Первая глава книги – переработка эссе, написанного весной после выборов 2016 года, о личном кризисном состоянии, которое привело меня к потребности ничего не делать. В этой главе я начинаю определять некоторые из своих самых серьезных претензий к экономике внимания, а именно ее зависимость от страха и тревоги и сопутствующую ей философию, согласно которой «разрушение» более «продуктивно», чем работа по поддержанию жизненного баланса – по поддержанию благоприятных условий жизни для себя и других. Написанное посреди онлайн-среды, в которой я больше ничего не могла понять, эссе было призывом от имени моего «пространственно-временного» первобытного начала; как и ученый, пишущий о технологиях, Джарон Ланье, я стремилась «отбросить всю шелуху».

Одной из ответных реакций на происходившее со мной было желание отправиться в горы – навсегда. Во второй главе я рассматриваю людей и группы, выбравшие подобный подход. Контркультурные коммуны 1960-х годов, в частности, могут многое рассказать о проблемах, связанных со стремлением вырваться из капиталистической реальности, а также о неудачах, связанных с попытками вообще уйти от политики. Это первое упоминание о различии, которое я буду проводить между 1) полным уходом от мира (или даже просто от других людей) и 2) выходом за рамки экономики внимания и чрезмерной зависимости от фильтрованного общественного мнения.

Это различие также лежит в основе идеи отказа – предмета моей третьей главы. Взяв реплику из книги Германа Мелвилла «Писец Бартлби», который отвечает не «Я не буду», а «Я бы предпочел не», я обращаюсь к истории отказов, чтобы найти ответы, опровергающие условия самой постановки вопроса. И я пытаюсь показать, как творческое пространство отказа находится под угрозой во время широко распространенной экономической нестабильности, когда все – от рабочих Amazon до студентов колледжей – видят, что границы этого пространства сжимаются, а ставки игры в одиночку растут. Размышляя, что нужно для того чтобы позволить себе отказаться, я полагаю, что перенаправление и расширение внимания могут стать той точкой «надлома», где можно разорвать бесконечный цикл между испуганным, плененным вниманием и экономической незащищенностью.

Четвертая глава вырастает в основном из моего опыта художника и преподавателя, давно интересующегося тем, как искусство открывает нам новые уровни и оттенки внимания. Я обращаюсь как к истории искусства, так и к перспективным исследованиям, стараясь разобраться во взаимосвязи между вниманием и волей – чтобы мы могли не только отстраниться от экономики внимания, но и научиться управлять собственным вниманием. Эта глава также основана на первом личном опыте изучения моего биорегиона, когда я с новой силой приковывала внимание к месту, в котором прожила всю жизнь.

Если мы можем использовать внимание для освоения новой реальности, то из этого следует, что мы могли бы встретиться там, фокусируясь на одних и тех же вещах и друг на друге. В пятой главе я исследую и пытаюсь устранить ограничения, которые «фильтр интересов» накладывает на восприятие нами окружающих людей. Затем я попрошу вас расширить его еще больше, уделив такое же внимание миру, не относящемуся к человеческому. В конечном счете я выступаю за представление о себе и идентичность, которая прямо противоположна личному бренду: как нечто нестабильное, постоянно меняющейся формы, определяемое взаимодействиями с другими субъектами и разными местами.

В последней главе я пытаюсь представить утопическую социальную сеть, которая каким-то образом могла бы вместить все это. Я использую призму первичных потребностей человека в пространственном и временном контексте, чтобы подчеркнуть всю жестокость «схлопывания контекста» в онлайн-среде, и предлагаю вместо него своего рода «разнообразие контекста» в привязке к месту.

Понимая, что значимые идеи требуют инкубационного времени и пространства, я останавливаюсь как на некоммерческих децентрализованных сетях, так и на непреходящей важности частного общения и личных встреч. Я предлагаю освободить наше внимание и использовать его для восстановления биологических и культурных экосистем, позволяющих сформировать полноценную идентичность, как индивидуальную, так и коллективную.

