Выстреливающие из огня куски щебня били по шлемам воинов. Ощутимый удар заставлял их пошатнуться, но не причинили большего урона. Все же воин падал, кричал, сдирая с себя шлем. Затем он отползал в сторону, пока не оказывался в десяти шагах от строя и бежал.

– Держаться! – увещевания не помогали.

Дым не рассеивался, но сменился на другой. Стал чистым, совершенным. Каким и должен быть дым.

Запахло жареным мясом, углем. Неожиданно все ощутили голод. Чувство столь не уместное, что отряд окончательно утратил стойкость. Построение развалилось. Воины бросили щиты, копья и разбежались. Командир отступил на пару шагов от дымной стены. Поджилки тряслись, противоестественный голод червем вгрызся в кишку.

Беспрестанно сплевывая, командир отступал. Он не бросал щит – это защита. Не отбросил топора – оружие. Оглянувшись, он заметил рядом только раненных, стонущих. Кто-то блевал. У многих слезились глаза, изъеденные дымом. Священника рядом не было. Следы его затоптали разбежавшиеся воины.

Дым на мгновение рассеялся. За черно-белым саваном, скрывшим дневной свет, поднялась гора плоти. Все еще живая, все еще опасная. Командир икнул и предпринял тактическое отступление, как можно скорее увеличивая расстояние между собой и врагом.

Преследовать его никто не пытался. Назгала обуял такой же страх, как и вышедших из схватки победителей. Бежать Назгал не мог. Обожженные ноги отзывались вспышкой мучительной боли каждый шаг. Тяжелая плоть вибрировала при каждом движении, раздражая поврежденную кожу.

Под черным покровом на стопах, икрах вздулись пузыри, наполненные жидкостью. Назгал не сомневался, что эта жидкость на вкус не похожа на священные напитки. Всего лишь гной или сукровица, что образовывались в волдырях от ожогов.

Он ушел, двигался на собственных ногах, а не полз. Хотя подставлять голую спину под удары воинов страшно, Назгалу пришлось идти в полный рост.

Именно такой образ запомнил командир, оценив иначе.

Назгал уходил, не сохраняя достоинство, а потому что не мог ползти на четвереньках. Руки и ноги обожжены. Так меньше боли.

Кожа ездила по мышцам, что удерживали кости, раздражая раны и царапины. Пот выжигал огненные ручейки в тех местах, где жалящее оружие оставило кровавые прорехи. Пот раздражал ожоги, но в то же время облегчал боль.

Пройдя десяток шагов по полосе отчуждения, Назгал остановился, поднял голову к небу и тяжело вздохнул. Сердце безумной птахой билось в груди. Дыхание сбилось. До леса еще десяток шагов, похожих на бесконечность. Под ожиданием страшного удара в спину.

Назгал уже чувствовал, как металл рассекает плоть, погружаясь глубже. Достигнет печени или почек. Выше враги ударить не рискнут, не сознавая, что за существо пред ними и какова его анатомия.

А ведь это обычный человек, лишь волей случая наделенный чудными свойствами.

Назгал оторвал часть жгутов, свисающих из бока. Сунул их в рот и принялся жевать. Словно разваренный кусок сапога. Назгал знал, с чем сравнивать. Но в отличие от сапога в жгутах содержалось больше полезных веществ.

Еще не закончив работать челюстями, Назгал проглотил аморфную массу. Она упала на дно живота, источая вокруг тепло и умиротворение. Все же благословение его не оставило. Несмотря на неудачу, Назгал все еще вестник благородной грибницы, лидер гнезда и преображенных людей.

У него есть цель, до которой придется ковылять на обожженных ногах. А погибшие совершенные погибли не зря. Все люди обречены на смерть. Кто-то этот дар получил раньше намеченного. Что ж с того.

Назгал добрался до леса, ввалился в заросли. Деревья здесь росли неплотным строем. Кусты смородины прилепились к стволам, ища укрытия от летнего зноя и зимнего мрака.

Проломившись через тучные кусты, давя ветви и ощущая кисловатый запах размазанных ягод, Назгал рухнул в относительно безопасном месте. Ветви скребли по обожженной, покрасневшей коже, оставляя белые метки. Мощную шкуру они не могли пробурить. Все равно их прикосновения болезненны.

