Перейдя Волгу и оказавшись примерно на территории современной Украины, Молдовы и Румынии, гунны вступили в контакт с другими племенными цивилизациями: сначала с ираноязычными аланами, затем с германскими племенами, в совокупности известными как готы. Достоверных записей о том, что именно происходило между этими двумя группами во время их первых встреч, не сохранилось. Впрочем, греческий летописец Зо́сим позволяет в общих чертах представить картину. Разгромив аланов, писал он, гунны вторглись на земли готов «вместе со своими женами, детьми, лошадьми и повозками». Хотя, по мнению Зосима, гунны были настолько грубы и нецивилизованны, что даже не передвигались на двух ногах, как это свойственно людям, они тем не менее, «катясь, нападая, своевременно отступая и стреляя с лошадей, учинили великое побоище» среди готов, которые были вынуждены покинуть свои дома и направиться в Римскую империю, где «умоляли императора принять их»^[76]. Говоря другими словами, чрезвычайная климатическая ситуация на востоке Центральной Азии косвенным образом спровоцировала вторичный миграционный кризис в Восточной Европе. Засуха привела в движение гуннов, а гунны привели в движение готов. В 376 г. множество обездоленных готов из разных племен появилось на берегах еще одной крупной римской пограничной реки, Дуная. Общее число беженцев составляло, вероятно, от 90 000 до 100 000 человек, хотя подсчитать их количество с какой-либо точностью невозможно. Некоторые были вооружены, многие пребывали в отчаянии. Все они искали убежища в Римской империи, представлявшей собой если не рай на земле, то по крайней мере свободную от гуннов территорию, где нормой считался порядок, а армия могла обеспечить гражданам и зависимым народам защиту в период кризиса.

Гуманитарные кризисы никогда не выглядят привлекательно, и кризис 376 г. не стал исключением. Задача справиться с наплывом готов, то есть решить, кого и на каких условиях допустить в империю и где их поселить, выпала на долю восточного императора Валента (364–378). Нервный человек, своим положением на троне в Константинополе обязанный покойному брату и бывшему соправителю Валентиниану I, Валент в годы своего правления был занят главным образом тем, что пытался решить бесконечно возникавшие военные затруднения доступными ему ограниченными средствами. Его внимание постоянно поглощали то внутренние восстания, то конфликты с сасанидской Персией на границе в Армении и в других местах. До сих пор персы были самой серьезной угрозой для безопасности Рима на востоке, и соперничество между двумя империями играло главенствующую роль в ближневосточной политике. Однако даже так Валент не мог не придавать значения появлению огромного количества бедствующих чужаков из царства варваров. Это ставило перед ним как практическую, так и моральную дилемму. Что лучше: принять измученных готов или велеть им возвращаться назад и позволить гуннам перебить и поработить их? Если позволить им переправиться через Дунай, это повлечет за собой новые трудности: будет явно нелегко поддерживать общественный порядок, регулярно снабжать беженцев продовольствием и одновременно бороться с распространением болезней. В то же время отчаявшиеся мигранты всегда служили отличным источником дешевой рабочей силы, а римская армия постоянно нуждалась в новых рекрутах. Позволив готам войти в империю, Валент мог бы заставить мужчин воевать в его армии против Персии, а остальных обложить налогами. Положение было щекотливое, но вместе с тем не лишенное перспектив.

В 376 г. готские послы нашли Валента в Антиохии и обратились к нему с официальной просьбой принять их народ. Император некоторое время размышлял, затем сказал, что разрешит некоторым готам вместе с семьями пересечь Дунай и поселиться во Фракии (на территории современной Болгарии и Восточной Греции) при условии, что они будут присылать своих мужчин в римскую армию. На границу передали приказ, что перейти реку разрешается готскому племени под названием тервинги. Вместе с тем в империю не следовало допускать соперничающее с ними племя грейтунгов (остготов)^[77].

Очевидно, этот замысел показался Валенту вполне разумным, а результат, согласно источникам, в том числе Аммиану Марцеллину, был принят им «скорее с радостью, чем со страхом»^[78]. Казалось, из трагедии удалось извлечь пользу. Римский флот на Дунае начал крупную гуманитарную операцию – порядка 15 000–20 000 готов переправились через реку «на кораблях, лодках, выдолбленных стволах деревьев»^[79]. Прошло совсем немного времени, и готский миграционный кризис принял весьма скверный оборот. Оглядываясь назад, легко утверждать, что Валент проявил беспечность и совершил катастрофическую историческую ошибку. Впрочем, в подобной ситуации наверняка оказались бы бессильны даже Октавиан Август или Константин I. Так или иначе, было ясно одно: официально открыв границы империи для огромного числа беженцев, этот процесс оказалось невозможно повернуть вспять^[80].

Первая кровь

В недавнем прошлом у римлян и готов уже была общая история. В 367–369 гг. Валент вел войны против готских племен. Конфликт окончился мирными переговорами, но разорение римскими войсками готских земель вкупе с наложенными экономическими санкциями оставило у обеих сторон чувство недовольства. Вполне вероятно, именно война с Римом сыграла существенную роль в ослаблении готов незадолго до прихода гуннов. И поэтому государственная программа расселения мигрантов довольно скоро омрачилась случаями отвратительной эксплуатации, где «преступления совершались из худших побуждений… против доселе ничем не провинившихся новоприбывших»^[81].