Летом, во время напряженной работы над книгой, надо мной не раз подшучивали друзья, мол, почему я так усердно создаю что-то под названием «Время тишины». Но настоящая ирония заключается в том, что, написав нечто под таким названием, я непреднамеренно радикализировала себя, осознавая всю важность того, чтобы что-то делать. Как художник я всегда думала о внимании, но только сейчас полностью понимаю, к чему ведет жизнь с устойчивым вниманием. Короче говоря, это ведет к осознанию не только того, как мне повезло, что я живу на свете, но и текущих моделей культурного и экологического опустошения вокруг меня – и к неизбежной роли, которую я играю в этом, независимо от того, признаю это или нет. Другими словами, простое осознание – это семя ответственности.

В какой-то момент я начала думать, что это книга-побуждение, замаскированная под книгу о самопомощи. Я сама до конца в этом не уверена. Но как бы я ни надеялась, что этой книге есть что предложить вам, я также надеюсь, что в ней есть что-то, что может способствовать пробуждению, в первую очередь предоставляя передышку тем, кто встает на путь борьбы за правые идеалы.

Я надеюсь, что «бездействие» в противовес среде, ориентированной на продуктивность, поможет восстановиться людям, которые затем помогут восстановиться сообществам, как человеческим, так и прочим. И прежде всего я надеюсь, что это поможет найти новые способы связи – существенные, устойчивые и абсолютно невыгодные для корпораций, чьи показатели и алгоритмы никак не будут влиять на разговоры о наших мыслях, чувствах и жизни.

Я узнала кое-что о внимании: некоторые его формы заразны. Когда вы проводите достаточно времени с кем-то, кто уделяет чему-то пристальное внимание (если бы вы водились со мной, это были бы птицы), то неизбежно начинаете интересоваться теми же самыми вещами. Я также узнала, что паттерны внимания (что мы предпочитаем замечать, а что – нет) – это наш способ отображения реальности и, следовательно, он имеет прямое отношение к тому, что, по нашему мнению, может произойти в любой момент времени. Эти аспекты, вместе взятые, показывают мне революционный потенциал отвоевания нашего внимания. Для капиталистической логики, процветающей на близорукости и неудовлетворенности, действительно может скрываться опасность в чем-то столь обыденном, как «бездействие»: отстраняясь от нее и приближаясь друг к другу, мы можем попросту обнаружить – все, что мы так хотели, уже у нас есть.

Глава 1
Пример ничегонеделания

* просыпается и смотрит на телефон*

«ах, давай посмотрим, какие новые ужасы меня ждут на устройстве свеженьких ужасов»

ТВИТ @MISSOKISTICINA ОТ 10 НОЯБРЯ 2016 ГОДА

В начале 2017 года, вскоре после инаугурации Трампа, меня попросили выступить с основным докладом на Eyeo, конференции по искусству и технологиям в Миннеаполисе. Меня все еще лихорадило от выборов, и как и многим другим художникам, которых я знала, было трудно продолжать что-либо делать. Вдобавок ко всему Окленд был в трауре после пожара на «Корабле-призраке»^[6] в 2016 году, унесшего жизни многих художников и общественных деятелей. Глядя на пустое поле, в которое нужно было ввести название доклада, я думала, о чем могла бы рассказать, что могло бы иметь значение в такой момент. Еще не зная, о чем будет разговор, я просто напечатала: «Как ничего не делать».

После этого я решила провести дискуссию в определенном месте: в Морком Роуз Гарден в Окленде, Калифорния, иначе известном просто как Розарий. Я сделала это отчасти потому, что именно в Розовом саду начала продумывать свое выступление. Но также я осознала, что сад включает в себя все, что мне хотелось охватить: практика ничегонеделания, архитектура «ничего», важность общественного пространства, этика ухода и обслуживания.

Мой дом находится в пяти минутах ходьбы от Розового сада, и с тех пор как я переехала в Окленд, это первое место, куда я убегаю от компьютера, где делаю бо́льшую часть своей работы, занимаюсь творчеством и прочим. А после выборов я стала ходить в Розарий почти каждый день.

