Ладно, похоже, молитва здесь не поможет, но и сдаваться ещё рано. Разве блуждала когда Летта в лесу близ замка? Стоит признать, было пару раз в далёком детстве. Но ведь выбиралась? Вот именно. А выбиралась потому, что не сдавалась. Даже маленькая не сдавалась.

Новые ботинки натёрли ногу. Летта всегда подозревала, что носят их господа вовсе не для удобства, а из чванства, как те же украшения и множественные юбки. Не хватало ещё, в самый разгар лета, и в ботинках ходить.

Провинившаяся обувка была снята. Бросить здесь? Зачем духам новая кожаная обувь? Нет, если бы кто-то из духов согласился бы вывести отсюда несчастную, то с превеликим бы удовольствием. И чулки бы отдала, и панталоны. Больше всего жалко было юбку и красивую блузку, но ради свободы и их бы отдала.

К сожалению, никто из духов за щедрыми подношениями не спешил. Что ж, не хотят, и не надо. Вещи и продать можно. Потом, когда выберется. А выберется Летта отсюда обязательно. Потому шнурки были крепко связаны между собой, а ботинки переброшены через шею.

Сколько уже здесь блуждает? Час? Больше? На затянутом тёмной хмарью небосклоне не было видно ни Нилы – ночного светила, ни даже единой звёздочки. Как тут время определять? Если судить по усталости, бродила Летта здесь уже всю ночь, а то и больше. Если ночь закончилась, то и выход из Долины для живых уже закрылся. Но ведь она жива! Жива и так просто не сдастся.

На всякий случай Летта ущипнула себя за руку. Не за ту, которую ей до синяков отдавили, за другую. Всё равно больно. Значит, точно жива. А как иначе, духи не должны чувствовать боль. И усталость. И голод и жажду.

Из еды здесь ничего нет. А ведь в настоящем лесу уже ягода пошла и даже грибы. Орехи ещё совсем зелёные, но тоже сгодились бы. Только вот что-то не встретила Летта здесь орешников. И ягод не встретила. Да что там говорить, даже ручейка никакого не попалось!

У уходящих в Долину детей она заметила фляжки и небольшие котомки. Ей же даже воды не дали. Пожалели, сочли, что не стоит тратиться на ту, которая просто обязана остаться по эту сторону Грани. Навсегда.

Что значит для двенадцатилетнего ребёнка навсегда? Неимоверно много? Или то, что можно посчитать по пальцам рук и ног? Летта об этом не думала. Рано ей думать о вечности. Есть куда более насущные вопросы. Например, найти воду и выбраться отсюда. Или наоборот: сначала выбраться, а потом найти воду, это не так уж и важно.

Это хорошо, когда у человека есть цель, с целью унынию предаваться некогда. Летта остановилась и прислушалась. Она уже не надеялась уловить чьи-либо шаги, но вдруг удастся услышать журчание ручейка? В полной тишине звуки разносятся далеко.

***

Что это? Пение? Нет, не те молитвы, что выводил жрец со своими помощниками, и не птичьи рулады. Птиц, как и зверья, здесь не было. Это даже и песней не было. Как будто кто-то голосом выводил чарующую мелодию. Грустную и одновременно прекрасную. Сирена, про которых старики рассказывали сказки длинными зимними вечерами? Но те в морях-океанах живут. И песни свои они поют для мужчин, чтобы заманить их и уволочь на дно для блуда. Летта всегда одобряла тех сирен, не всё мужикам женщинами пользоваться, пусть сами побудут в их шкуре.

Но как же хороша песня. Тянет ли Летту туда? Нет, нисколечко. Значит, не заманивает её никто. Но пойти всё же придётся. Хотя бы для того, чтобы узнать дорогу к выходу или к воде. Лучше бы к выходу, там, за Гранью, воду она и сама найдёт.

Мелодия становилась всё громче. В другое время с удовольствием бы послушала, хоть и не понимала этого увлечения благородных – собраться в одной комнате и слушать, как какая-нибудь из дам переливчато подвывает под музыку.

Вскоре обнаружился и источник чарующих звуков. На упавшем стволе давно засохшего дерева сидела женщина и, отрешившись от всего, пела. Слов Олетта так и не разобрала, их не было. Откуда же она понимала смысл песни? О любви и предательстве. О расставании и невозможности встречи. О безнадёжности. О вечности. О том, что всё проходит.

