Затем крикнул юнгфронтовцам:

– Идите сюда.

Когда обоим надели наручники, раненому тоже, он спросил:

– Кто там, под колесом?

– Старший.

– Какой старший?

– Который без рук.

Вахмистр не поверил:

– Шутите?!

– Нет, господин вахмистр, это Шуббель, он выступал на сцене.

Вахмистр крикнул из-за дерева:

– Герр Шуббель, сдавайтесь. Сопротивление бесполезно.

Ответом было молчание.

Кто-то из добровольцев помянул черта и спросил:

– Что будем делать?

Было сумрачно, приближалась ночь. Кто-то из штурмовиков закурил. Вахмистр, срывая злость, прикрикнул:

– Прекратить курение!

Огонек сигареты тут же угас.

Дальнейшее настолько отчетливо врезалось в память вахмистра, что Мессингу не надо было прилагать усилия, чтобы опознать случившееся в лесу. Затаив дыхание, он следил за кадрами, мелькавшими в его сознании.

Вахмистр послал в обход группу из трех человек, сам с другим полицейским решил подобраться справа. Ему и его напарнику повезло больше, может быть, потому что вахмистр – ветеран, прошедший войну, ступал осторожно, старался не шуметь. Те, что шли слева, буквально ломились сквозь кустарник, и ведьмак, спрятавшийся под машиной, выстрелил в их сторону.

Мессинг как сейчас видел Гюнтера, сидевшего в глубокой заполненной водой колее. Шуббель оперся спиной о колесо, ждал темноты, надеясь ускользнуть. Надежды было мало, на самом донышке. Откровенно говоря, никакой надежды не было, стало быть, «придется помирать с песней». Эта фраза засела в мозгу Вольфа и била очень чувствительно по самому темечку.

Заслышав шум в кустах, Гюнтер, придерживая оружие ногами, вскинул винтовку, прицелился и большим пальцем правой ноги нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел.

Вопль засвидетельствовал, что цель поражена.

Вахмистр, подобравшийся к машине с противоположной стороны, изумленно наблюдал за этой картиной. После выстрела он, словно очнувшись, положил ствол револьвера на сук, прицелился и выстрелил в спину Гюнтеру. Попал – не попал, но Шуббель повалился в грязь. Другой полицейский бросился к нему, вырвал винтовку, потом схватил за обрубок и вытащил Гюнтера на обочину.

Мессинг смотрел на Шуббеля, как сейчас, с высоты четырнадцатого этажа, смотрит на вас.

Гюнтер лежал на спине и тяжело дышал. Он попытался сесть, это удалось не сразу, вероятно, ранение было тяжелым, однако он не стонал, не просил пощады. Смотрел спокойно. В его лице не было обреченности. Жить ему оставалось недолго, но он умирал так, как загадывал – в бою, лицом к лицу с классовыми врагами, в обнимку с песней. С какой, неизвестно. Обнаружив струившуюся кровь, Гюнтер попытался левым обрубком зажать рану.

Добровольцы столпились возле него. Когда вахмистр отвернулся и начал засовывать револьвер в кобуру, один из штурмовиков приставил дуло пистолета к уху Гюнтера и выстрелил.

Мессинг не стал описывать, что случилось с головой Гюнтера, сказал только, что выстреливший объявил, что одной собакой на свете стало меньше. Еще сказал, что умирал Гюнтер трудно, скрипел зубами, этот скрип, как никакой другой гимн, пусть даже самый вдохновенный, вплоть до Интернационала, не смог бы с такой силой вцепиться в память Вольфа.

Все, что Мессингу удалось рассмотреть, промелькнуло настолько стремительно, что Вилли еще не успел обойти машину, чтобы сесть за руль, как Вольф выскочил из салона и бросился в полицейский участок.

Он спешил не потому, что командир батальона штурмовиков требовал у начальника полиции без долгих формальностей передать ему «красных уродов». Он грубо настаивал на том, что лучше всего вывезти их в лес и там прикончить. Зачем доводить дело до суда, какая-нибудь красная мразь обязательно вывернется, а так всех разом: и этих уродов, и молокососов. У его ребят руки чешутся отомстить за погибших товарищей.

