– Выходит, вы знали, что передача мешка шинозы запустит цепочку событий, которая приведет к передаче дара Гиффардом. Ты пытаешься внушить мне, что Гиффард сделал это добровольно? Да вы безжалостно столкнули его со скалы, когда послали ему письмо-приглашение в Ноэль, зная, что он отправится через Офурт! И после этого ты говоришь про любовь? Тоже самое и с Зострой Ра’Шасом, который странствовал по миру, выполняя ваши странные просьбы и таким образом запуская другие цепочки событий.

– Значит ли это, что я вижу будущее?

– Без сомнения.

– Почему тогда я не предугадала твое нападение? – вскинула бровь графиня.

– Думаю, тут дело в том, что мы неподвластны магии. Либо твое видение будущего слишком обрывистое.

Мариэльд поджала губы, попыталась привычно улыбнуться, но улыбка получилась то ли раздраженно-усталой, то ли неудачливо-насмешливой.

В шатре воцарилась тягучая тишина. Мариэльд заметила, как граф потянулся к ножнам с кинжалом. Увидев это, она осознала, что с ней не собираются вести бессодержательные беседы, потому что понимают – правда останется похороненной под черной ложью. Ей не доверяли, чувствуя, что она способна запутать любого, наставив на ложный путь. Тогда графиня спешно продолжила, будто желая успеть сказать напоследок что-то, что ее тревожило:

– Знаешь, Филипп… Всему живущему должен быть свой срок. В мире, где есть смерть, не может быть счастья от вечной жизни, – шепнула она. – Мир одряхлел! Бессмертные в нем стары; многие живы лишь внешне, а в душе они – уже мертвецы. Предала ли я Летэ, когда попрала его доверие? Нет, ибо Летэ уже мертв! Он потерян во времени и думает, что мир вокруг него такой же, каким был полторы тысячи лет назад. Он уже не изменится, лишь будет действовать привычными ему порядками.

– И давно Летэ предан? – спросил Филипп.

– Давно ли Мариэльд – не Мариэльд?

– Да.

– Хочу тебя огорчить, но я всегда была той самой Мариэльд, которую знал совет, Мариэльд, что спасла совет от Теух, пожертвовав семьей. Это звучит странно? Но это правда. Это тело старой шиверу, потерявшей своих детей, стало принадлежать мне еще в те времена, две тысячи лет назад, когда оно лежало на развалинах Карнкапа и звалось Хеоллеей. Эта несчастная, но хитрая шиверка молила о помощи… И я пообещала помочь ей…

Она горестно умолкла, вспоминая былое. Ее голубые глаза наблюдали за звездами сквозь приоткрытый купол шатра. Ветер доносил запахи овец, гор и молока.

– Ну и зачем это все?

– Потому что мир умирает и вот-вот умрет. Тогда нами был сделан неправильный выбор – мы выбрали собственное бессмертие. Мы так боялись уступить этот мир нашим детищам! Скольких мы убили, тех, кто нами же был создан… Все они бежали в горы, болота, моря и под небеса; они выли, визжали, проклинали, молили голосами и человеческими, и демоническими; пытались выступить против нас; они сходили с ума, зверели. Мы думали, что власть, богатство и людское поклонение утолят наше бытие, а также смоют с наших рук кровь. Однако это оказалось не так… Чтобы дать шанс этому миру, нужно отказаться от бессмертия, которое отягчает мир и губит его. Да, Филипп, я говорю и о клане Сир’ес. Не гляди так, будто твое упрямство сможет предотвратить это. А теперь…

Она подняла взор.

– А теперь, враг мой, делай, что должен! – закончила она гордым голосом, и в глазах у нее будто бы зажглась и погасла искра старых времен. – Но знай, что ты уже проиграл! Все, что мы задумали, исполнится, даже если я погибну в горной тверди, когда мой дар откажется жить. Пусть будет так! Значит, это угодно самой судьбе! – и она зашипела, как змея. – Но эта же судьба и у тебя заберет твоих детей. Ты похоронишь Йеву, Юлиана и будешь рыдать над его телом, чтобы потом отказаться и от собственной жизни – и ты не сможешь это предотвратить! Вот тебе мое предсказание будущего, которое я увидела!

