Летта задвинула щеколду на двери, быстро разделась и уже собралась забраться в воду. Одежду она аккуратно развесила на спинках стульев, чтобы просыхала, но расставаться с подаренной пуговкой не хотелось даже на время. Взгляд остановился на ботинках, в которые были вдёрнуты отличные шёлковые шнурки. То, что нужно. В один из шнурков и была продета пуговка и повешена на шею. Теперь не потеряется.

В ванне сидела, пока не остыла вода. А неплохо господа устроились, приятно время проводят. И завтрак тоже ничего. Да так много всего! Каша, омлет с кусочками самого настоящего бекона, булочки, масло и джем. М-мм. А ещё целый чайник с горячим отваром. И корзинка с фруктами!

Теперь можно ложиться спать, пока, к своему стыду, не заснула прямо лицом в пустой тарелке, как это иногда случалось с пьяной матерью.

Только на всякий случай нужно проверить ещё одну дверь, про которую его милость ничего не сказал. Вдруг, забыл про неё или не заметил от усталости. Здесь, конечно, хорошо, но в той же бельевой куда как спокойнее будет.

За дверью оказалось отхожее место. И никакого, даже самого маленького оконца. А ведь не врали горничные, когда рассказывали про подобные причуды господ. Ладно, она попыталась. Не удалось уйти прямо сейчас, попытается позже.

Самой лучшей приправой ко сну является даже не усталость, а возраст. Только в детстве и в молодости можно спать так беззаботно, как будто никаких проблем в жизни нет. А уж если спать в мягкой постели, да на сытый желудок, то проблемы и вовсе отступают в дальнюю даль. Подумаешь, ушла летом, а вернулась осенью. Пропустила что-нибудь важное? То-то же. Главное, вернулась.

***

Летта открыла глаза. За окном едва занимался рассвет. Это что же, она проспала остаток дня и ночь? Зато выспалась. И зачем господа вообще выбираются из своих мягких постелей? Здесь же так хорошо. Тепло. Уютно. Но то ж господа, простой дворовой девчонке их никогда не понять. Пора подниматься, пока кто-нибудь её отсюда не выгнал прямо так, без одёжек.

Эх, нужно было сразу постирать хотя бы блузку после того как помылась. И для чего только делают такие непрактичные вещи?

Летта, как могла, очистила их от грязи и быстро оделась. Ничего, постирает потом. Главное, чтобы не отобрали. Огляделась. Сидеть здесь и дальше смысла не было.

На кухне уже вовсю должна кипеть работа. Самое время вспомнить, что обещала себе стать правильной и, отбросив былое баловство, начать работать, как и положено в её возрасте.

Благие намерения успехом не увенчались. За дверью, как и говорил тэйн Феррес, дремал знакомый стражник. Правда, дремал он вполглаза. Проскочить мимо не удалось.

– Пусти меня, дядька Юрч. Мне на кухню пора, работать.

– Выпускать не велено, – дядька Юрч осторожно задвинул узницу обратно и прикрыл дверь. Надо же, какой вежливый, а ведь мог и по-простому зашвырнуть, Летта ко всякому привыкла.

И что теперь делать? Не ложиться же обратно в постель. Долго размышлять о том, чем же себя занять, не получилось. Зашла горничная и внесла поднос с завтраком. Значит, голодом морить не собираются. Можно надеяться, что и избавляться от той, которую так сытно кормят и укладывают в роскошную постель, тоже не будут.

Вызвали её далеко не сразу. Летта успела рассмотреть лежащую на столике книжку, в которой не было ни одной картинки, полюбоваться видом из окна и собственными глазами убедиться, что и правда, настала осень. Только вчера, как по её памяти, роскошно цветущий парк покрылся разноцветным нарядом яркой листвы, которую изрядно потрепала прошедшая буря.

Пришёл за ней сам Феррес Доррей. Критически глянул на грязные одежды, но ничего не сказал. Опять взял за руку, как будто боялся, что попытается сбежать. А куда бежать-то?

– Пусти!

Словно и не слышит. Тащит, как козу на верёвочке. Если упираться, только больше на ту самую козу походить.

Привёл в отцовский кабинет, где уже находились сам граф Доррей и жрец Тихвин.

