Как врач и как человек он обязан помочь женщине, спасти её. И… донести на неё как добропорядочный гражданин и, как это ни странно, опять же как врач. Понятно, что процедуру делал бог весть кто, какая-нибудь бабка, в лучшем случае – повитуха. Если он не донесёт на несчастную, а лишь справится здесь, в университетской клинике, с последствиями дурно выполненной операции – он имеет все шансы лишиться лекарского звания, лекарской должности и отправиться в места не столь отдалённые, ибо наличие медицинского образования и разрешённой докторской практики в соответствии с Уложением являлось обстоятельством отягчающим. Да, вот так. Случайную безграмотную ослицу, губящую женщин неумелой процедурой, могут пожурить и отпустить, коли дело будет предано огласке. А дипломированный врач, благодаря знаниям и трудам которого женщина останется не только жива и здорова, но и репродуктивно пригодна, – имеет все шансы лишиться не только работы, но и свободы.

«Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром…» – назойливо и не к месту крутилось у Саши Белозерского в голове, пока он принимал решение. Точнее, обдумывал реализацию. На решение у Александра Николаевича ушло примерно… Ни в одном учебнике физики нет единиц измерения скорости мысли. Сразу пришло, мгновенно: сделать по уму, спасти, вылечить. Но не здесь. Не в государственной больнице, которая сейчас в состоянии ремонта. Срочно нужен Иван Ильич!

В кабинет амбулатории просунулась Ася:

– Александр Николаевич, Вера Игнатьевна велела прибыть на совещание…

Саша в момент оказался у дверей, перекрыв обзор. Ася добра, умна и хороша, но если увидит женщину без сознания, с окровавленным подолом на кушетке – тотчас же разнервничается, разохается, разжалеется. Этого не надо. Ординатор Белозерский уже ввёл всё экстренно необходимое, у него есть время. Велела так велела. Княгиня Данзайр долго заседания не проводит, не уважает напрасные словоблудия.

– Анна Львовна, бегу! Попросите Ивана Ильича запрячь.

Белозерский буквально вытолкнул Асю в коридор, а дверь кабинета амбулаторного приёма замкнул на ключ, что удивило её. Тем более она успела заметить на кушетке женщину.

В кабинете профессора Вера Игнатьевна Данзайр воцарилась на правах полноправной хозяйки. Профессор Хохлов официально сдал полномочия руководителя клиники из рук в руки, как и обещал. Он не из тщеславия ждал клинической конференции, зная, что случаи, предложенные к докладу, произведут фурор и значительно облегчат проведение ряда формальных бюрократических процедур в соответствующих департаментах. Вера при всём своём блестящем уме не до конца осознавала, насколько трепетно оберегал её Алексей Фёдорович, друг и учитель, а после спасения его племянницы – и ондзин княгини. Очень уж понравилось ему это японское словечко.

Необходим был громкий успех, чтобы настоящим делам хоть сколько-нибудь перестали мешать дела бумажные. Алексей Фёдорович Хохлов всеми фибрами души ненавидел бюрократический аппарат и полагал – считая, что полагает справедливо, – что если бы все бюрократические институты были когда-нибудь упразднены, то люди продолжили бы жить-поживать, плодиться и размножаться, и ничто во вселенной не изменило бы обыкновенного течения. Профессор понятия не имел, что высказывает идеи анархизма, и, наверное, согласился бы с Иммануилом Кантом, что безвластие никак не поможет гражданскому процветанию, поскольку закон без власти будет лишь пустой рекомендацией, что анархия способна искоренить зачатки добра, что нравственность, проповедуемая Новым Заветом, не всеобщая и даже не преобладающая, и что лишь ветхозаветная законность способна сохранить мало-мальски правомерное устройство общества. И что матерью порядка, в соответствии с Пьером-Жозефом Прудоном, свобода способна стать только при положительной анархии – то есть только в таком состоянии общества, когда людей нравственных больше, нежели безнравственных. Да только Алексей Фёдорович Хохлов не читал ни Канта, ни Прудона. И удивительным образом никак не связывал институты бюрократические с институтами властными. Удивительно для такого светлого ума. Видимо, настолько выводила его из себя всякая бумажная необходимость, что в этом месте у него случался сбой.

