Но за пару месяцев до прощания с семилетним образованием к Боре, а, точнее – к его маме приехал её родной брат из Алма-Аты. Дядя Анатолий. На мамин день рожденья. Там, в стольном граде, он уже больше десяти лет полз по карьерной лестнице ввысь от простого комсорга домостроительного комбината до заместителя министра промышленности, строительства и связи. Добрался таки. Заскочил в кресло высокое. Причём самостоятельно. Только с помощью силы воли! И при символической поддержке друзей из ЦК компартии республики, которых ему сам бог послал, как утверждала его сестра, мама Борина.

Бог, возможно, был не в курсе, что мамин брат ещё комсоргом комбината организовывал с другими комсоргами разных контор отдых для простых инструкторов ЦК в лучших заповедниках Заилийского Алатау, где было несколько блуждающих ночами снежных человеков и много лесничеств с добрыми егерями, меняющимися девичьими бригадами, собранными комсоргами исключительно для доброго дела – для расслабления молодых усталых инструкторских тел, измученных кабинетным трудом.

Там прятались за тянь-шанскими елями просторные деревянные дома с десятком комнат, большая, пахнущая недавно срезанной осиной банька. Чудесная, гладящая душу фабрика по производству радости. С дубовыми и пихтовыми вениками, бассейном, коньячком и ружьями, с которыми отдохнувшие гости в голом виде носились по горам и долам, извергая банный пар от тел в горный лес, попутно стреляя в совсем не кажущихся ночью после парной и водочки кабанов, гиппопотамов, тигров и мамонтов.

– Ты, Борька, не рвись в рабочий класс шибко-то, – лениво говорил большой мамин брат за праздничным ужином. – Скоро коммунизм же грянет. А при нём всю работу чёрную делать будут роботы, всякие механизмы. Народ будет отдыхать и заниматься только интеллигентными делишками. Петь, музыку сочинять, писать книжки, малевать картины и кино снимать. Да ещё останутся те, кто всем этим будет руководить. Потому как без верной направляющей руки даже внутри коммунизма те же писатели такого начеркают, что перед гадскими капиталистами стыдно будет народу нашему.

– А чего ж ему делать-то, Борьке? – схватилась за голову сестрёнка дяди Анатолия. – Он же тупой как наши ножики в доме. Отец его как помер, царствие ему небесное, так точить и некому. Я не умею, мамка моя престарелая тожеть уже не способная, ножики из рук выпадают. А Борька и не знает обо что точить. Кудой ему, придурку, приткнуться при коммунизме?

– Вот тебе наказ мой, Борис Ильич, – дядя Анатолий встал, выпил стакан, зажевал колбаской. – Ты учись себе дальше. Нынче уже десять классов, не одиннадцать. Год мучений вам устранили, догадались. А потом я тебя определю в культурные люди. Чтоб ты народом руководил, а не наоборот. Понял умную мою задумку?

– И чего предстоит делать? – испугался разрушения мечты Борис. – Это что, экскаваторов не будет что ли при коммунизме?

– Они-то не пропадут, – поднял указательный палец дядя. – Но за рычагами будет сидеть железный человек, сделанный из стали, проводов и радиодеталей. И мозги будут из них же. Вот он и будет копать руду. А ты, Борька, приедешь ко мне и я тебя определю туда, где не работать надо, мозоли набивать, а управлять. Представь, что ты на автобусе руль крутишь. Вот куда крутнёшь, туда народ на твоём автобусе и поедет. Управлять будешь народом. А это полезнее, чем ковш посылать туда, да обратно. Хоть это понял?

– Это он понял, – определила Борькина маманя, сеструха дяди Анатолия.

