В отличие от моих видений, где он был какой-то неясной и размытой фигурой, выглядел этот человек просто сногсшибательно. Костюм сидел на нем идеально, ботинки были – само изящество, весь его вид выражал уверенность и самодостаточность. Он был широкоплеч, высок, темные волосы спускались чуть ниже ушей и неожиданно закручивались на концах, пронзительно – серые глаза смотрели насмешливо, стремительно уходящие к вискам брови он слегка вздернул, а его губы меня просто заворожили. Вид у него был располагающий и легкий. На первый взгляд. Потому что присутствовала в его облике какая-то суровость и сила. Как у домашнего зверя. Вроде бы ручной, но дикий. Бывают такие мужчины, чью брутальность не перечеркивают даже закручивающиеся на концах волосы. У Озоновского были такие же волосы. Только с проседью.

У меня засосало под ложечкой. Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего. Меня словно парализовало. Живым оставалось только мое сердце, которое бешено колотило в грудную клетку. Кровь прилила к моему лицу, я стала задыхаться и резко выдохнула. Наверное, я побледнела, потому что мужчина, пристально, но с легкой усмешкой рассматривавший меня, подошел к бару и налил в бокал коньяка. Руки у него были красивые. Как и у Озоновского.

Мужчина протянул мне бокал. Я не могла не отметить, что этот мужчина грациозен и аристократичен, но в то же самое время несколько небрежен, и это явно было врожденным чувством, а не игрой на публику.

Начни он меня сейчас целовать, я бы отдалась ему без малейшего сожаления. Нет, даже с радостью. Сожаление, как раз, вызывал тот факт, что мужчина, конечно же, не собирался этого делать. По крайней мере, в ближайшее время.

Глаза у мужчины вдруг резко потемнели, словно он прочитал мои мысли, стали темно-серыми, почти черными, как море перед штормом, и просвечивали меня, как рентген. Я никогда и ни у кого не видела таких глаз. У Озоновского были обычные карие глаза, а радужка никогда не меняла цвет. Обычно, когда говорят, – серые глаза, – подразумеваются глаза серо-голубые. Но у этого человека глаза были чисто – серыми, без примесей, какого-то стального цвета. От этого лицо казалось немного холодным и суровым, а взгляд – пристальным. И только губы, изогнутые усмешкой, да еще эти его волосы смягчали облик. Мне отчего-то вспомнилась глупая псенка из моего детства: «Твои серые глаза режут сердце без ножа; В них такая глубина, утонуть в них навсегда – мечта моя»… И вообще, весь этот мужчина вызывал во мне какое-то бурление. Адреналин. И страх, и желание. Он был чертовски притягателен. Я вздрогнула от такого сравнения. Раньше я никогда и никого не сравнивала с чертом. А с кем еще сравнить человека, которого однажды видишь в зеркальном коридоре, усеянном свечами?.. Да, мужчина слегка напоминал Озоновского. У него был такой же тонкий, прямой нос, у него были такие же темно-каштановые волосы… Только Озоновский был добр и мил, по крайней мере, внешне, а этот человек внушал какую-то непонятную опасность. Не о ней ли толковал мне Озоновский? Что и говорить – копия превзошла оригинал…

Мужчина вдруг тихо сказал что-то на французском своим глубоким, низким, но уже знакомым мне голосом… Я слышала его голос во сне! Эту фразу я тоже слышала во сне! Это действительно происходит? Или я до сих пор сплю?

Я взяла протянутый мне бокал и выпила залпом.

– Франсе?

– Русский. И сносный английский, – сказала я, прокашлявшись.

– И как же вы собираетесь жить во Франции, зная английский? Во Франции англичан терпеть не могут. Лучше говорите на русском. Или на латыни. Вы, должно быть, превосходно знаете латынь. Еще вы можете притвориться глухонемой.

– Возможно, я последую вашему совету. Спасибо.

Мужчина рассмеялся.

– Значит, ваши познания в языках удручающи. Мы это исправим. Мария эээ?

– Мария Крылова.

– Я думал, Озоновский выдаст вам французский паспорт и ко мне прибудет Мари Озон. А вы, оказывается, даже не знаете французский. Меня зовут Люк Озон. Для вас – просто Люк.

– Озон, – пробормотала я.

