Я не успел ничего добавить, так как она стремительными шагами уже направлялась к раздвижным дверям, за которыми недавно скрылся Билл.

– Ник, ты чего? – в холле снова появился Джон. – Пошли!

– Иду, – растерянно произнес я и, прихватив багаж, поплелся вслед за другом.

– Что с тобой?

Я промолчал. Из холла мы направились в узкий коридор с несколькими деревянными дверями. Джон толкнул одну из них, и мы зашли в комнату с двуспальной кроватью, комодом и зашторенными окнами. Он раздвинул плотные занавески и распахнул окно. В комнате, как и на душе, сразу же стало светлее. Но неприятный осадок от разговора со Сьюзен все еще держался. Я поставил чемодан у окна и сел на краешек кровати.

– Слушай, Джон, – я на мгновение замешкался, – что с твоей мамой?

– Ты о чем?

– Она выглядела подавленной.

– А-а, ты про это, – он озадаченно потер рукой подбородок, старательно отводя от меня взгляд. – Мама за последний год сильно сдала.

– Она больна? Что-то серьезное?

– С ней все в порядке, дело в Шерли. Помнишь, я рассказывал, что она заканчивает учебу в Лондоне и встречается…

– Конечно, помню, – нетерпеливо перебил я.

– Так вот, Шер вышла замуж и год назад забеременела. У нее произошел выкидыш. В результате обследования обнаружились серьезные проблемы со здоровьем, связанные с кровью. Лимфобластная лейкемия.

– Лейкемия? Это излечимо?

– К сожалению, нет. Ей запретили беременеть и назначили поддерживающее лечение. Как только мы узнали о ее болезни, сразу же полетели в Лондон. Связывались с разными – самыми лучшими врачами, но они не дают никаких утешительных прогнозов. Лечение может продлить ей жизнь, но сколько она протянет, неизвестно.

– Ей всего двадцать пять! – потрясенно прошептал я, вспоминая жизнерадостную и счастливую Шерли, какой я помнил ее. – Как же так?

– Да-а, – тяжело выдохнул он. – Потом у Шер началась депрессия. Она закрылась в комнате и велела нам улетать в Лос-Анджелес. Мы пытались успокоить ее, но она только кричала и рыдала. Майкл, ее муж, пообещал сам поговорить с ней. Мы вернулись домой. У отца обострилась астма, начались удушающие ночные приступы, и он вынужден постоянно принимать гормоны. Мама страдает больше всех, ты сам видел, в каком она состоянии. Почти не ест, плохо спит, только об этом и думает. Ее убивает то, что мы ничего не можем сделать.

– Почему вы раньше не знали о заболевании Шерли? Неужели не было никаких симптомов?

– Ник, болезнь протекала в скрытой форме. Мы узнали только из-за беременности. Со слов врачей, именно изменение гормонального фона и послужило толчком. – Джон провел рукой по лицу и, устало выдохнув, облокотился о комод. – С того дня, как Шер узнала о болезни, она изменилась до неузнаваемости: то кричит, что не хочет жить, то рыдает, что не хочет умирать, говорит, что молода и жизнь только началась. Постоянно плачет в трубку, и с ней невозможно спокойно говорить. Необходимо начинать химиотерапию, но Шерли напрочь отказывается. Она превратилась в истеричку и на всех срывается. В июле мама хотела еще раз слетать к ней, но я ее отговорил. Приезд мамы только усугубит положение: Шерли лучше не станет, а мама совсем изведется.

Джон замолчал, но через минуту продолжил:

– Я не знал, что делать, позвонил мужу Шерли. Майкл был сильно встревожен, сообщил, что уже не справляется с ее истериками и вынужден показать Шер психотерапевту. Две недели назад я еще раз позвонил Майклу. Он сообщил, что она начала принимать транквилизаторы и почти весь день спит. Я предложил привезти ее к нам, в родные края, так родителям будет спокойнее, и Майкл обещал поговорить с ней.

– Мне очень жаль, что с Шерли так… – я тихо сглотнул горечь, но поднявшаяся волна негодования так и хотела вытолкнуть ее обратно. – Черт, даже не знаю, что еще сказать.

– Я тоже переживаю, но что я могу? – Джон опустил голову и замолчал.

Я задумался о том, как порой несправедлива жизнь: представил Шерли, измученную, обреченную и ожидающую своего конца в холодных стенах чужой для нее Англии. Мне стало не по себе, и я почувствовал, как неприятная холодная дрожь поползла по телу.