Филипп зло взмахнул кинжалом, на лезвие которого падали отблески пламени очага. Мариэльд болезненно захрипела с перерезанным горлом, истекая кровью. В конце концов, глаза ее потухли, а взор застыл на убийце. Тот еще некоторое время наблюдал мертвую женщину. Закончившаяся ее жизнь – начало большой войны. Затем он продолжил работать кинжалом, делая так, чтобы убитая не смогла ни позвать, ни услышать, ни увидеть ничего вокруг.

Чуть погодя явились одетые в местные одежды гвардейцы вместе с боязливым Яши-Баном. Костюмы из козьей шерсти должны будут согреть их даже в морозные ночи, коль придется им спать посреди голых скал или на дне воющих ущелий, чтобы спрятаться от гарпий. Приняв из рук своего господина мертвое тело, замотанное в одеяла, воины погрузили его на местную кобылу, как вьюк. Поклонившись, они: Утог, Даррет, Тортонс, Уильям, Братос, – пустились в тяжелый путь к острым хребтам.

Луна еще некоторое время освещала их, выхватывая их рослые фигуры, на фоне который движущийся рядом Яши-Бан казался крохотным согбенным старичком. Наконец, все они исчезли за двузубчатым холмом. Филипп еще некоторое время прислушивался, слыша и далекие шаги по мягкому снегу, и тревожно бьющиеся сердца, и дыхание лошадей вместе с вьючными холощеными козами.

Наконец, все затихло – и граф остался наедине с ночью.

* * *

Ближе к середине зимы гонцы достигли Брасо-Дэнто и Офуртгоса. Таким образом, возложенная на них миссия была выполнена. Загоняя коней до смерти, они успели доставить все послания вовремя, даже несмотря на то, что их укрытый снегами путь был долог и полон лишений.

В Офуртгосе была предупреждена графиня Йева фон де Тастемара. Безлунной ночью она ступила под сень раскидистых елей, где и пропала, чтобы укрыться в тайном убежище вместе со своим сыном Ройсом. Она понимала – ее отец, рискуя жизнью, ступил на путь великой войны, и теперь ей необходимо затаиться, чтобы ее не обнаружил вездесущий велисиал для использования в качестве заложницы. В ближайшее время она будет жить также, как некогда жили ее предшественники, – посреди лесов, полагаясь исключительно на своих вурдалаков.

Получив в замке послания, казначей и управитель поначалу не разобрались в причинах столь странных требований. Слишком привыкли они к миру. Зачем делать ремесленным гильдиям такие большие заказы на оружие, доспехи? Какой смысл в свозе из ближайших поселений зерна в городские амбары? Почему нужно укреплять внешние серокаменные стены и подготавливать песок, масло и камни?

Но когда свое послание прочел и военачальник, то все сошлось. Война. Война! Да не с кем-нибудь, а с самой Глеофской империей! И пока на помощников возложили обязанность подготовки к вероятной осаде Брасо-Дэнто, военачальнику полагалось собрать все войско подле северных границ – у Аммовской переправы, где при правильной обороне можно стоять много месяцев даже против превосходящего силой и количеством противника. Встретить возвращающегося из Стоохса после спада снегов императора Кристиана предполагалось именно там, преградив ему дальнейший путь и обрезав линии подвоза снабжения из Глеофа.

Итак, Солраг готовился к одной из самых страшных войн за всю свою историю.

И хотя обычно эти войны проводились с помощью офуртских графов да филонеллонского ярла, но Йева почти ничем не могла помочь. Перед отбытием в леса она, конечно же, отослала кого могла к отцу, но то была капля в горной реке. Что же касается грозного ярла Бардена Тихого, то его не попросили о помощи намеренно. Ведь если прочие старейшины узнают, где находится разыскиваемая всеми беглянка, то об этом тотчас проведает и сам Гаар… Поэтому Филипп тянул время, как мог – и чтобы его земли смогли подготовиться к обороне, и чтобы успеть спрятать пленницу от глаз всемогущего демона. Спрятать в горах. Там, где по словам насмешливого Яши-Бана Обрубка можно укрыть весь Север и не найти ни одной живой души.

* * *

Зима была уже на исходе. Все это время Филипп вместе с гвардейцами прожил в пастушьем поселении, которое переезжало с места на место уже трижды. Однако со слов скотопасов, Яши-Бан был настолько хорошо сведущ в окрестностях, что без труда обнаружит их новую стоянку – и благодаря оставленным на прошлом месте знакам, и благодаря тому, что пригодных пастбищ по пальцам пересчитать.