И не потому что господин Штольц сопротивлялся слабо, пытаясь сохранить возможность компромисса с «этим кровожадным тевтоном», как он мысленно назвал местного представителя Германенордена, а потому что в эти несколько мгновений сила Мессинга возросла неимоверно – он узрел зло в его истинном обличии, и может, это обстоятельство придало ему уверенность.

– Куда ты! – испугался Вилли.

Мессинг не ответил.

Вбежав в приемную, он приглушил удивленный возглас дежурного моментальной гипнотической командой. Тот сразу опустил глаза и как ни в чем не бывало занялся бумажками. Вольф ворвался в кабинет и с порога потребовал освободить его жену. У него и документ имелся. Мельком обнаружил, что держит в руках злополучную расческу, принадлежавшую местному почтальону, но это не смутило Мессинга. Сходу оглушил попытавшегося что-то возразить штурмовика – приказал стоять смирно, не перечить. Господин Штольц взял расческу, внимательно пересчитал зубья и вернул Вольфу. Затем вызвал вахмистра и приказал привести «супругу господина профессора».

Они ждали недолго. За дверью послышались шаги. Мессинг, не выпуская начальника полиции и фрейкоровца из своих ментальных объятий, повернулся.

В кабинет вошел Вилли Вайскруфт. Он, что-то подозревая, уставился на Мессинга, однако все, кто находился в кабинете, вели себя на редкость пристойно и естественно – Вольф взволнованно и нетерпеливо, начальник полиции осанисто. Глядя на расческу, он подумал, что с помощью Мессинга он сможет избавиться от гнусного штурмовика; сам штурмовик стоял столбом и мучительно вращал глазами. На его рукаве красовалась эмблема – вставший на задние лапы ревущий медведь. Вольф перевел взгляд на Вайскруфта, медиуму было все равно. Он ждал вахмистра. Когда он привел Ханну, Мессинг взял ее за локоток и, приказав всем присутствующим оставаться на местах, вместе с Ханной вышел из кабинета. На прощание строго взглянул на вахмистра у порога, тот вытянулся в струнку. Начальник полицейского участка запоздало прищелкнул каблуками.

Вилли последовал за нами. Они втроем – Мессинг, Ханна, притихший Вайскруфт – вышли на улицу и сели в автомобиль. Ханни устроилась на заднем сидении, Вольфа же Вилли попытался усадить рядом с собой. Он с силой взял Мессинга под руку и попытался впихнуть в машину. Он решительно воспротивился, принялся дергать ручку задней двери. Ему надо было быть поближе к Ханни.

Вилли возгласом привлек его внимание.

– Ты забыл это! – громко выкрикнул он.

– Что? – удивился Вольф, и в следующий момент крепкий удар по голове лишил его чувств.

Очнулся он только в окрестностях Лейпцига. Первые несколько минут приходил в себя, сидел тихо, прислушивался.

Ханни плакала, слезы утирала аккуратно, платочком. Вилли, вцепившись в руль, доказывал ей, что Шуббелю уже не поможешь, а ей необходимо срочно найти хорошего адвоката. У него есть такой на примете. Он вытащит и Марту с Бэллой.

– Молокососам никакой адвокат уже не поможет – их взяли с оружием. Завтра-послезавтра герр Якоби явится в Эйслебен и выяснит подробности, а ты лучше займись Вольфом.

– Как ты оказался здесь? – неожиданно спросила Ханни.

– Зачем тебе знать, малышка? – ответил Вилли. – Главное, ты и Вольфи вне опасности. За уродов не беспокойся, они теперь под защитой закона. Господин Штольц, начальник эйслебенской полиции, – страшный законник и отъявленный социал-демократ, так что с ними ничего не случится. Но это пока, до начала расследования, а на расследовании тебе лучше не появляться, ведь насколько мне известно, это была твоя идея нанять труппу уродов. Или нет? Это ты предложила провезти оружие под видом реквизита?

Ханни благоразумно промолчала.

Вилли продолжил:

– Домой тебе лучше не заходить. О, ты очнулся, Вольфи! Прости, что лишил тебя возможности совершить еще один подвиг. Вполне достаточно, что ты сумел освободить Ханни.

