Солженицын стремился сделать карьеру большого советского писателя: передавал заискивающие приветы Н. С. Хрущёву («Из литераторов моего круга я не знаю никого, что бы так легко и беспардонно врал и льстил партийному руководителю», – это В. Войнович о Солженицыне); лебезил перед М. А. Шолоховым, А. Т. Твардовским, другими литначальниками; позже он выльет немало грязи и на Шолохова, и даже Твардовского, своего главного благодетеля, пнёт. Ну что же, как говорил Гамлет, неблагодарность есть свойство низких натур.

«Один день…» был выдвинут на соискание Ленинской премии – то был пик в карьере Солженицына как советского писателя. Получи он вожделенную премию, и, можно не сомневаться, КПСС обзавелась бы ещё одним «подручным партии», как называл совписов Хрущёв. Но – не сложилось. Премию получил О. Гончар. Солженицын страшно обиделся на советскую власть, однако ещё несколько лет пытался делать карьеру советского писателя – ходил на приём к министру культуры П. Н. Демичеву, отрекался от каких-то своих старых произведений (например, от «Пира победителей»), от зарубежной публикации «Ракового корпуса», систематически не подписывал никаких обращений к власти в защиту подвергавшихся преследованиям инакомыслящих, будь то Ю. Синявский, А. Даниэль, И. Бродский, П. Григоренко или А. Марченко. «Они избрали свою судьбу сами», – так Солженицын мотивировал свой отказ.

До поры он не желал превращаться в борца с властью, поскольку всё ещё рассчитывал на советскую карьеру. Однако, во-первых, шансов на неё становилось всё меньше; во-вторых, амбиции Солженицына стали расти непомерно его реальному статусу – хотелось быть не просто писателем, а учительным старцем, наставляющим общество и, самое главное, власть; в-третьих, будущий лауреат стал всё больше заглядываться в сторону Запада как альтернативного варианта карьеры, но уже не советского, а мирового масштаба. Был и четвёртый фактор, но о нём позже.

Постепенно Солженицын стал склоняться к тому, чтобы сделать ставку не на СССР, а на противостоящую ему систему. Какое-то время (февраль 1965 – февраль 1967 г.) он работал в обоих направлениях одновременно, всё более, однако, склоняясь к «западному» и превращая советское в элементарную – до времени – мимикрию. Но для этого надо было привлечь внимание к себе Запада. А средство было одно – открыто вступить в конфликт с советской системой, советской властью. И Солженицын начал провоцировать власть. Тут к тому же – как по заказу: в октябре 1965 г. КГБ демонстративно изымает у него часть архива – и внимание было привлечено. В мае 1967 г. наступил «момент истины» (если слово «истина» хоть как-то может быть соотнесено с Солженицыным). Ещё в марте «мэтр» взялся сочинять обращение (по сути – политическое) к IV Всесоюзному съезду писателей СССР. За пять дней до открытия съезда он начал рассылать своё письмо, и 31 мая оно было опубликовано французской газетой «Le Monde», после чего его стали перепечатывать другие издания, в том числе эмигрантские.

Вот как сам Солженицын – внимание! – характеризует ситуацию: «…ведь Запад не с искажённого “Ивана Денисовича”, а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряжённо следить». Иными словами, сигнал был подан и принят. На Западе поняли: появилось нечто, что можно использовать в качестве орудия в Холодной войне. Прав был В. Шаламов, написавший позднее Солженицыну: «… Пастернак был жертвой Холодной войны, Вы – её орудие».

Как заметил Г. А. Морев, в середине 1960-х Солженицын перестал быть литератором в традиционном смысле; все его произведения после этого срока – силовые акции, все тексты – удары по СССР. Именно с середины 1960-х и особенно на рубеже 1960-1970-х годов к Солженицыну в его новом качестве начинают присматриваться западные спецслужбы и – под определённым углом, сообразным новым задачам – КГБ. Вскоре рукописи Солженицына находят свой путь в парижское издательство YMCApress.

