– О, я не ненавижу их за это. Я ненавижу их за то, что было потом. Не чистая смерть, но этот триумф; нас показывали, как зверей, и уличная мразь смеялась над нами и бросала в нас грязь! Нас загнали в загоны, заковали, день за днем хлестали кнутами и пинали и наконец вывели на блок, чтобы продать на аукционе. А потом мы разгребали грязь, разбивали комья земли и спали в свиных загонах, и на ночь нас приковывали к стенам! Вот за это я буду мстить!

Он видел, что она отшатнулась от него. И подумал, что может по-своему использовать ее. Заставил себя улыбнуться.

– Прости меня. Я знаю, что я неотесанный грубиян.

Ее голос по-прежнему звучал резко.

– Тебя выставляли на блоке? Тогда тебя купил Флавий?

– Нет, – признался он. – Флавий расспросил обо мне и купил без аукциона. Он увидел меня и с этой своей улыбкой сказал, что хочет быть уверенным в моей судьбе, чтобы отплатить за добро и зло. Тогда меня отправили сюда вместе с несколькими новыми работниками.

– А твоя… – Она замолчала. – Мне пора идти, Эодан.

– Моя жена? – Он слышал, как где-то в пустоте бьется его сердце. – Он мне сказал, что Викка у него… в Риме…

Он поднял руки. Схватил ее за обе руки так, что она закричала. Цветы яблони выпали, и он раздавил их.

– Хау! – взревел он. – Клянусь Быком, я только что об этом подумал! Ты прислуживаешь хозяйке? И она живет в городском доме хозяина? Значит, ты видела Флавия этой зимой в Риме? Ты видела ее!

– Отпусти меня! – закричала она.

Он затряс ее так, что у нее застучали зубы.

– Как она? Ты должна была видеть ее, это рослая светловолосая женщина, ее зовут Викка. Что с ней стало?

Фрина, несмотря на боль, упрямо вздернула подбородок.

– Если отпустишь меня, варвар, я скажу тебе.

Он опустил руки. Увидел грубые следы своих пальцев на ее белой коже. Она дрожащими пальцами коснулась синяков, по ее лицу текли слезы. Она прикусила губу, чтобы не стучали зубы.

– Прости, – сказал он. – Но она моя жена.

Фрина прислонилась к дереву. Потом подняла голову, все еще обхватив себя руками. Ее фиолетовые глаза затуманились. Она прошептала:

– Это я должна извиниться. Я не понимала, что это… я не знала.

– Откуда тебе было знать? Но расскажи мне!

Он, как нищий, протянул к ней руки.

– Викка… Я видела ее один раз. Все называли ее «кимврская девушка». Флавий как будто ее ценил. У нее своя комната и служанки. Он… часто у нее. Но ее никто не видит. Мы с ней никогда не разговаривали. Она всегда молчит. Ее слуги говорили мне, что она хорошо с ними обращается.

– Флавий…

Эодан закрыл глаза от безжалостного дня.

Фрина положила руку ему на плечо. Плечо дрожало под ее ладонью.

– Да поможет тебе Неведомый Бог [Бог, которым часто клялись древние греки. В Афинах был его храм. – Прим. пер.], – сказала она.

Он повернулся и посмотрел на нее, потом прижал к себе. И поцеловал так, что у нее онемели губы.

Она вырывалась, оцарапав его голень своей сандалией, и вцепилась ногтями в его руку. Он отпустил ее. Она побледнела; распущенные черные волосы падали на ее тело, как грозовая туча.

– Слюнявая свинья! – закричала она. – Вот чего тебе не хватало в твоей жене!

Повернулась и побежала.

– Подожди! – воскликнул он. – Подожди, позволь объяснить… я только…

Она исчезла. Он стоял над упавшими цветами и бранился. Викка поняла бы, в гневе и отчаянии думал он. Викка женщина, а не дура, утонувшая в книгах, она знает, что нужно мужчине.

Он посмотрел вниз, потом наверх, на небо, и наконец на север, в сторону Рима. Подобрал упряжь и пошел в конюшню. Он попросил, чтобы ему дали работу в кузнице, двор до темноты звенел от его ударов.