– Здравствуй, Олетта, – первым нарушил тишину его светлость.

– Драсссти, – пора бы и вспомнить, что с глупых и спросу меньше. Вытащить из-под юбки ступню и смущённо ковырнуть ковёр пальцем.

– Олетта, – укоризненно протянул граф, – зачем ты стараешься казаться глупее, чем есть на самом деле?

Глупее? Да она самая последняя дура! Оставила новые ботинки и чулочки в той комнате! А ну как больше не получится туда вернуться? Надевать не стала, сберечь хотела. Сберегла. Ведь обязательно кто-нибудь из горничных их найдёт да стащит.

– Никто ничего плохого тебе не сделает. Просто ответь на несколько вопросов. Что ты так всполошилась?

– Ботинки! Я забыла забрать мои ботинки! – выпалила Летта.

– Какие ботинки? – на лице его светлости проявилась некоторая озадаченность.

– Новые. Мне их гона Рига дала перед тем как в Долину отправить.

– Новые, говоришь? – старший Доррей сделал знак сыну, и тот вышел из кабинета.

Неужели, за её обувкой? И чего про графа говорят, что он жестокий и злой? Опять же, что такому богачу какие-то ботинки. Ему и невдомёк, что для кого-то они целое состояние.

Вскоре вернулся Феррес. В его руках были чулки и те самые ботинки. Только отдал их парнишка не законной хозяйке, а отцу. Тот их взял и принялся внимательно рассматривать.

– Новые, совсем не стоптанные. Ты в них ходила? – обратился его светлость к Летте.

Это что же, забрать хочет?

– Ходила, как не ходить, для того и обувка нужна, чтобы ходить в ней.

– А когда вышла из Долины, ботинки на шее висели! – с готовностью сдал Летту жрец.

– Так запачкались бы, – простодушно ответила девочка. – Там же дождь был.

– Сколько времени ты провела в Долине мёртвых предков? – похоже, графу надоело ходить вокруг да около.

– Одну ночь, – честно ответили ему.

– Расскажи всё, что помнишь. С того момента, как вышла из моего кабинета перед ночью Лихолета. И знай, я прекрасно вижу ложь.

С этого станется. Если уж ей запросто ночное зрение наколдовал, которое, кстати, всё ещё действует, то себе и подавно может наколдовать что угодно. А Летта что, Летта и не лжёт. Ей лгать ни к чему.

– Потащил меня, значит, его святость к гоне Риге, чтобы, значит, помыть и приодеть. Помыли, значит, вещи эти дали, ботинки, опять же. А потом его святость дальше потащил, в храм. Я нисколько не обманываю! – возмутилась Олетта, заметив, как граф поморщился. – Так всё и было. Вот, ещё синяки на руках не прошли, как держал крепко.

– Синяки, говоришь? А ну покажи!

И что может быть интересного в синяках? Рассматривает так, как будто ни разу не видел.

– Отроковица сопротивлялась, не понимала оказанной ей милости, – смиренно ответил его святость.

Как же милости. Чего же сам тогда не захотел в Долину податься, и гону Ригу той Долиной пугал.

– Синяки свежие. Те самые? – поинтересовался его светлость у жреца.

– Может быть, и те. Как же их различишь. Дети, они такие дети, всё время в синяках, – заюлил жрец.

– Значит, для неё и правда, могла пройти лишь одна ночь, – больше для себя сказал граф. – Что было дальше?

И Летта рассказала, как её провели в храм, как закрыли в каменной келье, как накормили, и она уснула, а проснулась уже вечером в фургоне. Связанная. Как её протащили на верёвке меж двух дубов. Не стала она скрывать, что сразу же пыталась вернуться обратно, но выход исчез. Как плутала в поисках кого-нибудь из детей, чтобы тихонько увязаться следом и попытаться выйти. Как хотелось пить.

– Потом встретила женщину, и она вывела меня из Долины, – резко закончила свой рассказ Летта.

Про то, что женщина вовсе не дух, про то, что она дала напиться и уж, тем более, про подаренную пуговку рассказывать не стала. Не договорила? Да. Но не солгала же.

– Ты её узнала?

– Нет.

