Заговорщики переглядывались, тяжело дыша. Кто-то хищнически улыбался, у кого-то блестели остервенелые глаза. Брут с удивлением заметил, что был легко ранен в руку, должно быть, его зацепил кто-то из своих. Чувство радости, даже гордости, переполняло его. Мысли его были высоко, они восстановили Республику, подобно его предкам рода Юниев, свергнувших последнего царя Рима. Когда кинжалы перестали сверкать, а тоги граждан были обагрены, тело с низвергнутым венцом лежало недвижимо. Из-под алой мантии Цезаря медленно расползалась багряная лужа. Зазвучал прерывающий воцарившуюся тишину голос Брута:

– Тиран пал! – провозгласил Марк, поднимая окровавленный кинжал.

Глаза их сверкали блеском, первая паника от дерзости содеянного ушла. Теперь лишь разгорячённый пыл, жадно хватающие воздух рты и остервенелые взгляды, одурманенные смрадом крови – результатом проигранной борьбы. Но всё, на что они рассчитывали, рухнуло. Зал почти с восьмисот сенаторами затих, стояла мертвецкая тишина, только шаги Брута и тяжёлое дыхание убийц.

Все с ужасом взирали на происходящее. Как ни надеялись заговорщики, их посыл был расценён однозначно: словно свора голодных хищников, накинулись они на Цезаря и, звеня кинжалами и толкаясь, едва не поранив себя в беспорядочном буйстве, совершили они убийство. В том, что увидели сенаторы, не было чести. Брут крутанулся на месте и повторил:

– Тиран пал!

Но увидел лишь лица, перекошенные от ужаса дерзкого убийства прямо на их глазах. Молодые и пожилые, смотрели все с одним взглядом – смеси страха и презрения. Никто не посмел вмешаться, но теперь будто прозвучала команда к действию. Все как один, словно живая река, кинулись к выходам. Зал заполнился гамом и шумом множества ног, охов и возгласов. Павшего Цезаря у ног статуи Помпея никто тронуть не посмел.

Спустя какое-то время молчание воцарилось в курии, атмосфера стояла гнетущая, тишина. Потрескивающее пламя, безучастно пляшущее в жаровнях, не нарушало её.

– Сенат не с нами, – раздался чей-то взволнованный голос.

– Всё кончено, – уже с некоторой паникой подхватил другой голос и с лязгом металла бросил кинжал на великолепную мозаику на полу. За ним последовали ещё несколько заговорщиков и побросали окровавленные кинжалы на холодный мрамор.

– Ты прав, для него, – съязвил третий голос, указывая на тело Цезаря. – Дело сделано! – воскликнул он после, эхо понесло это по просторам, устланным полумраком. Он явно пытался успокоить дрогнувших. – Ничего не изменишь, они пока что как паства без пастуха, скоро привыкнут.

После некоторого замешательства от скорой неудачи сразу после оглушительного успеха, от того, что не удалось произнести речь, и от того, что он не был услышан, Марк вернулся к реальности и словом пресёк все разговоры и невнятные бурчания среди сообщников:

– Ты прав, тиран пал, сенат не посмеет пойти против нас, если с нами будет народ, действуем по договорённости, теперь мы должны оповестить Рим. Больше здесь нечего делать, – он бросил короткий взгляд на золотой венец на полу и добавил: – Сегодня мы творим историю! – закончил говорить Брут с блеском в глазах.

– Жребий брошен, – съязвил Кассий Лонгин, и общий хохот подавил малейшие сомнения в том, что содеянное было ошибкой.

Они покидали зал собрания в приподнятом настроении, ну что могло случиться?

Позади в опустевшей экседре оставалась лишь ирония: памятник «жертве» и «убийца», павший у её ног. Триумвират снова в сборе.

Заговорщики поспешили на улицу, где их уже ждала заранее приготовленная «толпа» гладиаторов и рабов для защиты. Сообщники шли по коридорам курии, воздух был спёртый, осквернённый смрадом, но казался другим, они взяли свободу, а не смиренно ждали, пока соизволит хозяин.