– Здравствуйте, – осторожно обнаружила своё присутствие Летта. – Красиво поёте. Я не разбираюсь в музыке благородных, но ведь за душу берёт!

То, что человека, от которого что-то хочешь получить, нужно расположить к себе, было известно сызмальства. Здесь же даже кривить душой не пришлось, песня без слов и правда была потрясающа.

– Я не пою, – безразлично ответила незнакомка, всё так же бездумно глядя перед собой и болтая босой ногой.

– А как это называется? Ну, когда музыка, да не из каких-нибудь клавикордов или из скрипочки, а… из души, – почему-то именно это сравнение показалось самым уместным.

– Музыка из души? Души не поют, – неуверенно сообщила женщина, затем медленно повернула голову и остановила взгляд на пришедшей. – Девочка? Ты меня видишь? Откуда ты здесь?

– Пришла, – Летта пожала плечами. – Меня, кстати, звать Летта.

– Летта. Пришла. Ко мне никто никогда не приходил, вернее те, кто приходили, не разговаривали со мной, не видели и не разговаривали, – странная незнакомка опустила руку и поболтала пальцами в небольшом родничке. Своё имя она так и не назвала.

ЧуднО, ведь только что здесь не было и намёка на воду. Пересохшее горло даже спазмом свело, так захотелось сделать хотя бы глоток.

– Можно я попью вашей водицы, тэйна? – хрипло спросила Летта.

– Воды? – женщина подняла руку, с которой побежали вниз капли живительной влаги.

– Нельзя? – уж чего-чего, а отказов, даже самых необоснованных и глумливых, девочка в своей жизни знала много.

– Ты хочешь пить?

– Да, очень!

– А ещё что ты хочешь от меня?

– От вас? Я бы, пожалуй, с удовольствием послушала ваше пение, уж очень оно чарующее, даже меня проняло, но, извините, я спешу, мне нужно идти. Так я попью? – повторила Летта вопрос.

– Пей. А потом ещё поговори со мной. Со мной давно никто не разговаривал. Я уже и не помню, было ли когда-нибудь это. Я так много не помню, – в голосе отчётливо слышалась безнадёжная тоска.

Летта осторожно, чтобы не запачкать, подтянула юбку и опустилась на колени перед родничком. Странно, думала, будет пить долго и жадно, но хватило одной горсти воды, чтобы утолить жажду.

– Очень вкусная у вас вода. Спасибо, добрая тэйна! – искренне поблагодарила она.

– Значит, ты говоришь, слышишь песню?

После небрежного движения пальцев родник исчез.

– Да, благородная тэйна. Слышу. Так странно, мы с вами разговариваем, а мелодия всё равно слышна. И ведь точно знаю, идёт она от вас. Как такое может быть?

– Не знаю. Эта музыка – всё, что я помню, – пожала плечами женщина.

И как с такой разговаривать? Попросила с ней поговорить, а сама по-прежнему безразлична. И это не напускное безразличие, а как будто… как будто интерес к жизни у тэйны совсем потерян. Такое иногда у древних стариков бывает, больных и немощных. Их ничто уже не держит на этом свете.

На этом свете? Но ведь сейчас они за Гранью?!

– Тэйна, – Летта осторожно протянула палец, желая дотронуться до своей собеседницы, но не решаясь, – а вы… живая?

– Я? Не знаю, – и опять это равнодушие. – Разве это важно?

– Важно, ещё как важно! Если вы живая, мы можем поискать выход отсюда вместе. А если нет, значит, вы – дух? – в голову пришла невероятная догадка. – Вы – дух одной из моих предков, да?

– Я? Мне кажется, у меня никогда не было детей.

– Никогда не было детей?

– Мне кажется, что так. Мать никогда не забудет своё дитя. А я, я не помню.

Значит, детей у этой женщины не было. Жаль. Надежда, что пусть не отец, но кто-то из других предков Летты был из благородных, угасать никак не хотела.

– Значит, вы не можете быть духом моего предка?

– Мне кажется, нет, не могу. А ещё мне кажется, что я не дух. Но что мы обо мне да обо мне. Расскажи о себе. Кто ты, как ко мне попала. Мне интересно.

Что-то не похоже, что этой женщине может быть что-либо интересно. Тем не менее, Летта принялась рассказывать. Рассказывать, нисколько не приукрашивая. И про то, что даже мать не знает, кто же приходится ей отцом. И про то, что для того, чтобы выжить, приходится хитрить и изворачиваться. Что совсем не хочется повторить судьбу матери. Про то, как попала сюда. Честно, ничего не скрывая, даже про попытку украсть кинжал.