И опять ответ был более чем честным. Ведь не узнала же. Её ночная собеседница и сама не знала, кто же она есть.

– Верно, что это я, откуда тебе знать обитателей Долины благородных предков, – пробормотал граф и опять обратился к девочке. – Та женщина говорила с тобой?

– Говорила, – смутилась Летта. – Но она была такая странная, говорила, что ничего не помнит. Ни кто она такая, ни как попала в Долину. Да, очень она странная. На вид как будто бы и молодая, а так, я не знаю, как это может быть, но как будто старая-старая. Такая старая, что ничего не помнит.

– За Гранью духи внешне не меняются, – отметил его светлость опять больше для себя. – Но чтобы теряли память, такого я не слышал, – дальше он развивать мысль не стал и опять повернулся к Летте. – Это всё, что с тобою там случилось?

Олетта истово закивала. Кажется, её сейчас отпустят. Как бы не так. Допрос длился почти до обеда. Спрашивали, какой дорогой она шла, какие растения или животные ей могли повстречаться. Видела ли она кого из духов. И про погоду в Долине тоже спрашивали. Про дневное и ночное светило, про звёзды и облака. Про туман. Даже про то, плакала она или нет, и сколько раз сходила в туалет. Благородная тэйни уже много раз хлопнулась бы в благородный обморок. Летта стойко сносила всё. Спасибо, что не бьют.

После того, как граф понял, что ничего больше из Летты не вытянет, её отпустили на все четыре стороны. Наконец-то её мытарства закончились. Можно бы спрятаться от всех и отдохнуть, но спать совсем не хотелось, а есть – да. Время-то уже обеденное. Опять же давала себе слово стать серьёзнее и от работы больше не отлынивать. Потому стоило отправиться на кухню.

***

Когда Олетта появилась на кухне, все на миг замерли. Первая очнулась судомойка Лурька – девка немногими годами старше, но глупая до невозможности, что честно компенсировалось покладистостью и безотказностью. Во всём, хоть в работе, хоть в доступе к телу.

Лурька выронила решето со столовыми приборами и тоненько завизжала. Остановилась только после того, как главный повар наотмашь ударил её по щеке, но и, отлетев в угол, продолжала причитать:

– Ульгим*, ульгим!

– Лурька, ты чего, это же я, Летта, – нужно было налаживать контакт среди своих. – Я вернулась и готова работать, – это она уже сказала Тощей Ингре, ловко прячущейся за спинами своих более тучных сотоварищей по кухне.

– А чем докажешь, что ты не ульгим? – подозрительно прищурилась кухарка.

– Ну как же. Я живая, тёплая. Разговариваю с вами. Хотите, ущипните меня. – Олетта склонилась к бачку и взяла оттуда чищеную морковку, чтобы продемонстрировать, что она и ест, как все люди. – Ты что делаешь?! – возмутилась она, когда поварёнок исполнил её просьбу и больно ущипнул за попу.

– Сама же велела ущипнуть, – нагло усмехнулся он.

– Значит, правду горничные сказали, что ты вернулась, – главный повар ловко разогнал мокрой тряпкой подчинённых по местам и упёр пухлые руки в бока. – Вроде как даже и ночевала в их покоях. Сама госпожой стала? – он зло прищурился.

– Да какая из меня госпожа, гон Юнир, – махнула рукой Летта. – Я всё та же дочка Кривой Ташки.

– Дочка Кривой Ташки, говоришь? Это хорошо, что не забыла своё место, побывав в господской постели. Ночью ко мне придёшь. Чего уши развесили? Работать! – закричал шеф на примолкнувших подчинённых. И ты не стой, – это он уже Летте приказал, – бери лохань с помоями и тащи к свинарнику. Даром кормить здесь никого не буду.

Олетта кинулась исполнять приказание. Её признали свои. А что гон Юнир велел прийти к нему, так мало ли что он сказал.

Девочка честно отработала допоздна, стараясь не замечать гадких ухмылок, а то и ревнивых взглядов кухонных работников. Загружал её главный повар, как взрослую. К вечеру тряслись руки и заболела спина. Пока гон Юнир вальяжно отдавал последние распоряжения, Олетта тихо исчезла.