– Шер обожает серфинг. Она с шестнадцати лет покоряла волны, но потом улетела в дождливый Лондон, – Джон грустно улыбнулся. – Ей нужно вернуться в Лос-Анджелес. Океан не спасет, но… хотя бы последние дни жизни будут счастливыми, понимаешь?

– Это замечательная мысль!

– По крайне мере, это единственное, что я могу сделать для нее. Возможно, к концу месяца мы уговорим ее приехать, когда солнце не будет таким опасным. С заболеванием Шерли оно ей ни к чему. – Джон стоял у стены, переминаясь с ноги на ногу. Он явно хотел сменить тему разговора. – Кстати, я тоже люблю посерфить, а у тебя как с этим?

– Пробовал, но без фанатизма, – коротко ответил я.

– Отец говорил, ты работал в Майами в местном журнале.

– Да, но… – я запнулся. – Последний год работал в строительной компании с отцом и поступил на юридический.

– Юридический? Ну ты даешь! Твое призвание – журналистика, ты ведь всегда этого хотел.

– Хотел, поэтому я здесь.

– Как это тебя занесло на юрфак? Добровольно бы не поступил, – не унимался он.

– Из-за матери. Ты же знаешь, ей никогда не нравилась журналистика. Своими упреками вынудила меня уйти из журнала и поступить на юридический. Я был полным дураком, что повелся на ее уловки. Ну ничего, зато благодаря юридической конференции я оказался в Лос-Анджелесе и встретил Билла. В жизни не бывает случайностей!

– Хм, я так ни разу и не видел твою маму. Только слышал о властной Роуз Доусон. Помню, на вручении дипломов присутствовали все родители, кроме твоих. Это было жестоко по отношению к тебе.

– У меня слишком принципиальная мать. Она так и не смогла смириться с тем, что я улетел в Даллас.

– Да, я помню, что брат тебя финансово поддерживал, а мать ни копейки не давала. Слушай, Ник, тогда ты был расстроен, и я не стал расспрашивать, но… почему хотя бы отец не прилетел на вручение?

– Ты не знаешь маму, – криво улыбнулся я, – кто не соглашается с миссис Доусон, тот становится ее врагом. У них и так нелегкие отношения, если бы отец прилетел ко мне на вручение, ему бы это вышло боком.

– Ничего себе! – присвистнул Джон. – Он же глава семьи, а ничего ей сказать не может?

– У нас глава семьи – мама. Ты не представляешь, как я рад, что вырвался из ее цепких рук.

– Так и подмывает сказать «лап», – добавил он, хохотнув. – Что на личном?

– Пока ничего интересного.

– Ты ничуть не изменился, все такой же скромный. – Джон ударил меня по плечу и неожиданно заявил: – А я решил жениться. Ник, ты бы видел, какая она красотка! Я добивался ее дольше всех. Брак спасет положение в доме: появятся внуки, и мама отвлечется.

– Жениться? – опешил я, удивленный тем, как быстро переменилось настроение Джона.

– Ага, не похоже на меня?

– Вынужденный брак? – я сдвинул брови и посмотрел прямо ему в глаза. – Ты решил таким образом смягчить обстановку в доме?

– Ник! – раздраженно бросил он и отошел к окну. – Ненавижу, когда впиваешься в меня своими огромными голубыми глазами. Кажется, они знают ответ лучше меня.

Я усмехнулся, поднялся с кровати и подошел к другу:

– Не кипятись! Сам подумай: подобное горе не исправить скоропостижной женитьбой.

– Не стоило тебе говорить.

Джон продолжал неподвижно стоять, игнорируя мой пристальный взгляд. Ему он не нравился еще со студенческих времен. Я же продолжал напирать:

– Поздно, уже рассказал. Ты хоть любишь ее?

– Меня безумно тянет к ней. – Джон не выдержал и все-таки обернулся. – Она не такая, как все. Просто башку сносит!

Тут я вспомнил слова Билла, что нет там никакой любви, а лишь спортивный интерес. И снова спросил, усевшись на кровать и скрестив руки на груди:

– А когда первая страсть утихнет и башку уже не будет сносить, что тогда?