Согласно Аммиану Марцеллину, римские чиновники Лупицин и Максимус, поставленные руководить переправой через Дунай, пользуясь бедственным положением голодавших переселенцев-тервингов, вынуждали тех продавать детей в рабство за мешок собачьего мяса. Помимо жестокости они отличались некомпетентностью. Лупицин и Максимус не только притесняли готов-тервингов, но и оказались не в состоянии помешать проникнуть в империю другим беженцам, «нежеланным варварам». Партизанские переправы, происходившие втайне от римских речных патрулей в 376–377 гг., постепенно наполнили Фракию тысячами недовольных и притесняемых готских беженцев. Некоторые из них прибыли законным путем, многие – незаконным. Большинство утратили всякую связь с родиной, но не питали никакой любви к приютившей их стране. Инфраструктуры, которая позволила бы содержать, расселить и обеспечить пропитанием десятки тысяч прибывших, не существовало. Основное внимание империи по-прежнему было сосредоточено на границе с Персией, и Валент поручил решение готского вопроса людям, совершенно не подходившим для этой работы. Балканы постепенно превращались в пороховую бочку.

В 377 г. оказавшиеся в Римской империи готы подняли несколько восстаний. Разграбление богатых фракийских деревень и усадеб вскоре переросло в полномасштабную войну, в которой готы сражались с римскими военными отрядами с «неукротимой яростью в сочетании с отчаянием»^[82]. В одной схватке в месте под названием Салиций (Ad Salices, «у ивовых деревьев») недалеко от берега Черного моря готы, атаковав римские войска, «метали в наших огромные обожженные палицы» и «поражали в грудь кинжалами наиболее упорно сопротивлявшихся… Все поле битвы покрылось телами убитых… одни – пронзенные свинцом из пращи, другие – окованной железом стрелой, у некоторых были рассечены головы пополам, и две половины свешивались на оба плеча, являя ужасающее зрелище»^[83].

В 378 г. готов настигла расплата. Первое крупное сражение произошло в середине лета. К этому времени готские племена внутри империи объединились. На поле боя к ним присоединились группы аланов и даже некоторое количество гуннских наемников, которые также пересекли плохо охраняемую речную границу в поисках приключений. Общими усилиями они превратили широкий коридор между Дунаем и Гемскими (Балканскими) горами в дымящуюся выжженную пустошь. Однажды готский военный отряд даже проскакал в пределах видимости от стен Константинополя. Это была уже не третьестепенная миграционная проблема на окраинах империи, а полномасштабный кризис, угрожающий и целостности, и чести империи.

У Валента не оставалось выбора – ему пришлось действовать. Во время короткой передышки на персидском фронте он лично повел армию на Балканы. Валент отправил гонцов с просьбой о подкреплении к западному императору, своему девятнадцатилетнему племяннику Грациану. Само по себе это было разумно, поскольку, несмотря на молодость, Грациан уже одержал ряд впечатляющих военных побед над германскими племенами выше по Дунаю. Необходимость просить о помощи гораздо более молодого и успешного соправителя вызывала у Валента противоречивые чувства. Собственная гордость, а также советники настойчиво призывали его разобраться с делом без посторонней помощи. По этой причине Валент в конце концов не стал дожидаться прибытия Грациана. Большую часть лета он продержал армию в лагере, а в начале августа получил известие, что близ Адрианополя (ныне Эдирне в Турции) собралось множество готов под командованием вождя по имени Фритигерн. По сведениям разведчиков, у них было около 10 000 воинов. Валент решил атаковать самостоятельно.

На рассвете 9 августа «войска были быстро двинуты вперед»^[84]. Валент повел своих людей из укрепленного лагеря в Адрианополь. Преодолев 13 км по пересеченной местности под палящим полуденным солнцем и наконец приблизившись к тому месту, где стояли готы, римляне обнаружили, что «широкая равнина блистала пожарами: подложив дров и всякого сухого материала, враги разожгли повсюду костры». «Истомленные летним зноем солдаты стали страдать от жажды, – писал Аммиан Марцеллин. – Беллона [римская богиня войны], неистовствовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян»^[85].

Вскоре к Валенту приехали готские послы. Они утверждали, что хотят заключить перемирие. На самом деле они просто тянули время, пока их вожди готовили для римлян ловушку. Переговоры окончились ничем, и вскоре после полудня Валент потерял контроль над своими уставшими и измученными жаждой войсками – не дожидаясь приказа, они напали на готов. Завязался бой. «Оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носами кораблей и, тесня друг друга, колебались, словно волны, во взаимном движении, – писал Аммиан Марцеллин. – От поднявшихся облаков пыли не видно было неба, которое отражало угрожающие крики. Несшиеся отовсюду стрелы, дышавшие смертью, попадали в цель и ранили, потому что нельзя было ни видеть их, ни уклониться»^[86]. Однако римляне понесли в сражении тяжелый урон.

Римские разведчики, предполагавшие, что готы собрали всего десять тысяч человек, ошибались. Их было намного больше – вполне достаточно, чтобы разгромить римскую армию численностью около 30 000^[87]. «Высыпавшие несчетными отрядами варвары, – продолжал Аммиан Марцеллин, – стали опрокидывать лошадей и людей, и в этой страшной тесноте нельзя было очистить места для отступления, и давка отнимала всякую возможность уйти»^[88]. Кроме того, готы предусмотрительно скрыли от римских разведчиков большой отряд конницы. В решающий момент эти всадники вступили в бой и переломили ход сражения. Валента перехитрили, его войско потерпело поражение. «Все кругом покрылось черной кровью, и, куда бы ни обратился взор, повсюду громоздились кучи убитых, – рассказывал Аммиан Марцеллин. – Этим невосполнимым потерям, которые так страшно дорого обошлись Римскому государству, положила конец ночь, не освещенная ни одним лучом луны»^[89].