Вот только даже он, при всей своей опытности, против дяди Ермолая слабоват оказался. В тот же вечер, когда ведьмы устроили нам воздушное шоу, мы все, как и собирались изначально, отправились на реку, посмотреть на русалочьи игрища. Я вполне легально, поскольку был приглашен, а вот трое сотрудников отдела – незваными гостями. Правда, на берег они и не собирались вылезать, хотели на все это глянуть издалека, из кустов, которых близ берега было предостаточно. Я их не винил – правда ведь интересно. Тем более что русалок даже матерый Пал Палыч за свою жизнь видел только дважды, причем, похоже, оба раза при не слишком приятных обстоятельствах. Каких именно, он не рассказывал, но по усмешке было ясно – те еще истории были.

Вот только до речки, которая текла чуть ли не за моим домом, ни один из сотрудников отдела не дошел. Они в буквальном смысле заплутали в трех деревьях. Между околицей и рекой стояла березовая рощица, жиденькая до невозможности, она насквозь просматривалась. Только вот рощица эта смыкалась с лесом, то есть находилась в юрисдикции дяди Ермолая. Проще говоря – это были его владения, в пределах которых он мог творить что угодно.

И сотворил. Я даже не понял, когда троица сыскарей пропала из вида, да и они не разобрались потом, в какой момент микроскопутная березовая роща стала густым буреломным лесом.

В результате на берег реки я пришел один, а Нифонтов сотоварищи чуть ли не до рассвета по ельникам круги нарезали. Лесной хозяин дал им возможность выйти к деревне только тогда, когда я вернулся домой. Уже на рассвете.

Не захотел он, чтобы посторонние видели то, что для их глаз не предназначено. А я, получается, для них уже свой, и это здорово.

Или, наоборот, все довольно невесело? И права Женька была, когда сказала, что отныне не совсем я уже и человек? Может, и правда я стал неким промежуточным звеном в эволюционной цепи всего сущего? И теперь меня можно выставлять в «дарвиновском» музее и вешать рядом табличку с надписью «Ведьмак-недоучка обыкновенный».

Хотя лично я в себе никаких таких изменений не обнаруживаю. Зрачки вертикальными не стали, когти не растут, шерсть тоже, ем, пью и сплю как раньше. Все то же, что и было.

Ну кроме разве одного. Еще в начале лета мне бы и в голову не пришло пойти куда-то на реку, чтобы посмотреть на танцы русалок. Точнее – подобное я даже и представить себе не мог. Просто потому, что русалки для меня тогда были не более чем частью фольклора, который я, признаться, особо и не знал. Да и кто сейчас, в наше продвинутое время, интересуется бабушкиными небылицами? Реальность, окружающая нас, современных людей, нереальнее и фантастичнее любой, даже очень заковыристой, сказки.

Только вот от того, что мы перестаем верить в тех, кто живет на другой грани бытия, и даже забываем про них, они существовать не перестают. Более того – так мы делаем их существование комфортней, особенно для тех сущностей, которые рассматривают человека как добычу. Если, к примеру, оборотень схарчит кого-то, его точно никто искать не станет. Он ведь не более чем сказка. Ну или кинематографический персонаж. А пострадавшего просто собаки погрызли. Бывает.

Впрочем, обитатели моего нового мира и сами не сильно стремятся лишний раз пересекаться с людьми. Не просто же так дядя Ермолай ту троицу по лесу закружил? Я так понимаю, что не все происходящее вообще предназначено для посторонних глаз, даже при условии, что эти зрители кое-что знают про мир Ночи.

А зрелище было завораживающее. Ополовиненная луна светила так ярко, что казалась полной, дорожка, которую она прочертила на зеркально-тихой глади реки, была настолько явственна, что, казалось, даже я смогу пройти по ней и не утону.

Русалки, по крайней мере, кружились в танце по ней так же легко, как ночные бабочки порхают вокруг горящего фонаря. И даже то, что каждая из них слышала какую-то свою музыку, а для меня данное действо происходило в абсолютной тишине, которую не нарушал даже плеск волны, ничего не меняло.

Танец речных дев завораживал, их молочно-белые тела изгибались одновременно и девственно непорочно, и невероятно вульгарно. По идее, две эти категории не могут сочетаться, но вот же, есть.

