– Это не банши, – сказал Гленнон, хотя и не знал наверняка, кто такие банши. Пускай Ли объясняет все странности острова наличием чудовищ. Гленнон был, наверное, не слишком умён – к сожалению, он не унаследовал ум от отца, – но и такой безграничной фантазией, как Ли, тоже не обладал.

– То ты утверждаешь, что снаружи разгулялся ветер, то говоришь, что это банши. Выбери уже что-то одно.

– А почему не может быть всего сразу?

– Потому что так не бывает, – Гленнон плюхнулся на ступеньки, обессиленный после падения с велосипеда. – Откуда ты знаешь про всех этих созданий?

– Кино смотрю.

– Я тоже смотрю. Но про банши первый раз слышу.

– Так ты смотришь про Индиану Джонса, а я про всякие полезные вещи!

– Ну да, фильмы про чудовищ.

– Да. – Ли с треском захлопнула дверь и добавила: – Между прочим, у тебя на штанах огромная дыра. Вид жуткий!

Гленнон взглянул вниз и убедился, что она права: левая штанина была разорвана выше щиколотки сантиметров на десять. Он чувствовал себя ужасно. И этот ужас угнездился где-то глубоко в груди. Мальчик потёр ушибленное место, пытаясь понять: это скверное ощущение от ушиба или это что-то другое. Ему казалось, что вот-вот случится нечто ужасное… или уже случилось, но он об этом пока не знает.

Ревун снова завыл, но теперь шум бури почти заглушал его.

Порывшись в кармане, Гленнон вытащил оттуда измятую открытку от папы. Его почерк с завитушками иногда было трудно разобрать. Он походил на волны озера Верхнего, налетающие одна на другую и исчезающие во тьме.

Папа был краток:

«В Брюсселе прекрасный исторический музей!»

На открытке был изображён бельгийский университет, где папа преподавал в этом семестре.

– Это скверная лужа, – сказал папа, когда узнал, что мама собирается переехать на озеро Верхнее на всю осень. Он попытался найти в атласе остров Филиппо, но острова на карте не было: слишком маленький.

– Озеро Верхнее любит топить корабли, – сказала Ли.

– Озеро не может «любить» топить корабли, Ли. Оно просто существует, и погода случается разная. На этом озере часто бывают сильнейшие шторма, и те, кто здесь плавает, это знают и умеют их предсказывать.

Гленнон потряс головой, чтобы избавиться от воспоминания, и вслух пожаловался, что подлец Симус оцарапал его (словно и правда говорил с папой).

«Страх – животный инстинкт», – ответил бы папа. Он часто так говорил, когда Гленнон просыпался от ночных кошмаров. «Мы не животные, Глен…»

– Значит, мы не должны вести себя как животные, – закончил Гленнон вслух.

Он вспомнил мальчика на дороге. Гленнон попытался забыть о своём страхе и рассуждать здраво.

– Глен, – сказал он сам себе, понизив голос, чтобы было похоже на папу, хотя он терпеть не мог своё уменьшительное имя, – ты должен понимать, что наш мозг эволюционно развивался тысячи лет, чтобы научить тебя защищаться от хищников. Сегодня свет твоего фонарика на руле отбросил гигантскую тень от Симуса. Тень была похожа на мальчика, а глаза Симуса светились в темноте. Всё так просто, мог бы сразу сообразить!

– Сам с собой разговариваешь? – спросила мама, выходя из столовой.

Гленнона прошиб пот.

– Да нет, я… Здесь был Симус, это я с ним… – хотя Симус остался с Ли. Гленнон сомневался, что разговоры с котом – хорошее оправдание, но признаться, что говорил сам с собой, было бы ещё хуже.

Мама стала подниматься по лестнице, её шаги были совсем не слышны за воем ревуна.

– Мам, зачем было переезжать? – Гленнон чувствовал, что сердится. Он считал, что лучше было бы вообще сюда не приезжать.

– Ты спрашиваешь, почему мы уехали из дома или почему мы приехали именно сюда?

Гленнон смотрел на спокойное лицо мамы. Она, казалось, никогда ничего не чувствовала, и это его озадачивало, потому что он-то чувствовал многое.

– Глен, мне не нравится жить в нашем доме, когда папы нет. – Мама потихоньку бесшумно поднималась по лестнице, даже ступеньки не скрипели. – Надо было где-то жить, а бабушки не стало. Вот и пришлось перебраться сюда.

Она исчезла наверху, а Гленнон не мог перевести дух, осознав, что им некуда было больше деться. Он вспомнил, что никогда не мог понять, почему мама не хочет оставаться дома одна.

– Не доводил бы ты маму до слёз, – перед ним возникла Ли с Симусом под мышкой. Кот зашипел на Гленнона.

– Я не доводил! – возмутился Гленнон. Он бы никогда не довёл маму до слёз. Ли возникла перед ним неожиданно, словно ниоткуда. И как только женщины в этой семье передвигаются так бесшумно? – Мама никогда не плачет!

– Если ты никогда не видел, как мама плачет, это не значит, что она никогда не плачет! – щёки Ли загорелись злым румянцем, и она тоже поднялась на второй этаж.

Гленнон двинулся прочь от лестницы, чувствуя, будто его дважды поразили прямо в сердце: сперва мама, потом сестра. Он побрёл через столовую на подгибающихся ногах. На кухне он взял ломоть хлеба и отрезал сыра. Мальчик медленно жевал, глядя на туман за кухонным окном.

…Бум! Ревун словно захлебнулся. Звук был такой, как будто часть утёса откололась и рухнула в озеро. Гленнон замер, не донеся бутерброд до рта. Он ждал нового падения или содрогания земли. Если бы утёс продолжал рушиться, мальчик бы почувствовал…

Он вгляделся в туманную мглу. Справа возник луч света и двинулся влево. Гленнон следил за ним, пока луч не исчез из поля зрения за кухонной дверью. Прижавшись к оконному стеклу, Гленнон увидел, как первый смотритель, по имени Орвелл, сгибаясь под ветром, спешит к маяку с фонарём в руке.

Гленнон понял, что дядя уже ушёл на маяк. Он исчез сразу же, как начал завывать ревун, включённый вторым смотрителем, который был на вахте. Значит, сейчас все трое смотрителей на маяке. Почему же требовалось их присутствие? Наверное, это как-то связано с раздавшимся только что грохотом…

Гленнон поспешно застегнул плащ, надвинул капюшон и открыл дверь, чтобы пойти следом за первым смотрителем. Ветер сразу же распахнул дверь, и Гленнону пришлось навалиться всем телом, чтобы её закрыть. Несмотря на ветер, маяк был окутан туманом, поглощающим луч яркого света на верхушке. Гленнон не видел света, но знал, что он должен пульсировать: зажёгся – погас, зажёгся – погас…

Маячная башня была кирпичная, снизу и сверху покрашенная белым, а посередине тёмно-синим, так что эта часть сливалась с темнотой. Добравшись до башни, Гленнон прижался к кирпичам, чтобы успокоиться, прежде чем обходить маяк. Глубоко вздохнув, он двинулся к той стороне маяка, которая выходила на озеро, на его бурные, злобные воды.

Гленнон обогнул маяк. В тумане нарисовались голова и плечи дяди Джоба, остальное поглощала дымка. Гленнон тихонько подошёл сбоку и заметил, что первый смотритель Орвелл и второй смотритель Ортес тоже стоят рядом.

Ветер пытался сорвать капюшон, но Гленнон крепче сжал его под подбородком. Холодный воздух проникал под плащ, царапая спину. Дядя Джоб протянул руку, чтобы Гленнон мог воспользоваться его мощным телом как щитом.

Гленнон взглянул на дядю. Его тёмную бороду трепал ветер, вокруг клубился туман, и на какой-то миг он показался могучим деревом, которое заливает вода и у которого ветер обрывает листья. Ветер усилился и разогнал туман… Гленнон заморгал, отгоняя странное видение, а потом взглянул правее, туда, куда указывал дядя. Густая дымка накрыла всё озеро и беснующиеся далеко внизу волны.

Ветер взвыл, оглушая даже через беруши. Гленнон ухватился за куртку дяди, чтобы его не унесло, и мгновенно весь мир словно выдохнул – подножие утёса очистилось от тумана. И тут Гленнон увидел, на что обратили внимание смотрители: маленькое судно у самого утёса. Главная палуба треснула. Удары волн всё сильнее раскачивали его.

У Гленнона перехватило дыхание.

Матросы метались по палубе, тащили верёвки, ящики, доски… Они что-то кричали, но слова уносил ветер. Огромная волна накрыла палубу. Когда она схлынула, Гленнон увидел, что одним человеком стало меньше.

Один матрос, прижимаясь к борту, взглянул наверх. Лунный свет озарил его, но глаза оставались в тени. Он помахал рукой стоящим на утёсе. И они помахали в ответ.

Снова надвинулся туман и поглотил утёс. Человек и корабль исчезли.

3

Дядя Джоб закрыл дверь маяка, и от внезапной тишины у Гленнона закружилась голова. Он стал было вытаскивать беруши, но тут снова оглушительно взвыл ревун.

Как можно было помочь матросам?

– Туман накатил быстро и такой густой, – сказал второй смотритель Ортес, примерно ровесник дяди Джоба, лет за тридцать. В его тёмных волосах проглядывали длинные шрамы, как будто медведь давным-давно деранул его когтями. – Я не ожидал этого. Надо было раньше включить ревун. Это моя вина.

– Нет, – голос дяди раздался прямо рядом с Гленноном.

Гленнон с удивлением понял, что прижимается к дяде, словно малыш в поисках защиты. Он заставил себя отойти на шаг, хотя в его тело тут же проник неприятный холод.

– Корабли терпят крушения, – сказал первый смотритель Орвелл. По его гладкому чёрному лицу невозможно было понять, о чём он думает. – «Анабет» ходила по озеру много лет. Капитан знал, как рискованно плыть в это время года.

– И что теперь делать? – выпалил Гленнон.

Все стояли, как будто ждали, что кто-то ещё придёт на помощь. Но никого не было – здесь были только они!

– Спуститься с утёса не получится, и плыть тоже слишком опасно. Пытаясь им помочь, мы только сами погибнем, – смотритель Орвелл покачал головой. Его седые волосы смутно блеснули в свете лампы. – Кто-нибудь хочет умереть?

Гленнон встретился с ним взглядом.

– Нет!

Смотритель Орвелл хмыкнул и отошёл от остальных, а потом направился вверх по лестнице к маячному фонарю. Его шаги тяжело отдавались на железных ступенях.

– Ну что же вы? – воскликнул Гленнон. – Они же все погибнут!

– Орвелл уже очень давно смотритель маяка, Гленнон. Он видел много крушений и много смертей. Он прав, – дядя Джоб повернулся к нему и печально добавил: – Пока прогнозы погоды не станут точнее и пока не появятся приборы, позволяющие судам лучше видеть, что творится вокруг, плавать будет опасно, особенно во время шторма. Этот остров нередко становится свидетелем несчастья. Мы подали сигнал опасности. Это всё, что мы можем сделать, пока шторм не уляжется.

Всё, что они могли сделать, – это ничего не делать? Какая бессмыслица!

– И что же теперь?

– Что теперь? – отозвался второй смотритель, стоя у подножия лестницы. – Теперь мы ничего не будем делать, а ты отправишься домой спать.

Гленнон взглянул на дядю Джоба, но тот лишь кивнул и подтолкнул Гленнона к заднему входу в маяк, который вёл не на утёс. Гленнон замешкался в дверях, оглянулся и увидел, что дядя исчезает на лестнице вслед за первым и вторым смотрителями.

Смотрители шли наверх, подмётки их ботинок мелькали сквозь металлическую решётку. Гленнон смотрел, как они уходят, и злился, что они так просто сдались. Они даже не пытались! Но ощущение, что что-то не так и чего-то не хватает, усиливалось. Он затих и ждал, слушая, как ветер завывает вокруг маяка Грейвинг, как волны бьются о скалы, и ему казалось, что за всем этим шумом он слышит крики погибающих моряков. Наконец он понял, в чём дело: смотрители находились прямо над ним, но он не слышал ни одного их шага.

Гленнон вернулся к двери, сказав себе, что, должно быть, их шаги по металлической лестнице не слышны из-за шторма. Должно быть, так.

Он вышел, и тут же ветер хлестнул по ушам. Ветер рвал плащ, но Гленнон не замечал его невидимых пальцев. Он был слишком погружён в размышления.

Добравшись до дома, мальчик никак не мог ухватить влажными из-за тумана пальцами дверную ручку. Только с третьего раза ему удалось её повернуть. Дверь распахнулась, ударившись о стену. Гленнон закрыл дверь и повесил мокрый плащ на крючок с внутренней стороны.