– Ой вэй, Сёма! Щё ты гонишь волну? Если это так, то кто-то за нас сделал это аццкий труд, и записал все на нас! Ты гляди! Буковок «ГГ» на чертежах просто нет! Написано «Ла-5», и все! О чем говорят эти буковки? Ты понимаешь это? Гляди сюда, Сёма! Это еще три завода, куда надо передать документацию и технологические карты. А здесь! Ты смотри, какая сказка записана здесь! «Без ограничений выпуска». Это же золотое дно, Сёма! Это же калабат шабат какой-то. Так не бывает! Но это случилось! Так что, ша! Шо тебя лично не устраивает?

– Я не делал этот самолет! Это не моя работа!

– Это наша работа, Сёма. Мы ее сделали, по всем документам. И мы получим эти дары Яхвы! И не гневи бога! Он улыбнулся тебе.

– Пригласили в НИИ ВВС посмотреть на готовую машину.

– Вот это делать не надо! Найдется кто-нибудь, кто скажет «ему», что ты смотрел на нее, как баран на новые ворота. Придут документы, Сёма, делай машину по ним, и запускай ее. Со своими я поговорю, что это сделали они, а будут болтать – оставлю без премии! Господи! Благодарю тебя за присмотр за нами, детями неразумными! Иди Сёма, порадуй Розочку, передай ей мой поклон и благословление! Здоровья ей, и долгих лет жизни!

А мы возвращались в Чкаловск, маленький гарнизон, названный так еще при жизни Валерия Павловича. Собрались у меня в домике начальника или главкома ВВС. Это на самой южной оконечности аэродрома, даже дальше, чем фрезерный участок и восточнее. Зато тихо, никаких строений вокруг. Примерно в полутора километрах отсюда на северо-восток маленький разъезд «Сорок первый километр». Знаменательное название. Теперь он носит название платформа Бахчиванджи. Старший лейтенант Гриша Бахчиванджи – летчик испытательного полка, служит у нас в «моторной группе»: занимается испытаниями новых двигателей. Видел пару раз, я же пока совсем недолго в полку, а здесь такие «мамонты» от авиации собрались. Завел под коньячок разговор с Александром Ивановичем о провозных. Он меня «порадовал», что теперь мне это запрещено оперативным отделом НКВД. Ну, спасибо! Это я Алексею сказал, а тот – обиделся. Он, вообще, молодой, горячий и прямой, как палка.

– Слава, да я в день на тебя получаю столько «жалоб», что их уже складывать негде!

– Вот интересно, на что жалуются?

– Ну, во-первых, ты – поешь.

– И что? Слуха нет? Вообще-то, в музыкальной школе я учился, и никто не говорил, что у меня его нет.

– Да причем тут слух?! – ответил Алексей.

– А что тогда? Голос? – я пропел гамму «До-мажор» без всяких проблем. – Могу выше и ниже: Ля-минор или Фа-мажор. Дело-то в чем?

– В словах, Слава, в словах! «Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед…». Ну что за репертуар! Вот и приходит письмо от жестянщицы Алексеевой, что ты отравил ее собаку. Вот только было это в мае, когда тебя не было в гарнизоне.

– Да все собачники малость того, у нас с женой собаки были, Шоло, Шолоитцкуинтле, одни из лучших в мире. Так собачники нас просто ненавидели, хотя мы им не мешали, и даже на выставки не ходили. Просто своим присутствием в стране отравляли им жизнь.

– Да, ладно тебе. Слава. Смени репертуар, и все будет в порядке.

– Ты думаешь? – я встал с дивана, на одной из стен висела гитара, еще от расстрелянного Алксниса осталась. Малость рассохлась, но настроил ее я довольно быстро.

Я – «Як»-истребитель,
Мотор мой звенит.
Небо – моя обитель.
А тот, который во мне сидит,
Считает, что он – истребитель.

В этом бою мною «Юнкерс» сбит,
Я сделал с ним, что хотел.
Но тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою я навылет прошит,
Меня механик заштопал,
А тот, который во мне сидит,
Опять заставляет в штопор.

Из бомбардировщика бомба несет
Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поет:
«Ми-и-и-р вашему дому!»