Проходили дни. Засеяли лен. Теперь меньше внимания уделяли древним праздникам; когда-то эти земли принадлежали свободным людям; теперь это все одна большая плантация со множеством рабов. Но кое-какие обычаи еще сохранились. На этой неделе отмечался праздник Флоралии [В Древнем Риме – праздник богини цветов, расцвета и весны Флоры. – Прим. пер.], не так несдержанно, как в Риме, но с определенной долей свободы и с обильными возлияниями.

За день до Флоралий врач осмотрел ногу Эодана.

– Кости срослись, – сказал он. – Верни мне костыль.

Эодан осторожно спросил:

– Меня вернут на поля?

– Это не моя область.

Врач ушел.

Эодан медленно вышел из виллы в обнесенный стеной сад за кухней. Нога почти казалась ему чужой. Неважно, через час он сможет бежать. Куда бежать? Его больше не сделают полевым работником! Это разрушает не только тело, но и душу, мозг, надежды, и остается двуногий рабочий бык.

Фрина разговаривала с одной из служанок Корделии. Увидев его, она сказала:

– Хватит. Иди со мной.

Проходя мимо, она взглянула на Эодана. Он выбранился: за все время с того утра в саду она ни разу не заговорила с ним, да унесут ее ветры! Он думал, как застать ее наедине.

– Вот ты где! Здоров наконец! Слишком долго бездельничаешь, ленивый пес, и ешь при этом, как лошадь! Иди сюда!

Эодан подошел к мажордому. Он потер кулак, посмотрел на нос мажордома и сказал:

– Я тебя не расслышал. Не будешь ли так любезен и не повторишь ли свое желание?

– Ну… нужно перетащить несколько тяжелых бочек, – запинаясь, сказал мажордом. – Если будешь любезен и пройдешь туда…

Эодан готов был переносить бочки с вином. Приятно было чувствовать, что сила вернулась. А вилла была охвачена суматохой: повсюду развешивали гирлянды, девушки хихикали, мужчины смеялись, хо-хо, сегодня вечером! Эодан зажал красивую служанку в коридоре, они немного пообнимались, и она, задыхаясь, сказала ему, что встретится с ним в оливковой роще после восхода луны или как только сможет уйти…

Строгие правила римского хозяйства ослабли. Мужчины пили, смеялись со своими надсмотрщиками, набирали воду в ведра и обливали свою потную кожу вычесывали блох из волос и надевали гирлянды. Эодан, кативший огромную голову сыра из кладовой, запел своему другу конюху кимврский марш:

Высоко возносятся наши шлемы,

Воины собираются,

Натягивают луки,

Выпускают бурю стрел…

Но никто не понимал слова.

После захода солнца зажгли лампы палками с концами, которые окунули в серу; Эодан по-прежнему считал, что это может вызвать гнев Огня. Вилла осветилась сотнями собственных маленьких солнц. Эодан стоял в саду с Мопсом.

– Я должен идти помогать товарищам, – сказал он.

– Да, да. Сегодня добрая еда. Моя внучка радовалась ночам Флоралии… или это была моя дочь, она тоже когда-то была ребенком… Но интересно, почему хозяйка сегодня не пригласила высокородных гостей. Не похоже на хозяйку. Она не упустит возможности повеселиться.

Эодан пожал плечами. Он часто видел, как Корделия сидит на диване или как ее проносят в носилках, но даже в доме ее мир далек; она редко заходит на кухню или на конюшни. Надо дождаться, когда ее маленькая служанка освободиться и придет к нему в оливковую рощу.

Он пошел назад на виллу. Сзади находились комнаты, в которых ели и спали слуги. Идя туда мимо кухни, он увидел Фрину.

Лампа, которую она несла, делала ее кожу золотой. Он подошел к ней с улыбкой, хотел только объясниться. Она подняла руку.

– Стой!

– Я тебя не трону! – вспыхнул он.

– Хорошо! – Рот ее искривился. Он никогда не слышал, чтобы она говорила так резко и возбужденно. – Меня послали за тобой. Идем.

Она повернулась и быстро пошла к атриуму [Атриум – центральная часть римского дома. – Прим. пер.]. Он пошел за ней.

– Но, Фрина, что это значит?

Она сжала кулак.

– Не знаешь?

Он остановился и хрипло сказал:

– Меня отправляют назад в бараки…

Она оглянулась через плечо. В глазах ее были слезы.

