Вместе с письмом в руке он поднялся, чтобы отнести его местному гонцу, когда услышал, как скрипнули замковые ворота. Тогда граф подошел к окну, отодвинул тяжелую гардину. В гостевую спальню, полную мрака, ворвался слепящий луч солнца, и Филипп прищурился.

На просторы сада въезжал путник на хрипящей и роняющей пену пегой лошади. Стоило ему снять капюшон, как в этой вечно-вежливой улыбке сразу же распознался Горрон де Донталь. Он отдал поводья, отряхнул плащ и вошел внутрь быстрым шагом. Когда Филипп спустился из своих покоев в холл, приехавшего гостя уже окружила толпа слуг.

Горрон поглядел поверх их склоненных в почтении голов и поднял руку в приветствии:

– Душа моя была уверена, что первым в этом замке мертвецов я встречу именно тебя, Филипп!

Два старейшины тепло обнялись. Горрон скинул дорожный легкий плащ, уже посеревший от долгой скачки. Волосы его были по-южному коротки, но вот подбородок, обычно гладко выбритый, сейчас порос густой смоляной щетиной. Сощурившись, герцог заметил:

– Вижу в твоих глазах вопрос. Однако погоди! Все слишком сложно, дабы раскрывать все с порога. Сперва я покажусь нашему глубокоуважаемому главе. Сам понимаешь, он ждет от меня ответов. Те дали, куда я забрался, этот дальний жаркий юг – он будто заглушал его голос. Мы так и не поговорили нормально. А позже я загонял коня до пены, чтобы успеть сюда как можно скорее.

И Горрон поспешил скрыться в направлении левой башни, где жила семья Форанциссов, пока не пропал за углом. Филипп остался глядеть ему в след, еще чувствуя витающий в воздухе запах соленой воды и дерева корабельной обшивки, будто герцог не сменял одежды после того, как сошел с трапа. Впрочем, этот запах скоро истончился, а граф вернулся в свои покои.

Уже когда молодой месяц висел над замком, Филипп тихо, но настойчиво постучал в гостевые покои. Не успел слуга-сиделка приблизиться к двери, дабы открыть ее, как из глубин спальни послышалось тихое одобрение – и граф вошел внутрь. Он обнаружил герцога лежащим в постели на боку лицом к стене, укрытым одеялом и дрожащим от бессилия. Его руки, а также глотка были перевязаны, а на полу валялась груда старых бинтов, потемневших от крови. Резким взмахом руки Филипп отослал прислугу прочь. Впрочем, чуть погодя он прислушался, усмехнулся и приоткрыл створку двери – застывшие около угла тени всколыхнулись от страха, чтобы уже окончательно раствориться в черноте замка.

Теперь они точно остались одни.

– Как себя чувствуете? – спросил граф, присаживаясь на край кровати.

Герцогу с трудом удалось перевернуться на другой бок, чтобы посмотреть на вошедшего. Лицо его застилал туман усталости, кожа была бледной от малокровия, но глаза продолжали гореть лихорадочным синим огнем, как у всякого, кто даже в моменты бессилия своего тела продолжает путешествовать по чертогам своей памяти, не приемля для ума отдыха.

– Это можно было бы назвать сносно, если бы это не было так отвратительно… – и он поморщился.

– Что за проблема возникла с Гейонешем? Слуги шептались, будто вам пришлось испивать его три раза.

– Не три, а четыре!

Горрон вымученно улыбнулся, попытался лечь на спину, но сразу сдался, чувствуя, что на боку ему и удобнее, и не так болит.

– Скажем так… – продолжил он. – Когда ты мнемоник и в твоей голове тысячи и тысячи воспоминаний… Тогда испитие Гейонеша, чтобы показать кому-либо свою память – это, в общем, не лучшая затея. Особенно для того, кто хочет увидеть эти воспоминания и вычленить из них воспоминания владельца. Это сродни ловле вечно ускользающей блестящей рыбешки среди тысяч таких же, запутавшихся в одних сетях.

– Как я понимаю, у сир’ес это не вышло?

– Да. Вот, погляди! – и Горрон болезненно осклабился, выгнул шею, которую будто порвал голодный пес. – Потратил весь день, начав с рук и закончив глоткой… Думает продолжить завтра. Таких «завтра» ему потребуется еще с тысячу и тысячу – по дню на каждую оборванную мной жизнь. Но он хотя бы убедился, что я – это я, иначе я бы оттуда совсем не вышел.