Это было не осознанным решением, а, скорее, внутренним позывом, как у оленя, постоянно стремящегося найти соль, или козы, скачущей на вершину холма. Что я делала там – ничего. Просто сидела. И хотя мне было немного не по себе от того, насколько все выглядело нелепо – красивый сад против ужасающего мира, – это действительно казалось необходимой тактикой выживания. Я узнала это чувство в отрывке из «Переговоров» Жиля Делёза:

Мы пронизаны бессмысленными разговорами, безумным количеством слов и образов. Глупость никогда не бывает слепой и немой. Таким образом, проблема заключается не в том, чтобы заставить людей выражать свое мнение, а в том, чтобы оставить их на непродолжительное время в уединении и тишине, когда они, в конце концов, могут найти что сказать. Репрессивные силы не мешают, а, скорее, заставляют людей выражать себя; какое облегчение, когда можно молчать, есть право ничего не говорить, потому что только тогда появляется шанс представить ту самую, все более редкую вещь, о которой в принципе стоит говорить.

Он написал это в 1985 году, но я могу подтвердить, что настроение в 2016-м все то же почти до боли. Функция «ничего» здесь – чтобы ничего не говорить – в том, что оно предшествует тому, чтобы что-то сказать. «Ничего» – это не роскошь и не пустая трата времени, а необходимая часть осмысленной речи.

Конечно, как художник я давно ценила возможность ничего не делать – или, точнее, «делать ничего». Я была известна тем, что собирала сотни скриншотов ферм или прудов с химическими отходами из Google Earth, вырезала их и составляла композиции, похожие на мандалы. В «Бюро отстраненных предметов», проекте, над которым я работала, проживая в Recology SF, я потратила три месяца, фотографируя, каталогизируя и исследуя происхождение двухсот выброшенных на свалку вещей. Я представила их в виде просматриваемого архива, в котором люди могли увидеть рукописную бирку рядом с каждым объектом и узнать о его производстве, материале и истории компании. На открытии ко мне повернулась смущенная и полная негодования женщина со словами: «Подождите… так вы вообще что-нибудь сделали? Или вы просто разложили вещи по полкам?» Я часто говорю, что для меня важен контекст, поэтому ответ был положительным на оба вопроса.

В большей степени я выбрала такой формат, потому что считаю существующие вещи гораздо более интересными, чем все, что могла бы сделать сама. «Бюро отстраненных предметов» было для меня просто поводом разглядывать удивительные вещи на свалке – перчатку Nintendo Power Glove, нагромождение банок 7UP двухсотлетнего выпуска, банковскую книгу 1906 года – и уделить каждому объекту особое внимание. Это всепоглощающее увлечение чьими-то предметами я назвала «эросом наблюдений». Нечто подобное есть во введении к «Консервному ряду» Джона Стейнбека, где он описывает терпение и заботу, связанные с внимательным наблюдением за особями:

Когда вы собираете морских животных, встречаются плоские черви, настолько тонкие, что их практически невозможно поймать целиком, поскольку они рвутся от прикосновения. Вы должны позволить им просочиться и заползти по лезвию ножа, а затем осторожно погрузить их в бутылку с морской водой. И возможно, это может быть способом написать эту книгу – открыть страницу, и пусть истории ползут сами по себе.

К слову сказать, наверное, неудивительно, что одно из моих любимых произведений паблик-арта принадлежит режиссеру-документалисту. В 1973 году Элинор Коппола реализовала проект паблик-арта под названием «Окна», который, в сущности, состоял только из карты с датой и списком мест в Сан-Франциско. Согласно формуле Стейнбека, окна в каждом месте были бутылками, а все, что происходило за ними, было рассказами, которые «заползли внутрь». Карта Копполы гласит:

Элинор Коппола отметила окна во всех частях Сан-Франциско как визуальные ориентиры. Ее цель в этом проекте – привлечь внимание сообщества к искусству, которое существует в своем собственном контексте, где оно находится, не изменяясь и не удаляясь, независимо от галереи.