– О, нет, – сказала она. – Этого не бойся. Радуйся! Тебе окажут честь и доставят удовольствие.

– Что?

– Высочайшую честь и благороднейшее удовольствие, на какие ты способен.

Она топнула, перевела дыхание и пошла дальше. Он в недоумении шел за ней.

Они миновали отрытый перистиль [Перистиль – колонны, окружающие внутренний двор. – Прим. пер.], где первые звезды дрожали, отражаясь в мозаичном бассейне. Дальше была дверь с инкрустациями из слоновой кости. Венера обнимала руками прекрасного Адониса. Дверь охранял нубиец с обнаженным мечом. Эодан и раньше видел его – рослый мужчина с кошачьей походкой, но его выдают гладкие щеки и высокий голос.

Фрина постучала в дверь.

– Иди, – сказала она. – Заходи туда.

В темном коридоре кто-то хихикнул. Эодан прошел в дверь, и она закрылась за ним.

Он стоял в длинной комнате с мраморным полом, укрытым множеством ковров; дорогая мебель.

С потолка свисает много ламп, и воздух кажется насыщенным сиянием, словно от курений. За окном вьющиеся розы.

На столе вино и еда. Стол накрыт для двоих. Но за ним только одно широкое ложе.

На ложе лежала Корделия. Свет проникал сквозь ее платье. Оно из тончайшего шелка, и ее плоть словно сияет под ним. Она села, улыбнувшись, выпятив полные груди.

– Привет, кимвр, – сказала она.

Эодан смотрел на нее. Кровь ревела у него в висках.

Она встала, взяла большую серебряную чашу с двумя ручками и пошла к нему. У нее была вызывающая походка. Когда она встала рядом с ним, он заглянул в глубокий разрез ее платья.

– Выпьешь со мной? – спросила она.

– Да, – сказал он на своем языке, потому что по латыни так коротко не ответишь. Взял кубок в дрожащие руки. Он не ценитель вина, да сегодня вообще ему было бы все равно, но он смутно отметил, что вино крепкое и сладкое.

– Я смотрела на тебя, – сказала Корделия. – Хотела поблагодарить тебя за твою… службу, но казалось, лучше дать твоей ране залечиться. И сегодня я видела, как ты поднял бочку, которую должны нести двое мужчин. Я очень рада.

Он протянул ей чашу, по-прежнему молча.

– Все выпил? – Она рассмеялась. – Я хотела разделить ее с тобой. В знак дружбы. Теперь надо налить еще.

Поворачиваясь, она задела его бедром. Он глотнул.

– Идем, – сказала она, взяла на руку и повела к ложу.

Вино журчало, когда она наливала его в чашу.

– Мой муж был неправ, когда поставил царя работать на поле, – продолжала она. – Я не могу поверить, что бы был кем-то меньшим, чем царь, в своем народе. Возможно, мы с тобой достигнем лучшего взаимопонимания – на время… – Она искоса посмотрела на него. – В основном это зависит от тебя. – Она снова подняла кубок. – За наше завтра. Пусть оно будет лучше нашего вчера.

Они выпили по очереди. Потом она села и усадила его рядом с собой.

– Я все пыталась произнести твое варварское имя, – сказала она. – Но я дам тебе другое имя. Геркулес? Может быть.

Неожиданно ее рот была на его губах.

Она встала, тяжело дыша.

– Я думала вначале поесть. – Оно говорила быстро и неотчетливо. – Это было бы неторопливо, цивилизованно, с приятной игрой. Но с тобой это неверно. Теперь я это вижу. – Она протянула руки. – Сними тунику. И сними мое платье. Давай отпразднуем Флориалии.

Много позже, когда не стало вина и еды, лампы догорели и на восточном небе появились первые серые признаки рассвета, она взъерошила его волосы и сонно улыбнулась.

– Да, я буду звать тебя Геркулесом.

V

После праздника поместье вернулось к обычной жизни. На вилле дни проходили размеренно: работа по дому, работа в саду, безделье, пока не увидит надзиратель, злословие и сплетни, мелкие интриги из-за женщин и положения, иногда вечерами в темноте украдкой азиатские ритуалы магии или таинственности. Женский мир. Эодан не считал себя его частью.