Вот сзади заходит ко мне «Мессершмитт».
Уйду – я устал от ран.
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил на таран!

Что делает он, вот сейчас будет взрыв!..
Но мне не гореть на песке,
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу на пике.

Я – главный. А сзади, да чтоб я сгорел!
Где же он, мой ведомый?!
Вот он задымился, кивнул и запел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»

И тот, который в моем черепке,
Остался один – и влип.
Меня в заблужденье он ввел, и в пике
Прямо из мертвой петли.

Он рвет на себя, и нагрузки вдвойне.
Эх, тоже мне летчик – ас!..
Но снова приходится слушаться мне,
И это в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь,
Уж лучше лежать в земле.
Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс,
Бензин, моя кровь, на нуле.

Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло.
И тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то! Лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но что это?! Что?! Я в глубоком пике.
И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
«Мир вашему дому!»

– Славка, слышь… Ты, это, при моих мужиках ее не пой. По-человечески прошу. – сказал прослезившийся генерал Филин. – А щаз, сбацай еще что-нибудь, до слез проняло. Давай!

Ну, спел я, и про «ИЛ», и про «Их – восемь», и про подсолнух, и про испытателей.

– Кто это написал? – спросил Алексей.

– Высоцкий, только ему сейчас три года. Это отголоски войны, а не сама она.

Допелся! Аннушка, горничная, нам закуску принесла, и пепельницы вынести решила. А лицо все заплаканное. Опять кто-нибудь донос напишет. И про штиблеты (кроссовки), и про маечки с надписями на иностранном.

– Так, с лирикой закончили! Александр Иванович, вы не в курсе, в Щелково стекольный завод уже работает или его еще нет.

– А фиг его знает, не интересовался. Леш, ты знаешь?

– Нет, не помню. Хотя постой, что-то со стеклом делают. Для аптек склянки льют.

– Отлично! Мне нужно переговорить с их главным инженером. Фонарь для «Ишака» мы сделали, но мы выдавили его из акрила, плексигласа.

– Ну, прекрасный фонарь получился.

– Через месяц его надо будет менять. Качество у него весьма паршивое, под солнцем он быстро пожелтеет и станет матовым. Мы сделали две формы, которые позволяют выпрессовать такие фонари из закаленного стекла. Причем одна входит в другую, если плекс перевести в метилметаакрилат мономерный, то его можно, при температуре кипящей воды в 100 градусов или чуточку больше, запрессовать между этими стеклами. После охлаждения мы получим идеальный фонарь. Стекло перестанет колоться и рассыпаться, а плекс перестанет желтеть и царапаться. На плекс с внутренней стороны можно положить нихромовую проволоку, чтобы удалять наледь от дыхания на больших высотах или зимой. В общем, надо бы завтра с ним переговорить.

– Завтра не получится – воскресенье.

– Как воскресенье? Уже?

– Угу.

– Две недели и почти в пустую!

– Ну, нахал! Неймется ему! Садись и пей! Твою премию отмечаем. Ты думаешь они с неба так и сыпятся? Ни фига!

– Так мы его по-человечески пригласим, на рюмку чая. Вон, Лешку пошлем, и пусть попробует не приехать.

– Ну, ты и змей, Слава! Нашел кого посылать! Старшего майора! Он же его живым не довезет, помрет со страху по дороге. А клей такой у нас есть. Нам его присылают плекс клеить. Только он ядовитый здорово, дихлорэтан называется. Туда крошат плекс, растворяют его, а потом клеят.

– Вот и отлично. Тогда надо будет заказать у гражданских два типа стекол, а их склейку наладим в институте. Пресс-формы для обоих готовы, размножить их методом отливки могут на месте, впрочем, там надо трубку для нагрева запрессовать. Не знаю: справятся – не справятся.

– Ну, привезу я тебе инженера, привезу. Живым постараюсь!

Проснулся утром, голова вроде не болит, в квартире убрано, все чисто, даже не слышал, как убирались. Прошел на кухню кофе сварить, чтобы их бурду не пить. Не умеют здесь кофе готовить, а там Аннушка его уже моим способом варит, снимая всплывший кофе с подошедшей к кипению джезвы.