А. Флегон, автор книги «Вокруг Солженицына», писал, что именно американская разведка была действительным хозяином эмигрантских изданий, включая YMCA, которая финансировалась ЦРУ и русским отделом Госдепа. Выскажу предположение о том, что поворот Солженицына от литературы к рекламно-конфронтационной (по отношению к СССР) политике был связан не только со стремлением сделать карьеру на Западе (в мировом масштабе), но, помимо прочего, со следующим. При всей эгомании, при всём представлении о собственном величии подсознательно Солженицын, скорее всего понимал, что ни новым Толстым, ни даже новым Шолоховым ему не стать – не допрыгнуть. Кстати, именно поэтому он так ненавидел Шолохова и клеветал на него – хотелось занять его место. Не будучи способным создать нечто даже близко подходящее к уровню не только «Тихого Дона», но также «Поднятой целины» и «Донских рассказов», он стремился отнять у Шолохова великий роман, отказывая в авторстве. Это похоже на логику подлеца Ромашкова («Ромашки») из каверинских «Двух капитанов»: не будучи способным на такую любовь, которую испытывал к Кате Татариновой Саня Григорьев, он – в подлости своей – мог только одно: постараться отнять у него Катю, в чём сам откровенно признался Григорьеву.

4

Но, может, Солженицын, по крайней мере, крепкий мастеровитый писатель, мастер пера?

Нет, не тот случай.

Начать с того, что есть существенная разница между теми работами Солженицына, которые редактировал сильный редактор (например, А. Берзер в «Новом мире»), и теми, которые будущий нобелевский лауреат редактировал сам. Если первые короче вторых (отредактированный Берзер, т. е. отжатый от «воды» – повторов, длиннот, стилистической разноголосицы с перебором псевдорусских выражений – «Один день…» уменьшился в три раза!), более цельны и осмысленны, то вторые – длинные, рыхлые, рассыпающиеся на куски тексты; достаточно взглянуть на графоманское «Красное колесо».

В серьёзном литературном таланте Солженицыну отказывали весьма разные, нередко принадлежащие к различным литературно-политическим лагерям писатели и критики: В. Войнович, В. Лакшин, Б. Сарнов, Ю. Поляков и ряд других. Думаю, все они подписались бы под вердиктом В. Шаламова: «Солженицын – писатель масштаба Писаржевского». Отмечают исследователи и искусственный псевдорусский язык Солженицына – язык горожанина, старательно канающего под якобы простой исконно русский говор.

Из всего сказанного – простой вывод: Солженицын – тотально сфальсифицированный по политическим причинам литератор; посредственный писатель третьего (в лучшем случае) ряда.

5

Чтобы реально стать орудием Холодной войны, чтобы с полным основанием, подобно Плохишу, прокричать: «Радуйтесь!.. Это всё я, Плохиш, сделал […] То-то сейчас грохнет», – Солженицыну нужно было изготовить некий опус, причём не художественный, а политический, бьющий по Советскому Союзу и очерняющий его в глазах западной общественности. Таким «произведением» стал «Архипелаг ГУЛаг». А. В. Островский в фундаментальном исследовании «Солженицын. Крушение мифа» со всей скрупулёзностью установил, что «Архипелаг…» был написан в четыре захода с февраля 1965 по апрель 1968 г.: 90 авторских листов (почти 2000 стр.) за 300 дней, т. е. чуть более 6 страниц плотного текста в день.

Солженицын писал «Архипелаг…», но не публиковал его, а прятал, как он утверждает, по знакомым, и так длилось минимум пять лет – до 23 августа 1973 г. В тот день произошли два события: 1) Солженицын дал большое интервью иностранным корреспондентам; 2) КГБ изъял один из экземпляров «Архипелага…» у Е. Воронянской, которой Солженицын отдал его на хранение (очень похоже на согласованное обеими сторонами – КГБ и Солженицыным – активное мероприятие). После изъятия Воронянская повесилась, и 5 сентября Солженицын дал команду печатать «Архипелаг…» в эмигрантском издании YMCA-Press (Париж).