И угадала. Через два года Борис понял. Работать руками – удел недоразвитых умственно, а умным надо головой работать. Талантов у него не было ни к писательству, ни к музыке. Считать в уме он тоже к семнадцати годам не приспособился. Оставалось ехать к дяде Анатолию и делать то, что он за Борьку придумал. А он-то, дядя Анатолий, заместитель министра промышленности, строительства и связи. Большой человек. Глыба. Всё строительство от него зависит. Вот крикнет он на собрании с похмелья: – «А ну-ка начинаем строить повсеместно только автовокзалы, вокзалы нужные, железнодорожные вокруг всех городов, и автобусные остановки с ресторанами внутри!» И всё! Пошло дело. Вся страна в вокзалах через пару лет, а с остановок автобусных никто никуда не едет. Все гуляют в кабаках. Такая власть у зама министра.

– Я тебя, Борис, сажаю сперва инструктором столичного горкома комсомола. Буду жив – через три года определю инструктором горкома партии в Алма-Ате. А далее направлю служить партии в областном центре секретарём горкома Кустанайского.

Здоровье у дяди было крепкое и он как обещал, так и сделал. Через пять лет сел Борис Ильич Камалов в кабинет второго секретаря. В горкоме города Кустаная. Знал он мало, книжек так и не приучился читать, но руководил правильно. Согласно линии партии. Выучить линию одну – это ж не схему телевизора освоить и понять. А тут пришел к нему года три назад скромный бухгалтер Русанов от фабрики «Большевичка» с идеей, которую читатель уже знает. И понравилась ему идея, хотя партия не дозволяла вести частное производство.

– Для партии это, конечно, позор, – сказал Борис Ильич. – Но я-то в ней – пылинка незаметная. Потихоньку можно шить втихаря. На святом и всесоюзном советском строе не отразится наш скромный порыв – улучшить качество спецодежды.

Так и стал Камалов предводителем, подпольщиков «цеховиков». О чём никто не догадывался. Даже жена Наталья. А партии такую мелочь и не разглядеть было. Ей виделись в основном великие, глобальные дела. Целина, нефть, газ, Саяно-Шушенская ГЭС, космос и поворот рек в обратную сторону.

Шура пришел к нему как раз после того, как первый секретарь похвалил Камалова при всём коллективе горкома за строгое соблюдения устава и принципов марксизма-ленинизма. Аплодировали Первому на всякий случай стоя, поскольку никто из горкомовцев толком не вникал: что это такое – основы марксизма. А ленинизма тем более. Не семнадцатый же год. Сейчас уже не основы. Уже развитие их задумок всемирного значения. Малович вошел в городской комитет без допросов сторожевых вахтёров, что явно означало наличие в СССР демократии. Поздоровались Шура и Борис сдержанно, официально, как положено двум ответственным за народ и служение законам социализма представителям власти.

– Присаживайтесь, Александр Павлович, – ткнул Камалов пальцем в сторону стула напротив себя, по другую сторону большого стола с зелёным сукном поверх крышки и зелёной высокой настольной лампой на фигурной ножке. – Тему разговора нашего я заранее знаю. Поэтому и начнем не издалека, а прямо-таки с вашего желания.

Малович пришел в форме, с которой просто не успел снять все медали и ордена. Он сел, закинул ногу на ногу, фуражку аккуратно опустил кокардой вверх на сукно и причесал свой красивый волнистый волос перламутровой расчёской, вырезанной одним умельцем, который вышел из заключения и в знак уважения за аккуратное задержание и рекомендацию суду небольшого срока вырезал Шуре расчёску из большой морской раковины, и подарил в день советской милиции.

– Я думаю, что вам, Борис Ильич, надо ликвидировать все, созданные вами и работающие вопреки закону частные цеха, связанные со швейным производством спецодежды, – Александр Павлович произносил это тягуче, с акцентом почти на каждом слове. – Вы можете удивиться, что просьба эта идёт от сотрудника уголовного розыска.

– Да в общем-то я в курсе, что были нарушения, хотя мне докладывали, будто нет никаких проблем и качество товара нравится потребителям. Шьют действительно лучше, чем государственные фабрики. Но недавно мне Алексей Русанов доложил, что лично вы раскрыли десять убийств, которые были заказаны разными руководителями моего производства и исполнены бывшими уголовниками.