Его нетерпимость ко всякого рода бюрократии нередко приносила ему неприятности, но фатальные – никогда. Поскольку профессор Хохлов был человеком нравственным, чистым, честным, неспособным на то, что ему не раз пытались вменить в связи с несообразным документооборотом. Так что в глубине души, как ни стыдно ему было признаваться в этом даже самому себе, он испытывал огромное облегчение в связи с тем, что груз финансовой и документальной ответственности переложен теперь на плечи Веры Игнатьевны. Отнюдь не хрупкие и в размахе совсем не женские. Он тут же ругал себя за такие мелочные мыслишки и был готов по первому зову прийти ей на помощь во всём, что касается бумажных отчётов.

– Видимо, для того, чтобы внести в них чудовищный хаос! – смеялась Вера Игнатьевна в ответ на такие горячие заверения. – Мне достаточно знать, что вы рядом, мой дорогой учитель. Читайте лекции, больше времени проводите с семьёй. Соскучитесь – добро пожаловать в операционную и к кровати больного. Но от вашего вмешательства в бумаги – избави боже!

Вера Игнатьевна, признаться, сама не терпела бумаги, в особенности финансовые, и передоверила всё документальное ведение реконструкции Владимиру Сергеевичу Кравченко. Княгиня же полностью приняла на себя административные функции, помимо всех прочих, которые никому не скинешь, поскольку и желания такового не имеешь. Ей нравилось быть главой клиники. Не потому, что Вера была тщеславной. Она была честолюбивой. И как все честолюбивые – сильные и ответственные – люди, считала, что только под её руководством всё пойдёт именно так, как задумано и как должно идти. Величайшее заблуждение всех твёрдых характером и крепких умом и телом людей. Впрочем, не будь таких индивидов на свете и свойственных только им заблуждений, кто знает, нашёлся ли бы тот, кто произнёс бы: «Fiat lux!»

Вера Игнатьевна собрала рабочее совещание, поскольку реконструкция близилась к завершению и уже скоро обновлённая клиника будет готова приступить к работе, а всё это требовало определённых структурных изменений. Профессорский кабинет в настоящий момент более походил на склад – сюда были перенесены мебель, книги, наглядные пособия. На плечи скелета был наброшен халат – профессор Хохлов никогда бы не одобрил подобного отношения к человеческим костям, а Вера Игнатьевна попросту не придала этому значения. «В этом не было ни малейшего неуважения к плоти, напротив. Если задуматься, то и мы не ходим голыми, а если и ходим – то у нас на скелете есть мышцы и кожа». Эти глупые мысли лезли сейчас в голову Георгия Буланова, безногого инвалида, довольно скоро управившегося с протезами.

Он скромно держался в уголке с тросточкой – как раз около приодетого скелета. Он чувствовал себя не в своей тарелке из-за обилия в кабинете людей в белоснежной униформе, великолепного знака отличия их от простых смертных. На него никто не обращал внимания, и это его немного сердило: ишь, важные какие! Он уговаривал себя ни в коем случае не выпускать себя из узды, не изображать юродивого, шута. А быть достойным гражданином, который смотрит другим не в седалища, а в глаза. Спасибо Их высокоблагородию!

– Через неделю, коллеги, состоится официальное открытие клиники. Благодаря нашим академически признанным успехам и щедрости нашего финансового партнёра, купца Николая Александровича Белозерского… И вот тут мы все должны понимать… – профессор строго обвела всех взглядом, отметив, что среди собравшихся нет Александра Николаевича. Нахмурившись, она кивнула Асе. И та даже не подошла к княгине, сразу поняв, что та хочет. Вернее – кого она хочет. Ася выскочила за двери и отправилась за ординатором Белозерским. – Мы все должны понимать, что просыпавшиеся на нас деньги – не цель, но средство!

Некоторое время Вера Игнатьевна говорила собравшимся об уже произведённых изменениях, хотя почти весь коллектив был в курсе, но сводный порядок никогда не бывает лишним. Затем перешла к кадровому составу. В кабинет вошёл Белозерский, умудрившись тут же обрушить пирамиду из стульев. Бросился поднимать, извиняясь за опоздание, и был удостоен возмущённого взгляда Матрёны. Вера ограничилась кивком, не прерывая речи.

– Заведовать сёстрами милосердия будет, как и прежде, Матрёна Ивановна Липецких.

Матрёна самодовольно, если не сказать надменно, усмехнулась, будто кто-то ещё, кроме неё, мог претендовать на это место! Но от Веры Игнатьевны не скрылась и мимолётная растроганность Матрёны Ивановны: мало ли что могло произойти в связи с переменами, спасибо, что сохранила место за мной!