В тот же день, 5 сентября, советскому руководству было передано написанное в конце августа провокационное солженицынское «Письмо вождям Советского Союза». В руководстве не было единой точки зрения, что делать со скандалистом. Одни (Брежнев, Косыгин) считали необходимым арест, другие (Андропов) – высылку. Уже тогда Андропов чётко зафиксировал, среди кого Солженицын и его писания найдут поддержку – среди десятков тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. И, действительно, в «Архипелаге…» Солженицын с симпатией пишет и о бандеровцах, и о власовцах, пытаясь их облагородить, а фактически – реабилитировать. «Литературный власовец» – эта характеристика приклеилась к Солженицыну и из-за содержания его деятельности в целом, и из-за того, что он выступал на стороне Запада в борьбе последнего против СССР (но, в отличие от А. А. Зиновьева, не раскаялся и не покаялся в этом), и из-за конкретной позиции по Власову. Своим «Архипелагом…» Солженицын по сути доказал, что он – власовец, причём не только литературный, но и политический.

Вернёмся, однако, к дебатам 1973 г. в советском руководстве – оно колебалось. Солженицын же тем временем повышал градус, накал противостояния. Он использовал неповоротливость зрелой брежневской системы, её мягкость (а, точнее, – дряблость), её оглядки на Запад. Разумеется, тогда не было крайних форм холуйства перед Западом, характерных для большей части постсоветских элит и их медиаобслуги, однако уже тогда была видна зависимость части советского руководства от мнения Запада, с которым хотели дружить («детант»). Вкупе с управленческой неповоротливостью власти всё это давало Солженицыну шанс.

«Советскую власть образца 70-х годов, – пишет В. Войнович в книге о Солженицыне «Портрет на фоне мифа», – Андрей Амальрик сравнивал со слоном, который хотя и силён, но неповоротлив. Ему можно воткнуть шило в зад, а пока он будет поворачиваться, чтобы ответить, забежать сзади и воткнуть ещё и ещё. Так примерно и поступал со слоном-властью Солженицын». Осенью и в декабре 1973 г. советское руководство так и не раскачалось что-либо решить по поводу Солженицына, и в начале 1974 г. он делает следующий ход.

11 февраля 1974 г. Солженицын запускает Манифест «Жить не по лжи» и добивается желаемого результата: его арестовывают, обвиняют в измене Родине и лишают советского гражданства. На следующий день, выдав приличную одежду (включая пыжиковую шапку) и 500 западногерманских марок, его сажают на самолёт и отправляют на Запад. Здесь в 1975 г. он получает Нобелевскую премию по литературе – за «Архипелаг ГУЛаг». Впрочем, то, что здесь литературой и не пахнет, а речь идёт сугубо о политике – об антисоветской политике, о Холодной, информационно-психологической войне против СССР, – писала даже западная пресса. Ограничусь только одним примером: влиятельная западногерманская Die Welt охарактеризовала Нобелевскую премию Солженицына как политическую демонстрацию. То есть, проще говоря, расценила «нобелевку» как 30 серебреников.

Исходно немалую роль в шустрении по выдвижению Солженицына на Нобелевскую премию сыграл НТС – Народно-Трудовой Союз, организация ярых антисоветчиков, ставившая задачу свержения советского строя (до середины 1950-х годов – исключительно насильственного). «Окормляли» НТС ЦРУ и БНД. Впрочем, как выясняется, не только ЦРУ и БНД, но и КГБ. А. В. Островский в своей работе о Солженицыне ссылается на бывшего работника 5-го Управления КГБ СССР подполковника А. Н. Кичихина. «Многие наши сотрудники в кулуарах управления, – подчёркивал подполковник, – говорили довольно откровенно: если бы КГБ не подкреплял НТС своей агентурой, Союз давно бы развалился… Получалось, что мы подпитывали НТС и кадрами, и, так сказать, интеллектуально»^[3].

Признание А. Н. Кичихина – не хвастовство и не преувеличение. Эмигрантские организации с самого их возникновения были нашпигованы советской агентурой. Что касается НТС, то В. Буковский вообще называл его «организацией-двойным агентом», искусственно поддерживаемым и ЦРУ, и КГБ, – так сказать, совместным предприятием (создаётся впечатление, что таким же «совместным предприятием» был с определённого момента и Солженицын, не говоря уже о диссидентском движении в СССР). Другие вопросы – какие функции выполняла эта агентура в эмигрантской среде и какую роль это сыграло в конечном счёте в разрушении СССР.