– Верно, – ухмыльнулся Люк. – Ваш профессор Озоновский Сергей Петрович на самом деле – Серж Озон. У него два гражданства.

– Почему я этого не знаю? – спросила я у Люка.

– А должны знать? Простите за нескромный вопрос, сколько же вам лет? Двадцать четыре?

– Двадцать шесть.

Люк замолчал. Он все так же пристально разглядывал меня. Казалось, что он раздевает меня взглядом. Оказывается, этому выражению имеется подтверждение. Я начала краснеть и чтобы избавиться от наваждения, спросила:

– Расскажите, как получилось, что Озоновский на самом деле – Серж Озон.

– А вам никогда не казалась странной его фамилия? – усмехнулся Люк.

– Казалась. Но много ли на свете странных фамилий?

– Видите ли, Мари, мать моего отца – русская женщина. Отсюда и прекрасное знание русского. И наследство в России. Почему же отец решил обосноваться именно там, а не во Франции, – мне неведомо. Неисповедимы пути Господни.

Я вздрогнула. Почему-то эта фраза из уст этого человека, показалась мне кощунством. Не успела я подумать, почему, как Люк снова заговорил.

– Отец часто бывает во Франции. И мы часто разговариваем по телефону. Но, не смотря на это, несколько чужие друг другу люди. Так бывает.

– Да. Бывает.

Тут у Люка зазвонил на столе телефон.

– Извинтите, Мари, – сказал он и снял трубку.

– Алло… О! Си!

И он начал говорить что-то на итальянском. Я слушала его, как музыку. Я вообще люблю итальянский. Я всегда мечтала его выучить.

Затем Люк положил трубку и посмотрел на меня.

– Извините еще раз, – сказал он.

– А сколько языков вы знаете?

– Много, – усмехнулся Люк.

– Как вам это удалось?

– А в этом нет ничего сложного, Мари.

Мы смотрели друг на друга и мне казалось, что Люк сейчас стоит около меня, я даже ощущала его дыхание на своем лице… Хотя я понимала, что это невозможно и всего лишь игра моего воображения.

– Ну, что ж, Мари, давайте по делу. Значит, вы собрались писать диссертацию?

– Я, честно говоря, не собиралась писать никакой диссертации. Тем более, в середине учебного года. Но…

– Понятно. Можете не говорить, Марисабель. Это влияние профессора Сержа Озона. Или вам проще называть его этой диковинной фамилией Озоновский?

– Не более диковинной, чем имя Марисабель, – в ответ его постоянной полу- улыбке – полу-насмешке, я тоже усмехнулась. В глазах Люка словно вспыхнули искорки. Я замерла.

– Я же полиглот, Мари. Ваше имя имеет много интерпретаций. И каждая из них – прекрасна.

– Вы мне льстите, – выпалила я.

– О, мадемуазель Мари мне не верит? – тихо рассмеялся Люк. – Напрасно. Ваше имя много для меня значит.

– Почему же? – удивилась я.

– Так. Это личное. Что ж…

Люк вдруг стал собранным, серьезным. Я, словно повинуясь его чувству, тоже вся подобралась. Люк взял сигарету.

– Разрешите?

– Разрешаю, – кивнула я. – Даже более. Я бы тоже с удовольствием покурила.

Люк встал, подошел ко мне, подал руку. Больше всего хотелось ударить эту руку. Плюнуть на все. Уехать в аэропорт. Улететь в Москву. В деревню. И никогда не сталкиваться с Озоновским и его сыном. И с мифами. Но помимо воли моя рука легла в его руку. Люк сжал ладонь. Все. Тиски вечности. Так я подумала, и даже не удивилась.

– Что за странное имя – Магдалена? – спросила я.

– О, это производное от имени Мария – Магдалина, – как-то тоскливо ответил Люк и добавил что-то на французском.

Эту фразу я тоже очень хорошо запомнила. Я узнаю, что она значит.

На крытой лоджии мы сели в плетеные кресла, напротив друг друга.

– Что вы преподаете в академии моего отца? – спросил Люк, грациозно закуривая.

– Истории сказок.

– Вот как?

– Это несколько разных предметов. Русский фольклор. Сказки народов мира. Мифы. Легенды. Я преподаю сказки народов мира.

– Занятно, – улыбнулся Люк. – Вам здесь нравится, Мэгги?