Мессинг промолчал, попытался собраться с силами – Вилли Вайскруфт был крепким орешком. Вольф твердил про себя: «мне необходимо вернуться в Эйслебен, ведь злодеяние, которое задумали эйслебенские штурмовики, мог остановить только я, и в этот момент донесшийся из запределья, незримый и неслышимый, жуткий вой фрау Марты, затем вопль Бэллы вновь поверг меня в беспамятство». Когда Мессинг очнулся, веки не мог поднять. Страшно болела голова. Мысли придавил бред, потоком лившийся из головы Вилли. Вольф никак не мог справиться с его напором. Фразы ни на секунду не прерывались, обволакивали клейкой паутиной пустых слов, глупейших предположений, бесцельных вопросов, требовавших ответов, которые невозможно отыскать – кого, например, изберут президентом Северо-американских Соединенных штатов в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда люди наконец отправятся на Луну, кто победит на выборах в рейхстаг в 1933 году, зачем девицы любят красивых и стройных мужчин (ответ – спросите у девиц), постоянна ли любовь, о которой так самозабвенно твердят красавцы (ответ – спросите у красавцев). Эта словесная шелуха была густо приправлена музыкальным пометом ставшего уже ненавистным фокстрота. Он не давал слова сказать Мессингу, лишал возможности возразить, бил и бил руладами по самому темечку.

Глава VI

В Берлине Вольфу Мессингу пришлось дать отчет товарищу Рейнхарду.

Мессинг видел его насквозь – он не исключал возможность предательства с его стороны, хотя ни Ханна, ни добытые его сообщниками сведения, не давали повода для подозрений, но то, что оружие в Эйслебене ждали, было ясно как день.

Он первый упомянул о Вайскруфте и той роли, которую этот полицейский шпик сыграл в эйслебенском провале.

Услышав отвратительно пахнувшее слово «шпик», Мессинг не удержался и воскликнул:

– Он – полицейский?

Товарищ Рейнхард ничем не выдал себя. Это был железный человек. Он кивком подтвердил сказанное.

– Вайскруфт проходит по отделу AI Баварской государственной полиции.

– Что значит отдел AI?

– Это означает надзор за экстремистскими организациями, противодействующими конституции. Не важно, левыми или правыми. Отдел также ведет наблюдение за русскими подпольными белогвардейскими группами. Товарищ Мессинг, – голос его смягчился, в нем прорезались человеческие нотки, – ты не мог бы выяснить подробнее, как Вайскруфт оказался в Эйслебене? Гюнтер рассказывал о тебе много интересного. У нас, правда, такие штучки-дрючки не в почете, мы делаем упор на сознательность масс, на их сплоченность, на железную дисциплину, однако бывают обстоятельства, когда каждый, кто с нами, должен на деле доказать готовность помочь общему делу. Ведь вы с нами?

У Вольфа язык не повернулся отказаться. Рейнхард одобрительно кивнул и продолжил.

– Что привело Вайскруфта в Эйслебен? Какова его роль во всей этой истории? Кстати, он сдал нам «крота», правда, негодяй уже был на подозрении, но лишняя улика не помешает.

Мессинг ответил не сразу. Чем он мог помочь общему делу, если в его голове кто-то черный и размытый продолжал кривляться и наяривать отвратительный, способный довести до сумасшествия фокстрот?

Черт побери, как же он называется?!

Его также неприятно смущало понимание того, что этот разговор как никакое другое обязательство напрочь привязывал к партийным делам, а это было чревато. Судьба революционера – из двух зол выбирать худшее, ведь лучшего для него по определению не существует. Борец за правду всегда должен быть готов пожертвовать жизнью, но это не философия Мессинга. Точнее, не философия будущего. Ему становилось тошно от одной только мысли, что бесы, называемые «измами», «шнами», «сьонами», «у́сами» (например, communismus) и особенно мерзкие «ствы» и «кратии», овладеют мной и начнут погонять в ту сторону, где гибнут люди.

– Мне никак не ухватить Вайскруфта, – признался Вольф. – Мы знакомы с детства, он сын хозяина Берлинского паноптикума и, по-видимому, нахватался от какого-то заезжего экспоната умения производить психологические опыты. Он организованно прячет свои мысли, я не знаю, как к нему подступиться.