– Анна Львовна Протасова назначается на испытательный срок старшей операционной сестрой, – Вера Игнатьевна оглядела кабинет. Ася пока не вернулась. Непонятно. Белозерский здесь. Вера чуть нахмурилась. – Матрёна Ивановна, передадите вашей протеже о её серьёзнейшем назначении.

Матрёна смутилась, про себя подумав, что задаст Асе трёпку. Сколько можно за неё краснеть!

– Руководить административно-хозяйственной частью и заведовать терапией будет доктор военной медицины Владимир Сергеевич Кравченко. Дмитрий Петрович Концевич получает повышение, – Вера Игнатьевна посмотрела не на Концевича, а на Кравченко, поскольку именно он лоббировал интересы ординатора сверх штата. – Отныне Дмитрий Петрович – штатный ординатор-терапевт, с соответствующим жалованьем.

Дмитрий Петрович кивнул с тем равнодушием, что нельзя было утверждать наверняка, нёс ли этот жест хоть какую-то нагрузку помимо этикета. Белозерскому наконец удалось собрать стулья в шаткую кучу, не похожую и отдалённо на прежнюю ладную пирамиду. Заметно нервничая, он опёрся на неё, чтобы перевести дух, и… вновь с грохотом обрушил. Кто стоял рядом – отпрыгнул. Матрёна скривилась, жестом дав понять Александру Николаевичу: не трогай христа ради, сама! Белозерский послушно сделал три шага назад и… уронил вешалку. Все поневоле рассмеялись, кроме самого Александра Николаевича, что было весьма удивительно. Он был будто не здесь. Вера Игнатьевна знала его достаточно хорошо, чтобы понять: конкретно сейчас он чем-то увлечён настолько, что даже следующая новость никак его не затронет.

– Александр Николаевич Белозерский назначается старшим ординатором и главой акушерского департамента. Мне хотелось бы отметить особо, что доктор Белозерский самолично предложил структуру соответствующего отделения и внёс бесценные предложения по планировке. Вы свободны, Александр Николаевич!

Саша, к удивлению присутствующих не осознавший своего триумфального карьерного взлёта и оценок княгини, рассеянно кивнул и выскочил за дверь. Вера Игнатьевна сохраняла спокойствие. Все недоумённо переглянулись. Георгий, воспользовавшись непонятным замешательством, пришёл на помощь Матрёне, сражавшейся со стульями, никак не желавшими составляться в пирамиду.

– Главой! Главой акушерского департамента он назначается! – прошипела Матрёна Георгию, просто чтобы хоть с кем-то поделиться. – Чтобы у той главы ещё голова работала! Где ж ему другими-то органами управлять, когда глава со своей головой не в ладах!

Георгий искренне рассмеялся не столько потому, что знал барчука, сколько потому, что заинтересовался Матрёной Ивановной.

– Хирургической частью, равно как и клиникой в целом, руковожу я, доктор медицины, профессор Вера Игнатьевна Данзайр. Господа Нилов и Порудоминский приняты в ординаторы сверх штата, поздравим их с успешной сдачей экстерном лекарского экзамена. А равно и господина Астахова, решившего посвятить себя важнейшей из медицинских наук – патологической анатомии. Так что и его мы будем частенько видеть в прозекторской клиники.

Вера инициировала аплодисменты, дружные, искренние: вчерашних студентов-полулекарей – сегодняшних начинающих врачей – здесь любили. Переждав, она продолжила:

– Я хочу представить коллективу моего персонального ставленника, Георгия Романовича Буланова. Наш новый санитар, прошу любить и жаловать. Полный кавалер Георгиевских крестов, герой русско-японской кампании и…

Вера мельком отметила молящий взгляд Георгия. Но она и не собиралась афишировать его безногость. Не для того она вытаскивала его из кромешного ада жалости, чтобы с размаху окунуть обратно. Но более всего она отметила кривую гримасу Концевича, мимолётную, но ей хватило.

– …И просто замечательный человек! – Вера Игнатьевна выдержала паузу. – Неудача войны, дамы и господа, не повод кривиться в сторону её реальных героев. Присутствующим здесь известно… Впрочем, это общеизвестно, что именно я выступала с резкой критикой иных аспектов проведения кампании.