Назгал закашлялся, попытался выплюнуть черную мокроту. Легкие будто покрывала сажа. Воздуха не хватало. В голове помутилось. Глаза ничего не видели, пока Назгал не понял, что это слезы. Он не оплакивал погибших или собственную неудачу.

Расчихавшись, Назгал утер слезы, выковырял из носа черные сопли. Затем он принялся протыкать сучком волдыри на ногах, как делал всегда в детстве.

Теперь детство вспомнилось в особенно ярких красках. Словно не было перемен, стеной закрывшей измененного человека. Эти перемены, завеса чудес должны были избавить память от мерзейших воспоминаний.

В минуту слабости они воскресли, чтобы тыкать палочкой несчастное, раздувшееся существо. Еще полное силы, но обескровленное поражением и ранами. Только и ждали этого мгновения.

Все взращенные плоды боли и унижений исторгли семена. Они нашли плодородную почву, изъедая сомнениями преображенную душу Назгала. Он не желал этого, но это происходило против воли. Ни один человек не властен над кошмарами жизни.

Со стоном он поднялся, стряхнул с ног грязь, куда доставали руки. Все тело болело, кожа горела. Надо идти, оставаться здесь нельзя. Со стороны лагеря поднимался черный дым, в восходящих потоках крутились белые хлопья. Под огнем оставались существа, которых Назгал прозвал совершенными.

Он подумал, что не все пошли за ним. В гнезде еще должны остаться совершенные. Община не убудет. Пожав плечами, Назгал развернулся и поковылял прочь. Некоторое время шел, переваливаясь с боку на бок. Идти быстро нет сил. Каждая встречная ветка стегала по красной коже, срывая лоскуты.

Боль оказалась не настолько приятной, как ожидал Назгал. Лучше уж совсем без боли. До гнезда несколько дней пути, очерченных красными лоскутами страданий. Именно болезненные ощущения вернули восприятие границ дня и ночи. Мир все же двигался, как бы не пытался не замечать этого Назгал.

Чтобы уменьшить боль, он вышел на тропинку. Грязь смачивала обожженные ступни, чуть снижала боль. Затем она засыхала и слезала с ожогов, прибирая следом целые лоскуты. Следом оставались кровавые, гнойные отметины в почве. С них со временем начали подниматься плесневелые волоски, закручивающиеся на концах в спирали.

Мир не отпускал его, хотел сделать своей частью. Исполнилась лишь одна мечта Назгала – убиты его люди. Он улыбнулся. Ведь добился того, что хотел. Нельзя говорить о произошедшем, как о поражении. Такое слово существует у обычных людей, оставшихся в собственных темницах.

Назгал свободен и освободил мир от десятка бесполезных существ.

С этой стороны зрения картина иная. Намного приятнее. Не потребовалось особых мысленных усилий, чтобы забыть о фактах. Нет. Убитые остались. Их тела все еще тлели под обломками частокола. Зато их смерть преобразилась. Вознеслась до небес, поскреблась когтями о трон Хранителя.

Сделанного не вернешь. И этого не требуется. Ведь план, замысел, идея – все успешно.

Назгал уже шел не пошатываясь, выпрямившись. Его руки поддерживали массивные бока, поглаживая отросшую грибницу. Оторванные кусочки неприятно покалывали обожженные ладони. Со временем жгутики восстановятся, тело станет совершенным.

Теперь он не пригибался. Груз воспоминаний не гнул его к земле. Назгал хотел утопить того мальчика, которым жил в зловонной жиже болот. Оставить его там, где родился. Ведь даже это тело не принадлежит ему, его родителям, общине, породившей его.

Шаг стал уверенным, размашистым. Ноги утопали в земле, оставляя глубокие впадины. Следы напоминали о прошедшем существе, похожем на диковинного монстра. Как след посланцев Хранителя, навеки запечатленный в камне. Глина усыхала, трескалась. Края вокруг следа осыпались, но сам он сохранялся.

Огромная дыра в земле. След пяти пальцев и тяжелой пяты.

Преследовавшие Назгала люди подметили перемену на второй день пути. Воины, вновь собранные в лагере, отправились вдогонку монстру, что избежал наказания. Оно ушло, но еще не скрылось за завесой ядовитых миазм.

