Цзуго осекся: командующий, заметив чужих на холме, наклонился и открепил что-то от седла. Это оказался зоркоглаз – прибор дальнего видения, редкость с Шелковых земель. Он помогал рассматривать звезды, выглядывать в море рифы и озирать огромные панорамы. Стоила вещица – Хельмо знал, ведь владели ею разве что именитые ученые, богатые мореходы и воеводы высшего ранга – как две лошади. И эту посеребренную трубу, внутри которой, как объясняли когда-то учителя, располагались мудреные дутые линзы, незнакомец направил прямо на холм.

– Я слышал, ента штука душу крадет! – опять всполошился Цзуго, отъезжая подальше и рисуя в воздухе солнечный знак. – А я тебе говори-ил!

Командующий опустил трубу и, снова наклонившись, что-то сказал окружавшим его рыцарям. Хельмо улыбнулся, хотя и его пробрал озноб. В жестах незнакомца было что-то хищное, далеко не юношеское. Не ошибся ли Хельмо, определяя его возраст? Ну… проверит.

– Поеду туда, – решился он. – А ты возвращайся-ка, дружище, да вели меня ждать.

– Еще чего! – тут же заартачился Цзуго. – Думаешь, это игры? Они ж тебя как зайца подстрелят, и твои семеро меня потом…

– А так нас подстрелят двоих разом? – уточнил Хельмо. – То-то польза.

Но этот упрямец был, как всегда, сметлив. Уверенно заявил:

– Пока по двоим попадут, наши услышат. Один-то выстрел, что он…

– Мортирного одного хватит. – Хельмо уже откровенно смеялся, хотя смех был нервный: там, в лагере, поворачивалось в сторону холма все больше голов. «Хищный» командующий тоже не отводил глаз. – Мы куда меньше этой башни. Езжай, говорю.

Но Цзуго уже рылся в седельной сумке, уныло бубня:

– Ох, все-то тебе шуточки, все-то думаешь, что бессмертен.

Поиск увенчался успехом: на свет божий он извлек огромную красную тряпку. Там было коряво, сусальным золотом, намалевано солнце – такие флаги в ярмарочные дни продавали в столице, и гости покупали, чтобы увезти кусочек города с собой. Не чета царевым знаменам, которые остались при отряде, не чета и голубым флагам Инады, трепетавшим над шпилями. Но эту тряпку Цзуго, нацепив на древко кнута, высоко вскинул и, для верности выехав вперед, помахал. Вид он при этом принял небывало важный, щеки просматривались даже со спины.

– ПЕРЕГОВОРЫ! – До лагеря вопль наверняка долетел, да даже стрельцы на башне подпрыгнули, благо хоть не стали палить.

Хельмо раздосадованно прикрыл лицо ладонью. Ум и впрямь быстрый… но блестит не ярче, чем это ярмарочное золото.

– Едем! – бодро объявил Цзуго, сторонясь и давая дорогу. – Думаю, ты вперед? Он вроде велел никому не стрелять, руками вон помахал на пушкарей.

Хельмо, чувствуя на себе взгляды – много взглядов – и слыша с башни молодецкий, издевательский гогот, с трудом сдержал стон.

– О… я тебе крайне благодарен за твои дипломатические изверты. Славно.

Славно все сыпалось, что он напланировал, это точно. Знакомство он представлял совсем не так. Нужно ведь было показать союзникам, что страна не в такой и беде, деньги на знамя точно есть, а предводитель ополчения – человек зрелый и предупредительный. С последним-то и выходила особая беда. А теперь еще это. Как заговаривать-то? Извиняться с ходу? Или…

– Да к бесам все, – пробормотал Хельмо и слегка пришпорил Илги, сосредотачиваясь только на стуке копыт и на рыжей фигуре впереди. Изводить себя он устал.

Все могло повернуться не так плохо, не стоило совсем уж полагаться на догадки. Гордый незнакомец мог оказаться кем-то из средних чинов, отвечающих за порядок. Королем он не был точно, значит, позор не так велик, а если и король – должен быть невозмутимым, и не такое повидал. Успокоенный этой мыслью, Хельмо приосанился и, спустившись с холма, снова осадил Илги. По лугу, вдоль реки, он ехал уже неспешно, приняв, как он надеялся, независимый и решительный вид. Трусивший следом на вороной лошадке Цзуго тоже выглядел сносно. По крайней мере, тряпкой больше не махал.