Граф Тастемара кивнул. Если герцог отдыхает здесь, в отдельной спальне, да к тому же имеет посланных к нему сиделок, то это значит, что в неподмененности приехавшего действительно убедились.

– Вы в силах рассказать, что узнали? Он жив? Вы его нашли?

– Ты всегда постоянен, Филипп, и всегда о делах. Да, я нашел Уильяма. Он добрался-таки до Элегиара, – улыбнулся печально герцог.

– Давно?

– Весьма, еще в 2150 году. За эти годы он успел побыть и веномансером во дворце, и храмовым Вестником, и даже под попечительством влиятельных придворных особ, и был одарен лаской важных дам.

– Что за Вестник? – спросил Филипп.

– Это почетный титул для вампира, участвующего в религиозных церемониях, посвященных нашему общему знакомому Гаару. Там Гаара почитают, как божество долголетия и здоровья, поэтому ежегодно приносят ему жертвы.

– И зачем он участвовал в этой церемонии? – граф нахмурил брови.

– Сложно сказать… Мне кажется, он старался жить на чужбине обычной жизнью, как старается жить всякий, кто настойчиво избегает своего прошлого.

– Вы говорили с ним?

– Довелось. Я успел к нему раньше, чем велисиалы. Мы с ним встретились в саду дворца Элегиара. Туда он вышел прогуляться во время пира. Он не желал идти со мной, не верил ни моим словам, ни моим попыткам убедить его, – выдержав паузу, чтобы набраться сил, герцог продолжил. – Мариэльд в свое время хорошо успела обратить его против тебя и против меня, как посланца твоей воли…

– Как он мог отказаться уйти? – не поверил Филипп.

– Не гляди на меня так. Я не вру.

– Поклянитесь, друг мой, что все было именно так.

– Клянусь, – спокойно произнес Горрон. – Клянусь тебе, что виделся с ним. Клянусь, что пытался убедить его вернуться к тебе, чтобы спасти его жизнь от нависших над ним туч. Но он отказался, и мне пришлось ненадолго оставить его.

– Почему так вышло?

– Потому что эта ночь, в которую я с ним встретился, в истории Элегиара будет зваться, как ночь Пламени или еще как-нибудь в таком поэтическом духе. Пока мы разговаривали, изменщики с помощью пиромантии едва не сожгли дворец. А потому мы расстались. Он побежал внутрь. Да-да, Филипп, это же наш рыбак Уильям… Ему что с моста в реку, что в огненное жерло – все одно! Скажи после этого, что они с Гиффардом не похожи, да? Помнишь, как смяло беднягу Гиффарда, когда он помчался спасать тебя в гущу боя, думая, что тебе угрожает опасность? Ну а дальше за Уильямом пришли, потому что я не знаю, куда он делся после наступления рассвета. Не гляди так… – Горрон тяжело вздохнул, увидев острый взгляд родственника. – Клянусь тебе, что он исчез после рассвета. Наша встреча была очень коротка!

Большего граф о Уильяме не узнал. Он до полуночи просидел у своего близкого родственника, поведав ему про свое расследование после пропажи герцога, а также про заточение Мариэльд в горах. В свою очередь герцог принялся с трудом, но рассказывать и про задержку в тюрьме, и про то, как далеко он продвинулся на юг в поисках вражеских Теух. Он поведал, что дошел практически до одного из Великих городов – Нор’Алтела, лежащего в красном ущелье, но не нашел ни единого намека на возрождение кланов старейшин.

– Они разобщены, – говорил устало герцог. – Летэ полагал… что на той стороне залива против него веками зрел заговор от Теух… Он думал, что они вновь стали едины и сильны… Искал следы их деятельности… Но Юг не даст старейшинам поднять головы. Поэтому им по одиночке безопаснее. Ведь стоит лишь одному раскрыться – как ненасытные южные златожорцы, у которых есть маги, доберутся и до остальных…

– Надеюсь, он вас послушает. Я видел его, Горрон, в зале после переговоров. Он верит, что его старый враг еще жив.

