!

– Вам, наверное, кто-то значимый её подарил? – Я продолжаю улыбаться. Дорогуша, слышала бы ты, какие истерики мне золушки закатывают! Ты им и в подмётки не годишься. – Не волнуйтесь, подделка хорошая. Я подскажу, как можно её обыграть…

Директриса встаёт и вместе с сумочкой принимается пятиться к двери. Но я сижу к выходу ближе, поэтому и оказываюсь там раньше.

– Первым делом нужно определиться с цветами. Уверена, вам подойдёт серый. Вы не пробовали? Не мышиный серый, конечно, а, к примеру, стальной. Или серебряный? Гейнсборо? Циркон? Муссон?

Директриса снова пятится, на этот раз к столу.

Так мы следующие полчаса и ходим кругами. Я успеваю рассказать про узоры и текстуры тканей, потом про основы минимализма – Грымзе он явно по душе, или она просто не подозревает, что аксессуары – маст-хэв в законченном образе.

Бледная, запыхавшаяся мама врывается в кабинет, когда Грымза уже на последнем издыхании. Я замолкаю и морщусь, потому что первым делом мама принимается извиняться. А Грымза, придя в себя, снова орёт: “Вы знали, что ваша дочь носит в школу электрошокер?!”

Голова снова раскалывается. Я наблюдаю, как мама съёживается перед директрисой, точно кролик перед удавом, и мне одновременно стыдно и больно. Никакого торжества, даже злоба умерла. Я смотрю на помолвочное кольцо у мамы на пальце и думаю, что, может, так и должно быть? О ней теперь будет заботиться Володя. Я больше не нужна.

У школы её ждёт машина. Мужчина за рулём с интересом смотрит на меня. Он похож на личного водителя – вряд ли это тот самый Володя.

– Лен, ты…

– А ты не думала сделать аборт, когда залетела? – вырывается у меня. – Не пришлось бы возиться с ненужной дочерью.

Мама краснеет. Бабушка давно меня просветила, что не будь в их семье аборт грехом и стыдом, я бы не родилась. “Залёт” – стыд ещё больший, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя она до конца жизни маму за это пилила.

– Не смей так говорить!

– А почему? – Я смотрю в мамины сверкающие от слёз глаза. – Это же правда.

Она выдыхает и замахивается. Я прижимаю руку к щеке – не первая пощёчина в моей жизни, но сейчас что-то внутри обрывается.

– Я тоже люблю тебя, мам. Будь счастлива.

Давно мне не было так плохо. Может, даже никогда.

Дома холодно и пусто. Я иду на кухню и устраиваю там такой погром, что самой страшно становится. Кое-как прибираюсь.

Ну вот, вдобавок я ещё и устала. А ведь на работу пора… Да и чёрт с ней.

Я звоню Андрею сказать, что заболела. Но не успеваю и рот открыть, как слышу:

– Ты уволена.

– Что? Но почему?

В трубке слышится отголосок сирены, и у меня тревожно сжимается сердце.

– Почему? Я говорил тебе не впутывать моего сына? Надеюсь, теперь ты собой довольна.

На этом звонок прерывается. Я поскорее набираю Тёму, но тот не отвечает.

Нужно узнать, что случилось. И почему Андрей считает, что я виновата? Может, Тёме стало плохо на олимпиаде из-за того, что он утро провёл на моём крыльце и замёрз?

Нужно узнать, но у меня совсем нет сил. Я бреду в комнату, падаю на кровать и тут же засыпаю. Пара часов ничего не изменит. А потом – потом я буду обзванивать больницы. Наверняка он в нашей районной. Это же сирена скорой была, да? Тёма здоровый, как медведь, не может быть с ним ничего серьёзного. Надеюсь.