– Доброе утро, Святослав Сергеевич. Проходите в столовую, завтрак готов, сейчас подам.

Пришлось развернуться и следовать в указанном направлении. Их двое, вообще-то, вторую, вроде, Карина зовут, высокая такая, темноволосая и не очень улыбчивая. Но у них какие-то смены, в общем, не поймешь: кто – когда, видимо, чтобы «клиенты», вроде меня, к не привыкали, а воспринимали их как обслугу, только. Психологически верно.

– Пожалуйста, Святослав Сергеевич.

– Спасибо.

– Душевные вы вчера песни пели! Война будет?

– Будет, милая, будет.

– Скоро?

– Уже скоро. – она тяжело вздохнула и выскочила из столовой. Завтрак был обильный, на таком я скоро в телевизор влезать не стану, как Гайдар, поэтому сам себя ограничиваю. Инженера не везут, видать что-то не срастается. Сегодня в АРМе практически никого нет, полетов тоже нет, в домиках до забора, кроме срочников, абсолютно никого нет. Только Филин да Золотаревич могут пробежаться по ангарам, и пометить места, за которые требуется прописать дрозда их владельцам. Двадцать седьмое октября. Пасмурно, легкие снежинки летают отдельными мухами. Накинул летную куртку и пошел в тир полковой. Взял за правило пару раз в неделю заниматься этим бесполезным занятием: пытаться попасть в центр мишени из тяжеленного «Браунинга». Там меня и нашел Алексей с каким-то дедком. Инженера на стекольном заводе не оказалось, так что льют они склянки без него. Георгий Иванович стеклом занимается всю жизнь. Седой, как лунь, с жиденькой бороденкой, пальцы на руках насквозь пропитались никотином. На нем короткое драповое пальтишко и горло замотано клетчатым серо-черным шарфом. Жалуется, что оторвали его от яблонек, которые он хотел на зиму укрыть от зайцев. Проехали в мастерскую, показал ему акриловые 3 и 6 мм заготовки для фонаря рассказал, что хочу, показал чертеж и пресс-формы.

– Ну, отчего не сделать! Сделаем, мил человек. Только об этом надо с директором порешать, в план включить.

– Ну, а если частным порядком, мы оплатим. Есть у меня еще один заказик, малость посложнее. – и я показал ему чертеж резонатора Фабри-Перо четырех размеров. – Здесь важно параллельность вот этих вот зеркал выполнить, так чтобы отраженный свет приходил в ту же точку. Вот это зеркало должно быть абсолютно непрозрачно, а это иметь 95–96 % проницаемости. Ртуть не годится и серебро, тоже. Золото. И вот такие электроды впаять, точно на оптической оси зеркал.

– Ну, мил человек, как-то давненько заказывал нам примерно такой приборчик господин прохфессор Лебедев, только в середине зеркальце стояло под углом.

– Так вы лампы для рентген-аппарата делали?

– Для него, милай, для него. Столик для такой работы у меня имеется, с зеркальцами, чтобы уголочки выставлять. Поколдуем мы с Митричем. Скоро, барин, не обещам, но к святкам сделаем. Стекло – материал мягкий, податливый, так что за уголочки не беспокойся, господин-товарищ-барин. Но, две тыщи рубликов, кажному, вынь да положь. Ну и за материалы.

«Ох, не ценит себя народ! Ох, не ценит!» – ударили по рукам, полторы тысячи на материалы я ему отсчитал. Он обещал счета предоставить.

– Поскажи, товарищ Нестеренко (мне такой псевдоним местные телефонисты придумали), пошто такой сложный приборчик заказал?

– Ну, если получится, то он вам будет помогать нам фонари делать.

– Нструмент, значитца. Теперь понятно, сделаем в лучшем виде!

От рюмашки водки дедок не отказался, выпил и закусил капусткой, и огурчиком похрустел. Его отвезли к его яблонькам, снабдив его записью телефона станции полка, позывным, отзывом, добавочным номером и тем, что звать надо полковника Нестеренко. Будет говорить он или его адъютант.

– Тащ Никифоров! Я сегодня глянул в трубу, как вы стреляете. Это ж позорище какой-то. Такие золотые руки, и так стрелять!