– Ну и зачем вам кипеть с ними в одном котле, Борис Ильич? Мы посадили многих. И заказчиков, и убийц. Но на допросах составлялись протоколы. Ваша фамилия в них отсутствует только по моей просьбе. Я знаю, что вы всего лишь организовали дело, помогали с расселением цехов да по ходу договаривались о сбыте товара и поисках дешевого сырья. Вы никого не убили, не заказали ни единого убийства. С точки зрения уголовного кодекса на вас нет вины. И я бы к вам не пришел. Если бы не одно обстоятельство.

Камалов тщательно делал вид, что он спокоен, поскольку перед законом чист.

– Да, – сказал он. Поднялся, походил минуту по ковровой дорожке и аккуратно сел, дёрнув брюки с острой стрелкой вверх, выше колен. – Я чувствую, что обстоятельство это для меня опасно. Вы имеете в виду деньги, которые мне собирали с цехов?

– Да я про них не знал бы, если бы один задержанный, не Русанов, не написал об этом в протоколе. Но это недоказуемо. В суд эти факты не попадут вообще. Расписок о получении вы не давали. Записей об этом нет ни у кого. Так что, эта тема нам не интересна.

– А чего мне опасаться? – тихо спросил Борис Ильич.

– Я хочу сегодня полностью закрыть дело подпольных швейников, – Малович нагнулся над зелёным сукном. – Но не уверен, что на суде оставшиеся пока на свободе участники производства, свидетели, а так же сами подсудимые не упомянут вас как родоначальника частного производства. Как организатора.

Тогда вами может заинтересоваться КГБ республики, которому сопротивляться – себе дороже будет. Организация теневого частного производства без прочих отягчающих – это уже статья.

Преступное нарушение закона. Преступление, проще говоря. У нас же нет частного производства и собственности. Вот уголовный кодекс. Открываем вот тут. Читаем.

«Статья 63-2. Организация или руководство преступной группой

либо преступным сообществом, участие в преступном сообществе.

Создание организованной преступной группы, руководство ею, а

равно участие в ней наказываются лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества.

Организация или руководство преступным сообществом, а равно

участие в нем – наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет с конфискацией имущества.»

-Так ваша команда швейников и есть – преступное сообщество. А вы, получается, организатор. Ну и чего ради вы должны сесть лет на пять в лучшем случае? Или на десять с конфискацией?

Камалов задумался и стал снова гулять по дорожке зелёной с красными полосами по бокам.

– А если мы сегодня же всё закроем, уберём оборудование и людей, уничтожим все бумаги? – спросил он без испуга, но с осторожностью и надеждой. – Бумаги сожжем все до одной за весь период работы. Тогда нас как бы нет и не было вообще, да?

– Так я и пришел к вам не приказывать, а посоветоваться. Да. Уберёте людей, оборудование и все бумаги, то доказать, что именно вы работали, а шили одежду конкретные подпольные частные цеха, вряд ли удастся, – Шура глубоко вздохнул. – Вам, если что, такая должность потом уже даже сниться не будет.

– Да…– протянул Камалов. – В общем, считайте, что уже нет цехов.

– Вы, главное, так сделайте, чтобы они просто адреса не поменяли. А то уедут на окраины города, и там шуровать будут дальше.

– Не будут. Закроем полностью, – твердо заявил Борис Ильич. – Обещаю.

– Вы не против, если я этот процесс проконтролирую? – улыбнулся Шура.

– Да что вы! – Камалов пожал Маловичу руку. – Пожалуйста. Но завтра не будет уже ни одного цеха.

– Спасибо. Я тогда пойду,– Шура продолжал улыбаться.

– Удач вам в вашем опасном труде, – тоже улыбался Камалов.

И майор Малович козырнул да вышел. Надо было идти к своему командиру и принимать дело об ограблении сберкассы. С долгой и страшной работой по подпольным цехам Шура мысленно попрощался, имея слабую надежду, что больше ему влезать в похожий кошмар не потребуется.

– Подполковник Лысенко глядел на несколько заявлений, лежащих перед глазами и что-то неслышно бормотал. Рассуждал умственно.

– Вот, Шура, читай, – подвинул он Маловичу заявления и объяснения сотрудников сберкассы.