С неба сыпались частицы пыли. Воины защищались от них пучками трав в мешочке, приколотом к вороту рубахи. Освященные травы должны отпугивать миазмы, очищать воздух вокруг.

Хотя почти каждый чихал, носы раскраснелись и опухли.

Недолго совещаясь, люди осмелились продолжить преследование. Командир не собирался оставлять добычу. Трофей – отрубленная голова монстра, будет по достоинству оценен. Возможно, отряду позволят выбрать знамя, на копье водрузят эту отрубленную голову.

Слава, богатство.

След прошедшего здесь монстра пугал. Воины решили, что чудовища боятся огня. Вон, как легко чудесная земляная смола их погубила. Остались лишь обгоревшие тела – такие человеческие, что аж по спине мурашки бегут. Не удалось найти тех многоруких монстров. Остались лишь тощие, жалкие огарки. Кости с пригаринками мяса в оболочке из хрустящей кожи.

Преследователи захватили с собой горшки с волшебным огнем. С земляным маслом, привезенным из столицы. Священник прочитал заклятие и отослал воинов на праведный бой. Трут, кремень, кресало имелись у каждого.

Назгал заметил преследователей после второго захода солнца. Он остановился, оглянулся. С одной стороны располагался седой лес, с другой – заброшенное поле. Можно скрыться среди деревьев, где воины не смогут действовать совместно. Лишь как отдельные единицы.

Недолгого опыта хватило, чтобы прикинуть тактику.

Мог устроить ловушку, но решил действовать иначе. Все-таки старый воин Борд научил его кой-чему. Всегда нужно удивлять, действовать нестандартно.

Назгал вошел в поле, вернулся через заросли назад, вновь прошел по своим следам. Сделал так несколько раз, создав петлю. Он присел среди жестких стеблей, на которых проросли пара-тройка зерен. Не похоже на культивированную пшеницу. Колосья совсем небольшие, покрытые какой-то паршой.

Протянув руку, Назгал сорвал несколько колосьев. Он разжевал головку, содержащую питательные зерна. Желудок узнал человеческую пищу, потребовал еще.

Сидя в зарослях, Назгал жевал. Сухие чешуйки, покрывающие зерна, ранили нёбо, застревали между зубами. Зато живот радовался, учуяв привычную, такую человеческую пищу. Устало тело от дикого питания, основанного на мясе. Зачастую не жаренном, вонючем.

Воины показались перед закатом. Они двигались неровной цепочкой, держась дороги. Шли по следам, поглядывая на лес с очевидным испугом. Невысокие деревья страшили их. За каждым тонким стволом чудилось жирное чудовище, готовое выпрыгнуть и растерзать зазевавшегося.

Поле – пусть брошенное, все же имело культурное происхождение. Это дело рук человека. Еще чувствуется запах горелого, от выжженного участка. Так крестьяне освобождали новую пашню, обновляли травяной покров на отдыхающих участках.

То пах не весенний уголь, впитанный землей, дающий плодородие. То пахла обожженная плоть. Не тех тысяч погибших в бестолковом пламени животных и птиц, а тело Назгала, ушедшего из лагеря.

Он вышел на дорогу, оказавшись за спиной воинов. Пошлепал по земле следом за ними. Размышлял о том, напасть сейчас или повременить.

Воины сами сделали выбор. Заметили преследователя. Замыкающий оглянулся, моргнул, отвернулся и вновь посмотрел назад. В его голове пронеслась мысль, что он намеренно выбрал это место в отряде, чтобы не столкнуться с чудовищем.

Одно дело – колоть тварей с частокола, а другое встретиться с ней лицом к лицу. Когда в руке только копье, имеющее перекладину возле жала. Как у благородного охотника, идущего с обученными псами на медведя.

Копье дает хоть какую-то надежду. Позволяет держать тварь на расстоянии от себя.

Воин пискнул, а затем закричал. Остальные тут же остановились, присели – выучка, все же. Они начали озираться, ища опасность. Их глаза уставились на темный лес. Из рук посыпались кувшины с нафтой. Один тут же принялся стучать кресалом о камень, высекая искры.