– Посмотрим, ты же знаешь, для мужчины это не проблема, и всегда можно найти, с кем снова зажечь страсть. – На загорелом лице друга проскользнула знакомая мне улыбка – уверенного похотливого бабника.

– Да, – вздохнул я, – и ты тоже нисколько не изменился.

– Брось, Ник! Ну нельзя же быть таким занудой. Тебе уже тридцатник. Скоро поздно будет зажигать с девочками. Захочешь, а не сможешь, – развеселился Джон, но, заметив, что я никак не реагирую, добавил: – Ладно, шучу. Мы сейчас в самом разгаре, а? – Я продолжал молчать. – Ник, тебе в священники надо было идти, а не в журналисты. Один твой взгляд чего стоит. Всю жизнь меня преследует, будто орет в рупор: опомнись, Джон! Так нельзя! – Он расхохотался. Я не выдержал и тоже засмеялся.

– Придумаешь тоже. Не перегибай.

– Ты всегда был слишком серьезным. Студенческие годы – веселиться нужно, а ты за книжками сидел. Мы подружек меняли, а ты тогда по одной сох, как же ее звали…

– Хватит, – холодно оборвал я. – Не будем вспоминать, тем более ее уже нет, – слова давались мне с большим трудом.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился он.

Я продолжал молчать. Возникла неловкая пауза. Веселое настроение Джона вмиг улетучилось, и он, сообразив, что я не намерен продолжать разговор, направился к двери:

– Что-то мы разболтались. Родители уже заждались. Переодевайся и выходи.

Джон закрыл дверь, а я с тяжелым сердцем откинулся на подушку. Мучительное, ноющее чувство из глубины подсознания все еще беспокоило меня, а жуткая история преследовала тенью.

На протяжении многих лет у меня была лишь одна любовь, навязчивая, сильная, которая не давала мне ни радости, ни счастья, а доставляла лишь боль, но из ее плена я никак не мог выбраться. Моя избранница была старше на несколько лет. От ее томного взгляда и мелодичного голоса с хрипотцой меня бросало в жар …^[3]

Чтобы освободиться от непрошеных воспоминаний, я принял душ, переоделся и уже через двадцать минут присоединился к Фрэнсисам в светлой кухне. Мне показалось, что и здесь ничего не изменилось: с правой стороны стоял кухонный гарнитур цвета слоновой кости, а в центре – круглый стол из дерева. За накрытым столом сидели Джон с отцом, Сьюзен не было.

– Ник, идем же, – поторопил Билл, лихо размахивая вилкой. – Мы не дождались и приступили к семге. Тает во рту!

Я поспешил к столу, отодвинул стул и сел рядом с Джоном, где стояли мои приборы и тарелка с едой.

– Бери салат с рукколой, – Билл придвинул зелень.

– Что пить будешь? – спросил Джон и потянулся к бутылкам в маленьком баре неподалеку от нас.

– Я не пью. Забыл?

– Похоже, забыл, насколько же ты непереносимый зануда, – фыркнул Джон и поставил бутылку на место, – одному не хочется.

– Ха-а, а мне всегда нравилась ваша дружба и удивляло, как вы друг друга терпите, – рассмеялся Билл и снова закашлялся. Его лицо вмиг покраснело и стало цвета самой семги.

– Пап, тебе нужна строгая диета.

– К черту! В жизни и так мало хорошего, еще и поесть нормально не дают. Видимо, Сьюзен добавила слишком много специй.

– Твой суп стоит на газовой плите, ты же сам взял рыбу, а теперь задыхаешься, – недовольно пробурчал Джон.

– Не жизнь, а дерьмо. – Билл сделал несколько глотков холодного чая, бросил салфетку на стол и, все еще покашливая, встал. – Приму лекарства и лягу пораньше, – заявил он и вышел за дверь.

Я посмотрел вслед Биллу и положил в рот кусочек семги: рыба оказалась божественной и таяла во рту. Сливочный соус с сыром, заправленный специями, придавал ей пикантный вкус.

– М-м-м, – промычал я, – неудивительно, что Билл послал диету к черту и наелся семги, правда, теперь мучается.

– Не обращай внимания, – заговорил Джон, – папа сильно переживает за Шерли и за маму.

– Из-за меня Сьюзен не вышла к ужину?

– Ты здесь ни при чем. Мама постоянно в подавленном настроении. Просто твой приезд напомнил ей о тех счастливых годах, когда Шер была дома и мы считали ее здоровой.