Причем если танец этот изначально для каждой был свой, то постепенно в нем появилась слаженность. Одна за другой русалки начинали двигаться синхронно, одномоментно поднимать руки к небу, а после дружно опускать их к воде, которая чем дальше, тем сильнее отливала серебром. У меня в какой-то момент возникло ощущение, что они танцуют на раскаленной ртути.

– Вот и еще один год прошел, – раздался у меня за спиной голос, а после на песочек рядом со мной опустился, покряхтывая, дядя Ермолай. – Сейчас девки свое отпляшут и до следующей весны под воду уйдут, дрыхнуть. Потом лист облетит, а там и до «белых мух» рукой подать. Ты-то что, в городе зимовать думаешь? Или сюда переберешься?

– В городе, – не стал скрывать я. – Тут зимой жить привычка нужна. У меня пока такой нет.

– А и правильно, – против моих ожиданий сообщил мне лесной хозяин. – Всему свое время. Коли тебя пока к дому-от этому не тянет, так нечего себя переламывать да жить так, как до тебя все остальные ведьмаки жили. Ежели это не твое, так что же тебе, теперь тут костьми лечь? Времена изменились, парень, времена изменились. И мы меняться должны, иначе смерть. Не все, правда, это поняли и приняли, но то не моя печаль. Я для себя все уже решил.

В корень зрит дядя Ермолай. Я о том же сегодня днем думал. Там, в офисе, мне Лозовка казалась тем местом, где можно остаться жить навсегда. Здесь тишина, покой, солнышко светит, птицы поют, шмели жужжат.

Вот только лето – оно не вечно. Я вот когда предыдущей ночью ночевал на чердаке и продрог до костей, тогда понял, что зимой мне здесь небо с овчинку покажется. Прав был Вавила Силыч. Городским людям сельское бытие только из теплой квартиры с центральным отоплением прекрасным кажется. А запихни их в деревенский дом в январе, так и сдохнут они нахрен без тепла, воды и еды. Потому что забыли те простые способы существования, которые для наших предков были нормой жизни. За ненадобностью забыли.

И я тоже все забыл. Точнее – и не знал.

– Покон, правда, прежний остался, и ты про это помни. Крепко помни, – продолжал вещать дядя Ермолай. – Живи по нему, и тогда, может, следующим летом увидимся. В мае приезжай, я тебя на одну делянку отведу, там как раз под Ивана Купалу разрыв-траву можно найти будет.

– И еще цветение папортника посмотреть неплохо бы, – припомнил я Гоголя.

– Чего? – удивился лесной хозяин. – Ерунда какая. Парень, папортник не цветет. Никогда.

– Ну а как же… – было начал я, но после махнул рукой и снова уставился на русалок, которые, тем временем, похоже, входили в финальную стадию танца.

Все они в какой-то момент, известный только им, застыли на месте, протянув руки к нестерпимо ярко сияющей луне, и дружно прокричали какие-то слова, разобрать которые я не смог, поскольку это был совершенно неизвестный мне язык. Да и не факт, что это вообще была человеческая речь.

А после русалки исчезли, только круги по водной серебряной дорожке пошли. Были они – и нет их.

– Вот и все, – сказал дядя Ермолай, стянул с головы старомодную замызганную кепку-«восьмиклинку», и погладил короткопалой рукой лысину, обнаружившуюся под ней. – Скоро и мне лес к зиме надо начинать подготавливать. Оно, парень, всегда так – первыми ко сну речные девки отходят, опосля полевые в норы забиваются, потом, стало быть, болотный хозяин чарусьи закрывает, а после и моя очередь приходит.

– А ведьмы? – полюбопытствовал я. – Они чего зимой делают?

– Ведьмы? – дядя Ермолай хохотнул. – Этим закон не писан, им что зима, что лето, все едино. Разве что в сорок они по холодному времени не перекидываются. Лапы у них тогда мерзнут сильно.

– Ой, блин, – вспомнил я внезапно о подарке, который привез из Москвы русалкам, да так и не отдал. – Гребешки-то! Они ж просили, я специально купил и запамятовал!

Открыв рюкзак, который я положил рядом с собой на берегу, я достал пакет с разноцветными длиннозубыми расческами. Продавщица в магазине заверила меня, что это те самые «гребешки» и есть.

– В воду бросай, – посоветовал мне Лесной Хозяин. – Поверь, речные своего не упустят. Ну а «спасибу» они тебе следующей весной скажут. Да и не за нее ты, чай, старался?