Перед Хельмо расступались. Солдаты, чистившие лошадей, отводили их; оружейники откатывали круглобокие блестящие мортиры. Двигали ящики, тушили костры, вставали. Люди – крепкие, молодцеватые – тихо переговаривались. Не насмехались, но и не улыбались; не хватались за оружие, но и не приветствовали. Многие показывали пальцем на инрога, заинтересованные им больше, чем хозяином; других, конечно, отвлекал Цзуго, всем бросавший неловкие «Здрассте!», «Дорогу!» и «Воевода едет!». Наперерез выскочил увиденный еще с холма кудлатый пес с большим красным бантом на шее и басисто залаял – точно из мушкета бухнуло. Илги прянул, Хельмо его успокоил. Собаку оттащили, но молчание по-прежнему стояло мертвое. От этого было крайне неуютно.

Все это время рыжий офицер восседал на лошади и тоже не реагировал на происходящее. Лишь когда меж ним и Хельмо осталось не больше, чем шагов десять, язычник спешился и передал поводья подскочившему рябому мальцу. Видимо, стоило поступить так же. Хельмо оставил коня подбежавшему Цзуго и пошел вперед. Ему было интересно скорее узнать, насколько этот человек выше, старше ли и вообще… отмерзнет или останется статуей? Подходя, Хельмо смотрел прямо и видел: его изучают так же пристально. Даже если бы замешательство заставило потупиться, он наверняка почувствовал бы этот взгляд: у незнакомца оказались пронзительные, цветом как ненастная ночь, глаза. Он действительно был молод, зрение не обмануло.

Последние шаги они с Хельмо сделали одновременно и одновременно остановились. Молчание все висело, накаленное и нелепое. Что оно значило? «Давай, извиняйся»? «Кто тебя сюда звал?»? «Беги, пока можешь»? Щеки – никогда он не мог сладить с собственной кровью – стремительно загорались, Хельмо это чувствовал. Это и отрезвило его: пожалуй, первым делом нужно сгладить нелепое появление, представить… естественно? Чтобы эти люди хоть не решили, что к ним прислали ратника; чтобы, как учил дядя, чувствовалось: «У царских особ рука верная, они все знают, что делают, а коли не знают – так вид умело делают». И Хельмо поступил, как, ему казалось, следовало: прижал ладонь к сердцу и глубоко, но с достоинством поклонился, не отводя глаз от бледного лица язычника.

– Добрый день. Рад видеть вас в наших землях. Надеюсь, ваш путь был спокойным.

«И, пожалуйста, скажите, что вам просто нравится свежий воздух…»

Последнее лишь подумалось. А заговорил он на языке Свергенхайма – впервые! Изучал в отрочестве, увлеченный легендами о Пустоши: освоил мудреную грамматику, запомнил немало слов, на простые фразы точно хватит. Хельмо думал, что удивит гостя: связи меж странами были слабы, мало кто из солнечных знал огненный язык, как и наоборот. Но командующий все не шевелился. Из-за тяжелых век под лихими изломами бровей лицо казалось небывало надменным, плечи хотелось хорошенько встряхнуть. Хельмо понял, что хмурится и это заметно: несколько ранних морщин на лбу, углубляясь, всегда быстро выдавали его недовольство. Он уже запаниковал, но неожиданно что-то в изгибе полных губ командующего дрогнуло, уголки приподнялись, и… лицо сразу стало другим. Появилась блеклая улыбка, тень улыбки, заснеженная, как лица прочих рыцарей.

– Зачем вы склонились передо мной? – тихим низким голосом спросил язычник по-острарски. Хельмо замер. Речь звучала уверенно, хотя и грязновато: с придыханием, жестким «р» и неприятными, почти змеиными шипящими. – Кто вы такой и что вас привело?..

Ну, хотя бы заговорил. От сердца отлегло. Все так же не отводя глаз, Хельмо приподнял подбородок, назвался и кратко пояснил:

– Я – воевода государя Хинсдро. Я возглавляю Второе ополчение и должен встретить здесь союзников из Свергенхайма. Когда я увидел вас, то решил, что вы – их командующий. Если я не прав, прошу меня извинить, но в таком случае уже мне впору спрашивать, кто вы.

– Вы правы. – Вот теперь язычник, казалось, удивился. Удивление, как и улыбка, оживило его лицо, сделав намного приятнее. – Но вы так юны…

Хельмо не обиделся, но и не сдержал усмешки. Он уже подметил россыпь веснушек на коже нового знакомого, и они не придавали ему, при всем блеске и стати, ни солидности, ни умудренности летами. А вот царская особа вышла бы из него правильная, знает, как себя держать. Но не на того напал. Хельмо лукаво, с вызовом, склонил к плечу голову.