– Нет. Ни в Париже, ни в этой вашей католической школе. Извините.

Люк рассмеялся.

– Ладно – Франция. Это я понять могу. Хотя не совсем. Не так уж далеко Средиземное море и Атлантический океан. Остановимся на Париже. Может, мне показать вам город?

– Экскурсия? – хмыкнула я. – Сена, Лувр, Елисейские поля, собор парижской богоматери, Эйфелева башня, так? Я могла что-то забыть. – Я посмотрела Люку в глаза. – Например, подземку.

Но Люк никак на это не отреагировал. Даже бровью, как говорится, не повел. Даже выражение глаз у него ничуть не изменилось. Я думала, что он удивится, вздрогнет, все в таком духе, но нет. Напротив, это его позабавило. Хотя, может это и есть реакция? Просто я ждала иной.

– Значит, Мари, вы любите природу, – кивнул Люк. – Я так и думал… И что, не хотите побывать на Атлантическом океане?

– Конечно, что за вопрос, это же океан! – воскликнула я и смутилась.

Когда Озоновский живописал мне месторасположение Франции, даже тогда это меня не вдохновило. Но теперь это предлагал Люк, и я была от этого в восторге.

– Как – нибудь я вам это организую, Мария.

Я молчала и смотрела на Люка во все глаза. А он снова усмехнулся и сменил тему разговора.

– Ну, а чем вам не нравится эта школа?

– О, школы я вообще ненавижу, – призналась я. – Времена меняются, а в школах все всегда остается по- старому. Злые учителя и правила, правила, правила.

Люк рассмеялся громче.

– Возможно, вы правы, Мелани. Но это же католическая школа. Само название обещает вам суровые будни.

– Во имя чего? Во имя светлой загробной жизни, так, что ли?

Люк поперхнулся дымом, прокашлялся. На его лбу ненадолго вздулась жилка, а я ею залюбовалась.

– Вся идеология бога – в лишениях, – тихо сказал Люк. – Мы не заставляем в нашей школе страдать. Мы закаляем. Не может верующий человек быть всегда перенасыщенным и богатым. Тогда у него будет вера в деньги. А бог и деньги – это абсолютно разные категории. Моя задача объяснить детям, что все мы перед богом равны, не смотря ни на что: статус, положение в обществе, одежда, еда – все это не имеет значения. Как бы ни банально это звучало, но настоящая ценность человека – это его душа. Поэтому я ввел школьную форму. Это грубый пример, но он должен приучать к равенству.

– Все звучит правильно. Просто замечательно. Ну, да. Ну, да. А вы тоже питаетесь в местной столовой?

Люк хохотнул.

– Не волнуйтесь за детей. Когда вы вчера прибыли позднее, чем ожидалось, на кухне вам дали то, что осталось от ужина. Ну, а сегодня вы еще и не завтракали. Завтрак был еще не готов.

– Ко вчерашнему рису подавался бефстроганов?

Люк улыбнулся. Улыбка выдавала удовольствие. Не ясно, что так пришлось ему по душе? Моя язвительность?

– Мэрилин, поймите, в нашей школе оказываются сироты или дети из бедных семей, для которых наши трапезы – это праздник каждый день. Либо это дети из чересчур богатых семей, которых так разбаловали, что умоляют избавить их от перенасыщенности. И не только перенасыщенности едой. Наша школа нужна для таких людей. Необходима.

– Как же вы сюда попали? – Я не решилась спросить, зачем Люк эту школу обосновал.

– Я – безотцовщина, Мэрион. Бог мне был нужен, чтобы смириться. И я смирился. Я прошел этот путь. И свои деньги я трачу не на себя, а на эту школу.

– Но вам тоже остается. И похоже, немало.

Мы замолчали. Люк вздохнул.

– Вы хотите подловить меня на чем-то подлом, Марион?

– Нет, – слукавила я.

Мы снова помолчали.

– Эта школа – для трудных детей. Персонал питается в отдельной столовой. Служащим воспитателям и учителям выдается второй ужин из этой столовой.

– Все как по нотам. А вы тоже питаетесь едой из этой столовой? – Не на шутку разошлась я, забывая про то, как сосет под ложечкой.

– Да, Марленикен. Да. – Произнес Люк невозмутимо.