За два месяца питания бараньим мясом, салом, а также питья чая с молоком и солью воины затосковали по своей родной еде. Не нравился им рацион пастухов, хотя некоторые на нем и стали стремительно наедать бока. Чтобы не растерять дисциплину, графу пришлось нагружать своих людей. С утра они помогали выгонять стада до пастбищ. Потом занимались на свежем воздухе фехтованием. Коней выгуливали, но еды тем постоянно не хватало, потому что не могли они вытягивать из-под снега травинки, как это искусно делала местная животина. Приходилось снаряжать фуражиров в Мориус. Впрочем, если исключить факт пропитания, лошадям здесь была свобода. Солровская порода – могучая, крепкая, высокая. Шерсть у них более густая, чем у южных скакунов, поэтому в горах им чувствовалось весьма удобно в толстых простеганных попонах.

Неудобно было разве что местным пастухам. После того, как поутру обнаружилось иссушенное тело Ашира, среди них поднялся ужас. Филипп видел эти полные страха глаза и слышал шепчущие мольбы о спасении души. Вокруг его шатра под нелепыми предлогами, будто не касающимися гостя, поставили разноцветные пугала для отваживания злых духов. Когда злой дух никуда не делся, в ход пошли напевания и танцы с бубном до полуночи – тоже будто по случаю празднеств Небесных богов. Когда и это не помогло, начались жертвоприношения ягнят-первогодок на плоских священных камнях, обращенных к востоку. А еще позже гвардейцы пожаловались, что в общие чаны, из которых они ели вместе с пастухами (Филипп специально озаботился этим, чтобы его людей не отравили), стали добавлять слишком много дикого чеснока.

Но граф уже знавал пределы людской храбрости, а потому однажды сам зашел к шаману, который сидел над благовониями, накрыв голову шерстяным одеялом. Он вырвал его за шиворот из жаркого молитвенного забытья, затем грозно объяснил, что будет, если хотя бы один из его гвардейцев пострадает. На следующее утро исчезли цветастые пугала, умолкли бубны, еда стала нормального вкуса. И, кажется, скотопасы смирились со своей скорбной участью терпеть присутствие демона – демона спокойного и уверенного, так не похожего на тех, что являлись из-за Медвежьей горы.

* * *

О чем поет горный ветер? Налетая на шатры, нещадно задувая в них, отчего колышутся влево-вправо и взад-вперед даже тяжеленные покрывала, которыми пастухи завешивают входы, кажется, что он всего-навсего зло свирепствует. Буйствует. Рычит, как чудовищный невидимый зверь. Но неожиданно он опадает, утихает; голос у него становится тоньше, размереннее. И вот тут он начинает протяжно петь: о великих горных птицах, о затаенных сокровищах и нерассказанных небылицах, о странных путниках, спускающихся в пещеры с бездыханным замотанным телом. А потом вдруг, выскользнув из шатров, ветер уносится куда-то вдаль. Может, он продолжает петь уже там, сказав здесь все, что полагается?

Сидя на шерстяной циновке, Филипп вслушивался, напряженно замерев. Он пытался понять, какую весть принес ему ветер. Прямо над открытым куполом шатра зависла бледная луна, будто любопытно заглядывая внутрь. Филипп склонил голову набок, продолжал неторопливо различать оттенки налетевшего пения. Тихое блеяние овец. Собака рычит сквозь сон, свернувшись клубком. Сова хлопает крыльями, скользя в потоках воздуха. В соседних шатрах ворочаются под одеялами пастухи. Отдаленный снежный хруст у скалы… Пятеро человек идут по еще глубокому снегу…

Караульный на краю стойбища на кого-то прикрикнул, затем голос его сделался приветливым – это вернулись отправленные с Яши-Баном пятеро воинов. Филипп продолжал сидеть, скрутив ноги, насколько позволяли теплые штаны. Он давно различил эти приближающиеся шаги, отделив их от безудержного пения ветра. К нему внутрь палатки, дыша паром на морозе, вошли Утог, Даррет, Тортонс, Уильям, Братос – пятеро. За два долгих месяца путешествий по крутым горам их лица уподобились лицам местного населения: покраснели и обветрились. Завешанные мехами, отчего стали похожи на огромных медведей, они послушно остановились у стопки шерстяных одеял и тут же склонили головы.

С ними не было ни Яши-Бана, ни пленницы.