– Вы тоже, скажу прямо, не старец. Это умаляет ваши заслуги?

Цзуго сзади щелкнул языком, явно предупреждая: «Не дерзи, у них пушки».

– Простите, я лишь ждал другого… – командующий заметно смутился. – Кого-то из «старой гвардии» вашего царя. – Три «р» подряд превратили фразу в забавное рычание.

– Радует, что хотя бы ждали, но увы, старой… гвардии, – Хельмо выговорил иноземное слово с некоторым трудом, – почти не уцелело. И это, – он смягчил тон, опять внимательно посмотрел в глаза командующего, – возвращает нас к началу. Я склонился перед вами, потому что вижу в вас надежду. Огромную.

– Понимаю. – Командующий так же неотрывно глядел в ответ. – И вы можете на нас положиться. Во всем. Ваша надежда – наша надежда, прямо сейчас.

Подтекст последних слов был понятен, и эмоция, которая мелькнула там, на секунду сжала сердце Хельмо: он вспомнил детство, разговоры с Анфилем на маяке. Вот они какие – настоящие изгнанники из легенд, и изгнание это как печать, не заметить сложно.

– Я… – начал он, не зная, зачем, но осекся: язычник тоже глубоко поклонился, не отводя глаз, хотя на несколько мгновений их занавесили волосы. – А… как ваше имя?

– Янгред. С этим у нас так же просто, как у вас, заморских фамилиев не носим. – Он слегка даже хохотнул, протянул руку, и Хельмо с облегчением ее пожал.

Кольчужный доспех на нем был сегодня неполным, голая кисть легла в перчатку. Вопреки ожиданию, металл оказался не ледяным и не накаленным – теплым, как плоть. Каждая фаланга пальцев была отдельной деталью, меж собой все соединялось золочеными перемычками; золото выступало и из наплечников – короткими широкими шипами. С этим пожатием напряжение ушло, по крайней мере, больше не сковывало фраз и жестов. Теперь, когда встреча как-никак состоялась, Хельмо хотел задать этому Янгреду сотню вопросов – как насущных, о кампании, так и самых простых, вроде того, сильно ли потеют в такой броне. Но, вспомнив о воротах и о том, почему, собственно, начал с этого знакомства, а не с попыток призвать к порядку башенных стрельцов, он спросил о более важном:

– Что вы здесь делаете? В Инаду слали гонца с вестью, что прибудут союзники и их – как минимум высшие чины и наиболее уставшие отряды – нужно принять до моего прибытия. Разместить. Начать собирать городское ополчение. Так почему вы…

– Ваш гонец не добрался, либо его неверно поняли, либо произошло еще какое-то недоразумение, – ровно, но уже более хмуро отозвался Янгред. – Ни о какой расквартировке речи нет, да что там… – поверх плеча Хельмо он глянул на ворота, – попасть на ваши рынки, в ваши лавки и трактиры, в ваши, прошу прощения, бордели… всего этого нам не дозволяют. Мы стоим под этими стенами третий день.

– О боже, я должен извиниться! – услышав ровно то, о чем и догадался на холме, Хельмо не выдержал: схватился за голову. Гневно обернулся к Цзуго: – Вот видишь?!

– А чего ты ожидал, смотри, какая орава, кто угодно бы испугался! – предсказуемо отозвался тот, и Хельмо жестом велел ему закрыть рот. Янгред примирительно хмыкнул.

– Я пытался донести хотя бы до кого-то, что мы – орава дисциплинированная и даже не слишком прожорливая. Но ни одно значимое лицо к нам не выехало, как не было, впрочем, и попыток нас прогнать. У меня вообще ощущение… – он прищурился, – что город прикидывается мертвым. По этой дороге почти не въезжают и не выезжают; в порту, наоборот, движение оживленное… но скажем так, не все корабли похожи на купеческие.

– Лунный флот? – Хельмо встревожился еще сильнее. – Подождите, но…

– Пираты и шелковые наемники, – возразил Янгред. – Весьма много. Это нормально?

– Тоже нет, – упавшим голосом отозвался Хельмо. – Точнее, не совсем. Точнее… – Мысли спутались, он поджал губы и опять обернулся к Цзуго: – Так. Берем восьмерицу, официальные знамена и едем все выяснять.

– Официальные? – раздалось рядом. Янгред, оказывается, успел поравняться с ним и, наклонившись, уставился на красный флажок у Цзуго в руке. – А это разве не они?

Лицо его оставалось непроницаемым, но похоже, он… шутил?