Но только это было ещё не всё, увидев улыбку Фортуны, они не поняли, что это была насмешка. Фортуна подруга неверная, удачу никак нельзя превращать в привычку. Заговорщики ещё не вышли на улицу, как порыв ветра ударил в лицо, но принёс не свежесть и прохладу, не аромат цветов из пышных садов портика, а только лишь смрад крови и пота, поднятую в напрасной борьбе пыль. Их радости меркли одна за другой, что-то было не так. Стояла гробовая тишина, и едва они показались в просвете выхода из курии, на фоне величественной колоннады, прозвучал единый могучий лязг железа. Легион, солдаты одновременно по команде обнажили оружие и подняли щиты. Гладиаторы и рабы – та самая «толпа» – к этому моменту уже были схвачены или убиты.

Это повергло заговорщиков в шок. Многие из них участвовали в военных походах и сражались ранее, некоторые были помпеянцами, помилованными Цезарем в прошлом. А потому понимали, что организованного сопротивления армии у них создать не получится.

– Надо было убрать и Антония, – прошипел на ухо Бруту сквозь зубы Лонгин.

Марк не успел ничего ответить, температура внутри их «круга» поднималась, становилось тесно и душно, сердце рвалось из груди. Гулкий шум закрывающейся двери изнутри курии стал сигналом к началу атаки легионеров. Из-за колонн слева и справа от заговорщиков появились ещё солдаты. Всё закончилось быстро: лишь немногие успели покончить с собой, бросившие кинжалы в экседре пожалели об этом, большинство же были схвачены невредимыми. Последнее, что увидел Брут в пылу борьбы, – это короткий, но жёсткий удар навершием рукояти гладиуса от солдата в голову. Яркая вспышка боли на мгновенье озарила сознание, после чего очень быстро наступила тьма, чёрная, будто осенняя ночь, непроницаемая, словно гранит. Удержаться в сознании не получилось. Как он упал на холодный мраморный пол, Марк уже не помнил и не почувствовал.

В пыточной время всегда тянется по-своему. Никогда не знаешь, сколько же прошло дней на самом деле. Заговорщиков пытали в соседних камерах, чтобы все слышали, кто и что о ком рассказал, или же просто крики беспомощного упрямства.

– Ну что же, мой благоуханный друг, – Триумфатор смерил пленника взглядом, – вот и пришла пора прощаться.

Он покидал очередную камеру. Позади ему в спину слепо уткнувшись, «висела» прикованная к столбу изувеченная, без носа и ушей фигура, и дверь захлопнулась. Последняя камера, куда сегодня снизошёл Триумфатор, была камерой Брута. Он возник на пороге. Золото триумфального облачения озаряло полумрак бликами, аромат, сопутствующий ему, на какое-то время вытеснил «спутника» пыток и боли – смрад крови, пота и загнивающих ран, в которых нещадно пировали мухи. Жара, духота и жажда были в этом царстве боли. С потолка свисали цепи со ржавыми крюками, ещё со свежими следами крови. На столешнях лежали щипцы, свёрла, лезвия, молотки и пилы, кусачки и тиски – в общем, инструменты живодёра. Кроме прочего, ещё была жаровня с раскалённым железом, кочергами, иглами и штырями.

Брут был прикован к столбу, четверо надзирателей стояли в стороне. Триумфатор сразу обращался к Марку:

– Знаешь, я никогда не понимал тебя до конца, да, признаюсь, это и интересно, это и держит тебя около такого человека. Но твоё поведение… – Триумфатор помолчал. – Ты поддержал убийцу своего отца, ты примкнул к Помпею, ты пытался укусить руку, которая тебя кормила. В битве при Фарсале, когда я разбил вас, я приказал не причинять тебе вреда, даже приказал позволить тебе уйти, если бы ты отказался сдаваться добровольно.

Марк перебил Триумфатора.

– Я спасся, потому что не побоялся пройти там, где почва уходит из-под ног, а не потому, что ты позволил. – Он сверлил взглядом спокойное, невозмутимое лицо Триумфатора. – Я не боюсь смерти! – закашлявшись, попытался крикнуть Брут, но получился сдавленный сип.

– Нда, болота не поглотили тебя, и то, что ты оказался в моей «когорте друзей», видимо, тоже уже и упоминать не стоит, – отвлечённо заметил Триумфатор и сменил тему, которая ему наскучила. – Я думал, что ты лучше всех, ты пытался в этом всех убедить, – он ехидно улыбнулся с лёгким пренебрежением, – а ты такой же, как остальные.

– Ты уничтожил Республику, – возразил ему Брут.

– Народ вас не поддержал, выборы в магистраты были коррумпированы, на улицах были столкновения недовольных, все понимали, что произошёл подлог.