– А ещё ты слышишь.

– Ну да, вы же поёте. Только вы не обижайтесь, но песня ваша очень уж грустная. Если думать о грустном или плохом, то оно исполнится. Вы грустите, да? Не надо. Знаете, – Олетта в порыве энтузиазма даже ухватила женщину за руку, – я знаю один секрет. Вообще-то, я не делюсь важными секретами, но вам расскажу. Когда ложитесь спать, обязательно думайте о хорошем. О чём-нибудь очень вам нужном. У всех должно быть что-то, что нужно. О чём вы мечтаете?

– Я? Не знаю.

Как часто Летта сегодня слышала эти слова.

– Этого не может быть! Каждый человек о чём-нибудь обязательно мечтает. Кто-то – о чашке супа, кто-то – о богатых каменьях, хорошем муже или целом замке, или обо всём этом сразу. Не может быть, чтобы у вас не было мечты. Самой-самой заветной!

– Чашка супа, – женщина усмехнулась, и это была первая эмоция, хоть как-то отразившаяся на прекрасном лице. – Разве может быть мечтой чашка супа?

– Ещё как может! Иногда она затмевает все остальные.

– Как бы мне хотелось иметь хоть какую-нибудь мечту.

– А давайте придумаем вместе! Не может быть, чтобы человек совсем ничего не хотел!

– Я человек?

– Уж точно не дух. Вы же сами это сказали. Да и я вас потрогала. Проверила. Точно не дух. Духи, как я слышала, бесплотные. А вы, вы мягкая и тёплая. Вы – нормальный человек. Только немного память потеряли.

– Потеряла память? Кажется, у меня появилась мечта. Я хочу вспомнить!

– Да это же самая лучшая мечта, какая может быть, – поддержала девочка. – Вы помните, как вас зовут? А то как-то неудобно, столько разговариваем, а я не знаю вашего имени.

– Как меня зовут? Я не помню.

– Вы вспомните, вы обязательно вспомните. И имя, и всё остальное.

– Знаешь, Летта, а я тебе верю! – неуверенная улыбка озарила до того грустное лицо. – Скажи, а у тебя есть мечта?

– Есть, как же можно без мечты. Только, наверное, уже поздно.

– Поздно? Что означает поздно?

Похоже, у живущих за Гранью таких понятий, как рано или поздно, попросту нет. Им некуда спешить. Не к чему стремиться. Но собеседница ждёт ответ.

– Мне бы хотелось выйти отсюда, но из этого места можно выйти только до рассвета. Я опоздала. Да, солнца не видно, но я же чувствую, что я здесь уже очень долго.

– И ты останешься со мной?

Летта кивнула. А что ей ещё остаётся? Выход ей так и не открылся. Она – та самая тринадцатая, которая должна остаться за Гранью. Отчего же так жжёт глаза. Она ведь уже давным-давно не плакала. Слёзы это слабость. Слабые в этом мире не выживают.

– Ты плачешь? Но почему? Тебе плохо со мной?

– С вами хорошо, тэйна. Но я так мало пожила там, в мире живых. Пусть он и не был со мной особенно приветлив. Но я живая!

– Значит, хочешь уйти. А знаешь, я тебе благодарна. И за твою откровенность и честность, и за то, что ты подарила мне настоящую мечту.

– Мечта – только ваша, – сквозь слёзы улыбнулась девочка. – И она уже начала сбываться. Вы вспомнили, что она у вас есть.

– Вспомнила, – пока ещё несмелая улыбка озарила прекрасное лицо. – Я вспомнила ещё кое-что, – продолжила женщина. – На доброе дело нужно отвечать таким же. Я тоже хочу исполнить твою мечту. Самую заветную. Это будет честно.

Летта грустно улыбнулась. Её мечте уже никогда не сбыться. Самая короткая ночь в году – ночь Лихолета – закончилась. Выход из Долины предков закрылся. О чём ещё можно мечтать в этом месте? Мёртвым не нужны ни еда, ни украшения, ни замки.

– Я не знаю, – растерянно проговорила она, подчиняясь требовательному вопрошающему взгляду.

Кажется, они поменялись местами, теперь Летта отвечала уже знакомыми словами загадочной обитательницы Долины: «Я не знаю».

– Но ты же сама говорила, что хочешь выйти отсюда?