– Да-да… Тяжко будет, но постараюсь ему объяснить. Если глядеть назад, а не вперед, то нам не избежать войны сначала в Солраге, а когда мы лишимся его, то велисиал дойдет с войском и сюда, осадив стены этого замка. Но все это завтра… Война начнется завтра: и с Летэ, и с велисиалами. А пока что я хочу хорошо, по-человечески, выспаться, чтобы набраться сил…

Оставив своего родственника отдыхать после череды Гейонешей, Филипп покинул покои и вернулся в свои. Там он предался размышлениям, пока над замком бледнел серпом месяц. Замок был на удивление тих, спокоен; пока пальцы привычно поглаживали лежащий у сердца промасленный лист бумаги, граф думал о причинах, по которым Уильям мог отказаться возвращаться на север. Получается, что его родившаяся тридцать лет назад ненависть продолжала зреть и зреть, пока окончательно не закостенела?

* * *

Незадолго до возвращения герцога из южных далей, к Молчаливому замку прибыл человек из Йефасы – обычный ремесленник. Ремесленник казался пьяным, речь его была спутана, похоже, что он сам себе не отдавал отчета в своих действиях. Однако он сообщил, что является звеном, через которое старейшины смогут известить об изменениях сделки. Когда же Горрон вернулся и всем стало известно о малочисленности вражеского клана, обитающего на юге, Летэ послал своего вестника в Йефасу, к этому зачарованному ремесленнику.

Все это значило ровным счетом одно – Летэ осознал абсурдность своих притязаний и готов уступить. Оставалось лишь удивляться способности Горрона решать любой вопрос без кровопролития.

Буквально на следующий день явился все тот же аристократ в широкополой шляпе с желтым пером, хотя и в другом табарде. Он прибыл один, безо всяких помощников – просто выйдя из дубовой рощи. Его сопроводили в прошлый огромный зал с троном, на котором снова покоился неподвижной статуей Летэ фон де Форанцисс. Переговоры длились долго. И на этот раз в ближайшей комнате притаился уже сам герцог Донталь, которому пришлось ради этого больным покинуть постель. Будь там граф, то текущая беседа между главой совета и прибывшим гостем его бы немало удивила…

– Выходит, в общей сумме к Саммамовке я обязуюсь доставить сюда пятерых бессмертных, в числе которых должны быть Юлиан и Генри. Правильно? – по-деловому спросил аристократ, подытоживая.

Летэ не ответил. Только величественно кивнул, устремив свой такой же величественный взор вдаль. В его глазах гость был лишь приглашенным просителем, но никак не равным, и уж тем более не превосходящим его. На это аристократ только ядовито усмехнулся, прекрасно различая в старейшине его застарелое высокомерие.

– Хорошо, что мы наконец-то пришли к единому мнению, – голос его сделался вкрадчивее. – Коль так, я хочу предложить поменять условия сделки.

– Каким образом?

– Дело в том, что вашими усилиями, когда вы оторвали меня от моих дел, бессмертный паразит внутри Генри… как бы сказать… испортился и начал гнить, – снова ухмыльнулся аристократ. – Из-за того, что вы невовремя меня отвлекли, его дни жизни сочтены. Спустя пять, десять, может быть, двадцать лет, но с большой вероятностью он окончательно умрет.

– Почему? – Летэ впервые взглянул на гостя, удивившись.

– Вас это не касается. Однако я бы помимо Генри хотел оставить у себя и Юлиана. Что насчет того, чтобы вместо них двоих я доставил сюда шесть южных паразитов? По три за каждого? – глаза аристократа насмешливо сверкнули.

Оплывшее лицо главы едва подернулось от того, что бессмертные дары так запросто оскорбили именем паразитов, но он ничего не ответил. Долго он молчал. Взгляд его был хмур, тяжел, а толстые пальцы начали ласкать и крутить рубиновый браслет, единственно выдавая этим действием сомнения. С каждой минутой промедления губы аристократа все шире и шире растягивались в улыбке победителя, будто и не могло быть иначе, будто он знал, что почти любого можно купить, сыграв на слабостях.

Пять бессмертных или девять?

Летэ молчал на троне, застыв статуей. Горрон де Донталь стоял в соседней комнате, все слышал и хмурился, а взгляд его был чрезвычайно серьезен, каким никогда не бывает при посторонних. Аристократ же продолжал улыбаться, сжав тонкие губы, и хитро глядел из-под шляпы с желтым пером, которую он теперь даже не удосужился снять.

– Девять даров… К Саммамовке… – наконец, глухо сказал Летэ.