– Конечно, нет, – подтвердил я, а после сделал так, как он мне посоветовал, то есть выгреб гребешки из пакета, да и отправил их в реку, постаравшись размахнуться посильнее. – Только ведь это пластмасса, они ж, небось, не утонут даже.

Гребни плеснули по воде, и, против моих ожиданий, моментально пошли ко дну. Или их просто кто-то с поверхности сразу расхватал?

– Странно, – сказал тем временем дядя Ермолай. – Девки нырнули, а водная тропа не погасла. Что за… А-а-а-а-а! Понятно.

Посреди лунной дорожки, которая и на самом деле так и не пропала, взбурлила вода, а после появилась одна из русалок, та самая Аглая, которая меня сюда и пригласила.

– Вон оно чего, – огладил бороду дядя Ермолай – Ну, парень, вот тебе и загадка, которую окромя тебя никто не решит. Как ни поступи – все одно не поймешь, верно или нет сделал. Ты, главное, помни, – русалки – не упыри, тебя с собой на ту сторону не утащат. Ладно, пойду я, на твоих приятелей гляну, как они там, в лесу, себя ведут. Неровен час, еще на проклятый клад набредут да выкапывать его начнут.

Он хлопнул меня по плечу, ухмыльнулся, глядя на Аглаю, которая не торопясь брела по лунной дорожке к берегу, и беззвучно нырнул в кусты, что росли неподалеку от нас.

– Телепортация как она есть, – негромко произнес я, понимая, что сейчас дядя Ермолай уже не здесь, на берегу реки, а где-то посреди своего леса.

Я тоже так хочу уметь. Но – не судьба. В мире Ночи закон «каждому свое» выполняется безукоризненно. Ведьмы умеют летать и портить окружающим жизнь, русалки топить беспечных граждан, зыбочник детей пугает, полуденица следит за соблюдением селянами норм трудового законодательства, а я, ведьмак, с мертвыми общаюсь, в соответствии со своей узкой специализацией, и зелья варю по мере сил. Кому что Поконом предписано, тот то и делает.

Аглая тем временем уже добралась до берега, и теперь стояла напротив меня. Кожа у нее стала куда бледнее, чем тогда, в начале августа, да и вообще в ней некая полупрозрачность появилась. Если в прошлый раз иных из русалок от обычных женщин было не отличить, то теперь сразу было ясно, что эта красотка не слишком-то относится к привычному тварному миру.

– Ты пришел, – улыбнувшись, негромко проговорила Аглая.

– Так обещал же, – подтвердил я. – Да и здоровались мы уже. Еще до того, как вы пляски на воде устроили.

– Ты поможешь мне уйти? – требовательно спросила русалка.

Все как всегда. Мне задают вопрос, ответ на который я дать не могу, поскольку не очень понимаю, о чем меня спросили.

Хотя тут слово «уйти» множественности значений и не подразумевает. Надоела девушке русалочья жизнь, выходит.

Вот только она не мертва. Она не дух, я не смогу ее отпустить. Ну да, живой ее не назовешь, но даже та не-жизнь, что в ней сейчас есть, уже достаточна для того, чтобы не считать ее моим клиентом.

– И что надо сделать? Ну чтобы ты ушла? – уточнил я – Просто у меня профиль другой…

– Люби меня, – перебила меня Аглая, приложив ладони к моей груди. Холод, исходящий из них, моментально проник сквозь ткань. – Отдай мне часть своего тепла, мне нужно всего мгновение, чтобы ощутить себя живой, и тогда моя душа отправится за кромку. Навсегда. Навеки.

А вот теперь, дядя Ермолай, я понял, чего ты так хмыкал. Задачка-то и вправду не из простых. Но спасибо тебе уже за то, что дал понять одну очень важную вещь – моя жизнь Аглае не нужна. Если бы не эта подсказка, сразу бы «нет» прозвучало.

Теперь же если сомнения и есть, то в основном морально-этического и физиологического характера. То есть – надо ли оно мне вообще, и если да, то все ли выйдет как надо технически? Нет, так-то осечек по этой части у меня не бывало, но то ведь с живыми? А эта хоть и симпатичная, но холодная как лед, и вон сквозь нее так и не пропавшую серебристую дорожку на воде немного видно.