– Зато теперь выборов нет вообще, – Брут плюнул кровью в сторону Триумфатора. Надзиратель было дёрнулся, но был остановлен жестом.

Вдруг в происходящее ворвались чьи-то душераздирающие вопли и стоны, похоже, кто-то расстался с жизнью.

Триумфатор обычно снисходительно относился к достойным поверженным врагам, но здесь было другое, эти заговорщики убили его, Цезаря, он точно это видел.

– Вы вновь принесли бы хаос и гражданскую войну, а теперь мы монархия, империя! – Триумфатор провозгласил это гордо и громко.

Брут испепеляющим взглядом смотрел на ненавистного ему человека.

– Ты с пренебрежением относился к традициям, к основам Республики, к сенату! – с хрипом, но с твёрдостью в голосе выпалил Брут.

– Сенат? Республика? – усмехнулся Триумфатор. – Что это, как не сборище коррупционеров? Вы хотели отобрать у меня всё кудахтаньем, а я пришёл и взял своё. А как ты относишься к тем, кого победил на поле боя? Вот я многих из помпеянцев пощадил. Даже даровал должности, благосклонность, права. Видимо, надо было прислушаться к притче о змее, которая всегда остаётся змеёй и при смерти не кусает не из благодарности, а потому, что не может. – Триумфатор сверкнул глазами и словно немного оскалился.

Но Брут этого будто не слышал и продолжал:

– Ты вознамерился приравнять себя к богам. Эта твоя статуя в Храме Юпитера и остальные, в других Храмах, а также та, которая установлена рядом со статуей отца нации Ромула, на которой табличка – «Непобеждённому Богу».

Презрение читалось уже и в его голосе. Даже на краю гибели Брут всё равно был прямолинеен и упрям.

– Империя – это порядок! А конкретно тебе вредило моё убийство, я спасал тебя, помиловал Кассия по твоей просьбе. При моей диктатуре тебя ожидала блистательная карьера!

– Я убил бы собственного отца, если бы увидел, что он стремится к тирании, – процедил сквозь стиснутые зубы Марк.

– Это всё идеалистический бред, – отмахнулся Триумфатор.

Брут смотрел решительным, бесстрашным взглядом.

– Знаешь, что было последней каплей? Знаешь? Даже не то, что ты с неохотой отказался от царского венца. Я верил тебе, верил в тебя, верил, что, прекратив гражданскую войну, ты восстановишь Республику, а ты сказал: «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти».

– Я выиграл войну, а не прекратил. Оголённые мечи сами в ножны не ложатся, а крепкие руки их не отпускают… – заметил Триумфатор. – Вы хотели жрать, – заключил он, – вот и побудьте мясом. О, да и ты, Брут! – выделил Триумфатор голосом и пошёл к выходу, после чего остановился и поманил жестом, бросив короткое: – Пошли, что-то покажу.

На этих словах, с лязгом и шумом побросав инструменты и взяв бренчащую связку ключей, четверо надзирателей отстегнули тень человека от столба и потащили мимо колодок и крестовины для свежевания. На плече Брута недоставало «лоскута» кожи. Сковав цепями и схватив Марка смертельной хваткой, четверо поволокли его следом за Триумфатором. Они шли по рубленным в скале коридорам казематов, и он говорил:

– Знаешь, заговорщики хотели одного – убить меня, но, когда пришла пора сражаться в открытую, все вели себя по-разному, – он обернулся и сверкнул блеском хищника в глазах, – те, кто не боялись смерти, приняли её от своих рук.

Они шли, и бренчание цепей всё сильнее перекрывалось громким рычанием и стонами истязаемых, полнящими эти серые коридоры.

Они пришли, и сцена ужасного разворачивалась перед ними. Шестеро уже мёртвых с обкусанными конечностями висели на мясницких крюках, словно туши, зацепленные за нижнюю челюсть. И ещё пятеро живых, прикованных к столбам, возле которых кружился уже одурманенный исполинский лев с вымазанной в крови пастью. Он вальяжно выхаживал вокруг, мог себе позволить задрать когтями чей-то бок и пойти дальше. Глаза его блестели, огромная грива вздыбилась, а белые клыки уже жаждали снова отведать плоти. Лев игрался с ближайшими соратниками и друзьями Брута.

– Это, это неправда. Всё не так, – дрожащим голосом вдруг замельтешил Брут.

Было объявлено, что убили они двойника, якобы заговор был раскрыт заранее.

Брут продолжал совершенно растерянный: