– Главная наша баталия разваливается, люди уже уходят, был тут офицер, сказал, что маршал уже уехал. Офицер уехал тоже. Враг, кажется, вперёд больше не идёт, Роха и Хаазе его сильно потрепали, вот я приказал поротно выводить людей, Рене уже строит колонну. Оставим небольшой заслон. С остальными думаю отойти к лагерю. А оттуда пойдём колонной через деревню; возможно, главный лагерь ещё неприятелем не захвачен, или он не захочет с ним связываться, попробуем отойти строем и без потерь.

– Вы делаете всё правильно, – утвердил решения полковника генерал, – а не было ли Пруффа? Я послал к нему Максимилиана. Вы его не видели?

– Нет, ни Пруффа, ни прапорщика я не видел, – отвечал Брюнхвальд, и ни один мускул не дрогнул на лице отца, когда в такой тревожной ситуации он говорил о сыне.

– Ясно, – произнёс генерал, – вы, Карл, выводите людей к лагерю, Хаазе тащит пушки туда же, Роха и Лаубе его охраняют, я поеду к Пруффу, узнаю, что с ним. Франк, моё знамя должно быть при мне, трубач, ты тоже едешь со мной.

Небольшой отряд конных людей двинулся на север. Генерал, трое молодых господ – теперь среди них старшим был семнадцатилетний фон Готт, – прапорщик Франк со знаменем и шестнадцать человек охраны штандарта. Люди из его земли, люди отборные, на которых он мог положиться. И ещё с ним был трубач. Ехать с генералом в заметённую снегом даль этот человек явно не хотел. На кой чёрт нужно ехать навстречу еретикам, когда все как раз бегут оттуда. Он вертел головой, оглядывая солдат, что шли им навстречу, и не слышал, как генерал к нему обращался. И тогда тот, подъехав к нему, схватил трубача за шею и зло сказал:

– Оглох, что ли? Дурень! Играй «ко знамени». Слышишь меня?

Перепуганный трубач нехотя заиграл:

Тара-ра, тара-ра, та-тааа…

Тара-ра, тара-ра- та-тааа…

Это был сигнал, говоривший всем, кто его слышал, что начальник тут, он знает, что делать, и если ты выбился из своего строя и не знаешь, куда встать, нужно идти, бежать на зов трубы, на знамя командира, который укажет тебе место.

– Играй-играй, – покрикивал генерал, а сам ехал вперёд, навстречу летящему снегу.

Ему попадались солдаты, они были при своём малом оружии, без пик и алебард, без годендагов, без молотов и копий, лишь при фальшионах и при коротких мечах кацбальгерах, а то и вовсе при ножах. Они делали вид, что не слышали сигнала, и только ускоряли шаг при виде знамени. А потом и вовсе отводили глаза: ничего не вижу, ничего не слышу.

– Эй, мерзавцы! – кричал им Волков. – Вы, что, не слышите трубы?! Идите ко мне!

– Нет, добрый господин, мы уходим! – кричали солдаты ему в ответ. – Дело проиграно!

– Чёртовы трусы! – орал на солдат Франк. – Куда вы идёте, идите к нам, вместе ведь лучше! Вас по одному перебьют!

– Ты бы и сам поспешил отсюда, – отвечали они ему, – уж такого, как ты, еретики точно не пощадят. Да и идёшь ты в неправильную сторону, лучше идти обратно.

– Играй, играй, трубач, – несмотря на все эти слова, требовал Волков и ехал как раз туда, откуда бежало всё больше и больше людей.

Волков обрадовался, когда среди кутерьмы из снега и бегущих людей различил во всаднике Максимилиана Брюнхвальда. Генерал бы и сам себе в том не признался, но он очень ценил молодого офицера. Там же был и Пруфф на своём неказистом, но крепеньком меринке.

– Всё почти готово, генерал, – доложил прапорщик, – обоз с порохом уже ушёл, а последнюю кулеврину уже прицепили к упряжке.

– Вы молодец, Максимилиан, – похвалил офицера генерал.

– То не я; когда я приехал, господин майор уже снимал пушки с позиций.

Хотел генерал и его похвалить, но майор даже не подъехал к нему, а поскакал к лагерю, а за ним потянулись упряжки с пушками.

– Скачите за ним, Максимилиан, – приказал Волков и сам поехал следом чуть погодя.

Ехал и смотрел по сторонам. Да, вот теперь картина походила на настоящий разгром; мимо него проскакало несколько офицеров, последний на ходу снимал с себя офицерский шарф. А за ним уже во множестве либо быстро шли, либо бежали трусцой солдаты. Все без главного оружия. Всё бросили, чтобы легче было бежать.

Волков взглянул на трубача; тот, то ли от холода, то ли от страха, стал совсем бел лицом, и генералу показалось, что ещё мгновение – и он пришпорит коня и без разрешения поскачет отсюда прочь.

– Куда?! – рявкнул Волков. Он приехал за своими пушками и теперь уже не собирался их бросать. – А ну играй! Играй «ко знамени», мерзавец!

Трубач поднял трубу и стал дуть, но со страху, наверное, выдувал лишь какие-то дурацкие звуки, в которых никакого сигнала распознать было невозможно. Звуки были такие, что трубач их постеснялся и опустил трубу: не могу.

И тогда барон, подъехав, с размаха влепил ему подзатыльник тяжёлой железной перчаткой. Ударил так, что у трубача едва шлем с головы не слетел, а барон ещё и приговаривал:

– Играй, сказано тебе, «ко знамени». Играй, говорю.

И только после этого трубач пришёл в себя, поправил шлем и снова поднёс свой инструмент к губам:

Тара-ра, тара-ра, та-тааа…

Тара-ра, тара-ра- та-тааа…

Впереди ехали Пруфф с Максимилианом, за ними возницы вели под уздцы лошадей, что тянули четыре кулеврины. А уже после, под знаменем и с трубачом, охраняя свои пушки, ехал, словно и не бежал с поля боя после проигранного сражения, а собирался на смотр, сам генерал Фолькоф, фон Эшбахт, фон Рабенбург. На удивление невозмутимый и показательно спокойный.

– Играй, трубач, не замолкай! – требовал генерал.

Лошадям тянуть орудия тяжело, всё поле вокруг – это чуть припорошенная снегом грязь, поэтому колонна идёт не спеша. Так не спеша, что её быстрым шагом нагоняет отряд из трёх десятков пехотинцев. Эти оружие свое не бросили, впереди человек с повязкой на руке – сержант. Он догоняет генерала:

– Господин, мы пойдём с вами.

– Как тебя звать, сержант? – генерал останавливается.

– Кляйн, господин.

– Отлично, сержант, а я генерал Фолькоф, пойдёшь со своими людьми в арьергарде.

– Как прикажете, – говорит сержант Кляйн.

А генерал тычет кулаком в бок трубача:

– Ну, что замолчал? Играй, я тебе говорю, бездельник, играй!

Глава 12

Этот удивительный снег не мог идти вечно; укрыв всё вокруг, и землю, и людей, белым одеялом, снегопад, кажется, пошёл на убыль. Лошади, напрягая силы и почти разрывая упряжь, тащили кулеврины по всё ещё жидкому, сверху прихваченному морозцем грунту. Трубач ехал с генералом рядом и, выпучивая глаза, трубил и трубил «сбор»:

Тара-ра, тара-ра, та-тааа…

Тара-ра, тара-ра- та-тааа…

Звон трубы уже осточертел Волкову, но он не позволял трубачу останавливаться, тем более что всё больше солдат вставали под его знамя и строились в колонну после него. Он оборачивался, и взгляд опытного солдата находил в колонне уже двести человек. Правда, многие не останавливались, а, оббегая генерала, спешили на юг к деревне, думая, что сейчас им лучше бежать, чем идти в строю.

Вот уже набранная им колонна с кулевринами во главе дошла до места, где ещё недавно стояла его баталия. Брюнхвальд уже увёл солдат к лагерю. От множества его людей следов не осталось, следы замёл снег. Генерал даже подивился: как быстро они ушли, неужто бежали? Да нет, Карл не дал бы им бежать.

А вот враги тут были, и их было больше, чем людей у генерала, хотя не все еретики остались на поле, некоторые уже убежали грабить большой лагерь, а оставшиеся собирали своих раненых, уносили их – или опознавали мёртвых; в общем, безбожники бродили кучками по месту сражения, а сейчас смотрели на вражеского генерала через ещё идущий снег, смотрели на его знамя, слушали его трубача и были злы, но среди них, видно, не находилось желающих – скорее всего, не было среди них хорошего офицера, который решился бы собрать людей, построить их, пойти и отобрать у наглого генерала пушки. Да и найдись офицер, не всякий захотел бы начинать драку. И это было понятно, дело-то выиграно, а после выигранного дела умирать уже никому не хочется. Бог с ними, с этими пушками. Так на него никто напасть и не решился, а он по дороге, благодаря трубачу, собрал к своему знамени без малого три сотни солдат и дотащил свои кулеврины до холмов у реки. И увидал, что под холмами чёрной стеной стоит колонна солдат. А ему навстречу приехал Рене, он явно был взволнован.

– Брюнхвальд посылал человека в деревню, еретики уже там, пока что мало, Дорфус поехал с небольшим отрядом посмотреть, сколько их там.

Он говорил не просто взволнованно, он говорил ещё и громко, а трубач прислушивался, да и остальные люди, что были рядом, тоже могли его слышать. Волков не успел его одёрнуть, Рене уже всё сказал, поэтому генерал лишь произнёс:

– Успокойтесь, полковник, держите себя в руках. Безбожники кинулись грабить главный лагерь. Им сейчас не до нас.

Хотя Рене, конечно, можно было понять. Солдат да сержантов безбожники могли ещё и пощадить, это как повезёт, а вот офицерам на милость этих нечестивых рассчитывать не приходилось, еретики воевали за своего дьявола, воевали остервенело и в плен на выкуп не брали. Ну, ежели только попавшийся к ним офицер не решит перейти в их богопротивный стан. Офицерам нужно было спасаться. Бежать. Но в том-то и дело, что бежать уже было некуда. Первым делом враг, конечно, кинулся в главный лагерь, а он находился на юге от Гернсхайма. На выезде из села. Как раз на дороге к спасению. На востоке были поля, с которых он только что вывез кулеврины, на севере лагерь еретиков. На западе… широкая, быстрая, темная и холодная река Марта. Бежать было некуда, и Рене это прекрасно понимал, вот и волновался. Также это понимал и Карл Брюнхвальд, поэтому и не распустил колонну. Он знал, что придётся идти через деревню к лагерю, на юг, где, если повезёт, они просто пройдут мимо врага. А если нет, то будут пробиваться. Генерал был поначалу уверен, что сильно препятствовать ему еретики не будут. Махнут рукой: мол, катитесь! Кому охота строить озлобленных, оторванных от грабежа солдат, а потом лезть с ними на пики, картечь и мушкетные пули, когда можно, попивая вино и пиво, жарить мясо и копаться в офицерских сундуках. Вот только пушки… Увидят их безбожники и, вполне вероятно, отпускать не захотят. Впрочем, всё это были только мысли; может, враги и на пушки не обратят внимания.

Больше своему родственнику генерал ничего говорить не стал, а поехал вдоль колонны солдат. Теперь нужно было приободрить людей, что, стоя в колонне, ждали его решения. Прапорщик Франк со знаменем и молодые господа из его выезда ехали за ним. Волков хотел, чтобы люди его видели. Видели, как он спокоен, и сами не волновались. Рене поехал рядом.

Как раз тут их нагнал Брюнхвальд.

– Вы всё знаете? – сразу спросил он.

– Про то, что еретики уже и в деревне, и в большом лагере?

– Да, и их там изрядно, уже даже и понять не могу, как они оказались нас быстрее. Видно, наш правый фланг и получаса не простоял. Побежал, а нечестивцы за ним.

– Много их в главном лагере? – уточнил Волков.

– Про то мне ничего не известно, а что ещё хуже, так это то, что в деревне тоже они имеются, мне один сержант рассказал, что когда он с парой десятков людей пытался бежать через деревню, увидел полторы сотни еретиков, они грабили кирху. Что уж с попом будет, я и не знаю. А сержанту пришлось вернуться. К нам прибился.

– Полторы сотни? – переспросил генерал и подумал, что это было бы прекрасно, если бы безбожников было в деревне так мало.

– Про большее мне неизвестно, я послал Дорфуса с людьми посмотреть, что там.

Брюнхвальд уже сделал то, о чём распорядился бы сам генерал.

– Хорошо, Карл.

– Нужно только решить, что делать с обозом.

– С обозом? – Волков на секунду задумался.

– Да, я вот думаю, пока мы не пошли, надо ли снимать палатки?

– Забудьте про них, Карл, и про обоз тоже, нам хотя бы пушки уволочь отсюда. Забираем всех лошадей и уходим.

– А ваш шатёр?

– Ах, да…, – как он мог про него забыть? Он обернулся. – Хенрик, прошу вас, скачите к Гюнтеру и сверните мой шатёр.